Джон Гришем - Камера Страница 24

— Оно уже рухнуло. В фирме обо всем знают. Я рассказал Лукасу Манну и…

— Этот тип выболтает любой секрет. Не вздумай еще раз довериться ему.

— Сэм, боюсь, вы меня не поняли. Мне нет дела до его болтовни. Мне плевать, если весь мир узнает, что я — ваш внук. Я по горло сыт маленькими семейными тайнами. Слава Богу, я уже не ребенок и сам могу принимать решения. Кстати, юристов принято считать существами весьма толстокожими. Я сумею постоять за себя.

Тело Сэма несколько расслабилось, уголки рта дрогнули в мягкой улыбке. Так умудренный жизнью мужчина улыбается ребенку, который хочет, чтобы его принимали за взрослого. Кэйхолл покачал головой.

— Ты сам ничего не понял, — ровным тоном сказал он.

— Так объясните.

— На это уйдет вечность.

— В нашем распоряжении четыре недели. За такое время можно поговорить очень о многом.

— Что конкретно ты хочешь услышать?

Склонившись к окошку, Адам подвинул к себе блокнот.

— Для начала расскажите о деле: апелляции, стратегия защиты, судебные процессы, взрыв, ваш сообщник.

— Никакого сообщника не было.

— Хорошо, об этом позднее.

— Сейчас. Я действовал один, ясно?

— О'кей. Во-вторых, мне нужно знать все о моей семье.

— Зачем?

— А почему нет? Почему это должно оставаться тайной? Я хочу знать о вашем отце, об отце вашего отца, о ваших братьях и сестрах. Может быть, эти люди мне не понравятся, но я имею право знать правду. Ее скрывали от меня всю жизнь, но сейчас пора назвать вещи своими именами.

— В моем прошлом нет ничего примечательного.

— Вот как? Однако, Сэм, примечательно уже то, что вы оказались на Скамье. С чего вдруг такая честь? Белый человек, представитель среднего класса, почти семидесяти лет от роду — и здесь. Разве это не примечательно? Я хочу знать, почему вы оказались в Парчмане. Кто вас сюда определил? Кто еще из моей семьи входил в Клан? Сколько всего насчитывается жертв?

— Думаешь, я раскрою тебе душу?

— Думаю, раскроете. Я — ваш внук, Сэм, единственный человек, кому есть до вас хоть какое-то дело. Вы заговорите.

— Уж если мне предстоит стать таким разговорчивым, о чем еще пойдет речь?

— Об Эдди.

Сэм сделал глубокий вдох и прикрыл глаза.

— Не слишком ли многого ты хочешь?

Адам черкнул что-то в блокноте. Его собеседник неторопливо достал из пачки сигарету, со вкусом закурил. Плававшее под потолком сизое облако начало густеть. Руки старика обрели прежнюю твердость.

— А потом? Что ты намерен обсуждать после Эдди?

— Не знаю. На четыре недели вполне хватит и перечисленного.

— Когда же мы поговорим о тебе?

— В любое время. — Достав из кейса тонкую папку, Адам просунул сквозь квадратик решетки свернутый трубкой лист бумаги и ручку. — Вот соглашение о найме адвоката. Поставьте внизу подпись.

Не прикасаясь к бумаге, Сэм пробежал глазами текст.

— Опять «Крейвиц энд Бэйн»?

— Нечто вроде.

— Как понять — нечто вроде? Здесь четко указано, что я позволяю этим евреям представлять мои интересы. Черт возьми, у меня ушла куча времени, чтобы избавиться от них. Я им даже не платил.

— Выполнять соглашение буду я, Сэм. Их вы увидите, если только захотите.

— Не захочу.

— Тем лучше. Я числюсь в фирме, поэтому документ вы подписываете с ней. Все очень просто.

— Оптимизм юности. Все очень просто! Я сижу в тридцати метрах от газовки, часы тикают, отсчитывая последние минуты, и все очень просто.

— Подпишите бумагу, Сэм.

— И что дальше?

— И мы приступим к работе. Официально я могу действовать лишь после того, как будет оформлено соглашение. Подписываете его, и мы начинаем.

— С чего?

— Вы подробнейшим образом расскажете о взрыве офиса Крамера.

— Я делал это тысячу раз.

— Придется повторить. В моей записной книжке сотни вопросов.

— Все их уже задавали.

— Да, но не слышали ответов. Так?

Сэм сжал зубами фильтр.

— А потом, задавал их не я. Так?

— По-твоему, я лгал?

— Не лгали?

— Нет.

— Но и сказали далеко не все. Так?

— Да какое это имеет значение? Ты же читал отчеты.

— Я выучил их наизусть, но вопросы остались.

— Типичный юрист.

— Если появятся новые факты, то появятся и способы представить их. Все, что нам нужно, Сэм, это дать судье повод задуматься — раз, другой, третий. Ему потребуется разобраться, и отсрочка гарантирована.

— Правила игры мне известны, сынок.

— Адам, только Адам.

— Тогда обращайся ко мне на ты и зови меня дедом. Думаю, ты намерен подать апелляцию губернатору.

— Да.

Сэм придвинулся к окошку, выставил вперед правую руку с торчащим указательным пальцем. Лицо его стало каменным, глаза сузились.

— Слушай меня, Адам, слушай. — Указательный палец грозно покачнулся. — Если я подпишу твой листок, ты не скажешь этому выродку ни слова. Ни слова. Понял?

Адам молчал.

— Сукин сын! Подлое, продажное ничтожество с очаровательной улыбкой на устах. Это он усадил меня на Скамью. Свяжешься с ним — не быть тебе моим адвокатом.

— Значит, я все-таки твой адвокат?

Рука опустилась, Сэм перевел дух.

— О, я могу дать тебе возможность попрактиковаться. Знаешь, Адам, занятия юриспруденцией — гиблое дело. Корми я, добропорядочный гражданин, жену и детей, плати налоги, уважай закон, ни один юрист даже не посмотрит в мою сторону. Почему же тогда к грязному убийце, у которого ни гроша за душой, со всей страны слетаются увешанные громкими титулами известные адвокаты, многие даже на собственных самолетах? В состоянии ты это объяснить?

— Нет. Они меня не интересуют.

— Поганую профессию ты выбрал.

— Большинство юристов — честные люди.

— Еще бы. А большинству моих соседей стать проповедниками помешало только заведомо несправедливое обвинение.

— Губернатор может оказаться нашим последним шансом.

— Он сгорает от желания посмотреть, как я буду умирать. А потом этот надутый индюк соберет пресс-конференцию и подробненько опишет детали происходившего. Мразь, он и взлетел-то на такую высоту благодаря именно мне. Держись от него подальше, Адам.

— Мы обсудим это позже.

— Мы уже обсуждаем это. Дай слово, иначе я ничего не подпишу.

— Другие условия будут?

— Будут. Хочу внести кое-какие дополнения. Мне нужно, чтобы твоя фирма не вздумала брыкаться, если я вдруг решу послать тебя ко всем чертям.

— Позволь-ка мне взглянуть на текст.

Взяв у Сэма лист с соглашением, Адам аккуратно вписал в него еще один абзац, вернул бумагу Кэйхоллу. Тот медленно прочитал пять новых строк и положил лист на стол.

— А подпись?

— Я еще размышляю.

— Могу я задать несколько вопросов, пока ты размышляешь?

— Валяй.

— Где ты овладел искусством обращения со взрывчаткой?

— В воскресной школе.

— До случая с Крамером прозвучало по крайней мере пять взрывов. Каждый раз схема оставалась одна и та же: динамит, детонаторы, бикфордов шнур. Но в Гринвилле применили часовой механизм. Кто научил тебя делать бомбы?

— Ты когда-нибудь запускал фейерверки?

— Конечно.

— Тот же принцип: поджигаешь шнур и бежишь со всех ног.

— С часовым механизмом дело обстоит чуть сложнее. Кто тебя научил?

— Мамочка. Когда ты намерен прийти сюда в следующий раз?

— Завтра.

— Хорошо. Мне нужно все обдумать. На сегодня разговор окончен, хватит идиотских вопросов. Прочту документ, кое-что подправлю, а завтра продолжим.

— Это пустая трата времени.

— Я потратил впустую почти десять лет. Днем больше, днем меньше — какая разница?

— Если не подпишешь, меня могут не пропустить к тебе. Сегодня они просто закрыли глаза.

— Отличные они все-таки парни, а? Скажешь, я нанял тебя еще на одни сутки. Пропустят.

— Предстоит куча работы, Сэм. Не стоит тянуть.

— Мне нужно подумать. Девять с половиной лет в одиночке превращают человека в аналитика. Но не в спринтера, малыш. Для того чтобы расставить все по своим местам, требуется время. Дай собраться с мыслями, как ни крути, ты застал меня врасплох.

— О'кей.

— К завтрашнему дню я войду в норму. Тогда и поговорим, обещаю.

— Не сомневаюсь. — Адам сунул папку в кейс, откинулся на спинку стула. — Я пробуду в Мемфисе около двух месяцев.

— В Мемфисе? Разве ты живешь не в Чикаго?

— У нас здесь небольшой филиал. Телефон указан на визитной карточке. Понадоблюсь — звони.

— Что ты будешь делать, когда все закончится?

— Не знаю. Наверное, вернусь в Чикаго.

— Ты женат?

— Нет.

— А Кармен замужем?

— Нет.

— Как она выглядит?

— Симпатичная, очень умная девушка. Похожа на мать.

— Эвелин была настоящей красавицей.

— Она и сейчас красива.