Марек Краевский - Пригоршня скорпионов Страница 25

Вдруг он услышал, как на окне, через которое он влез, плещется занавеска. Сквозняк. (Значит, в квартире должно быть еще одно открытое окошко.)

В дверях стоял высокий смуглокожий мужчина. Внезапно он замахнулся. Анвальдт отскочил и наступил на валявшуюся на полу шелковую комбинацию. Его правая нога поехала назад, вся тяжесть тела перенеслась на опухшую левую пятку, и пятка не выдержала. Левая нога подогнулась. Анвальдт невольно склонился перед турком. Тот, сплетя руки, ударил снизу в челюсть. Анвальдт упал на спину в огромную ванну. И прежде чем понял, что произошло, увидел над собой лицо турка и огромный кулачище с кастетом. От удара в солнечное сплетение у него перехватило дыхание. Кашель, хрипение, размытое лицо, хрипение, хрипение, ночь, хрипение, ночь, ночь.

Ледяная вода привела Анвальдта в чувство. Привязанный к стулу, он сидел голый в камере без окон. На него смотрели двое в расстегнутых черных мундирах СС. У того, что пониже, длинное интеллигентное лицо было искривлено в гримасе, смахивающей на улыбку. Он напомнил Анвальдту гимназического учителя математики, который корчил такие же мины, когда кто-нибудь из учеников не мог решить задачу. (Я предостерегаю Вас: эти люди беспощадны и могут любого заставить отказаться от ведения расследования. Если же — не дай бог — Вы попадете в гестапо, твердите одно: Вы являетесь агентом абвера, разрабатываете польскую разведсеть в Бреслау.)

Гестаповец несколько раз прошелся по камере. Смрад пота в ней был прямо-таки осязаемый.

— Плохо, Анвальдт, да? — Он явно ждал ответа.

— Да… — выдохнул Анвальдт. Язык наткнулся на обломок переднего зуба.

— В этом городе все плохие. — Гестаповец обошел вокруг стула. — Так что же, Анвальдт, ты делаешь в этом Вавилоне, что тебя сюда пригнало?

Он прикурил сигарету, а горящую спичку приложил к темени узника, который дернулся вместе со стулом: от запаха паленых волос перехватило дыхание. Второй палач, потный толстяк, бросил Анвальдту на голову мокрую тряпку, которая погасила огонь. Но облегчение длилось недолго. Этот же гестаповец одной рукой зажал ему нос, а второй заткнул тряпку в рот.

— Так какое же, берлинец, у тебя задание в Бреслау? — произнес первый гестаповец приглушенным голосом. — Достаточно, Конрад.

Анвальдт, как только изо рта у него вынули вонючий кляп, надолго зашелся кашлем. Щуплый гестаповец терпеливо дожидался ответа. Не получив его, он взглянул на своего помощника:

— Господин Анвальдт не желает отвечать, Конрад. Видимо, он чувствует себя в безопасности. Ему кажется, будто он защищен. А кто же его защищает? Может быть, криминальдиректор Эберхард Мок? Но тут нет Мока. — Он развел руками. — Ты видишь где-нибудь Мока, Конрад?

— Никак нет, господин штандартенфюрер.

Щуплый наклонил голову и заговорил просящим голосом:

— Знаю, знаю, Конрад, твои методы безотказны. Когда ты допрашиваешь своих пациентов, ни одна тайна не остается нераскрытой, ни одна фамилия не затеряется в памяти. Но позволь мне самому вылечить этого пациента. Можно?

— Конечно, господин штандартенфюрер.

Улыбающийся Конрад вышел из камеры. Штандартенфюрер открыл старый потертый портфель и достал из него литровую бутылку и пол-литровую банку. Содержимое бутылки — какую-то мутную жидкость — он вылил Анвальдту на голову. Узник почувствовал во рту сладковатый вкус.

— Это вода с медом, Анвальдт. — Гестаповец взял банку. — А знаешь, что это? Ну, ну?.. Ладно, удовлетворю твое любопытство.

Он несколько раз встряхнул банку. Из нее доносилось низкое гудение насекомых. Анвальдт взглянул: два шершня яростно сталкивались друг с другом и ударялись о стекло.

— Жуткие чудовища… — продолжал гестаповец.

Неожиданно он взмахнул рукой и разбил банку о стену. И прежде чем ошалевшие шершни начали летать по маленькой камере, узник остался в ней один.

Анвальдт никогда не предполагал, что эти крупные насекомые издают крыльями звук, какой впору, пожалуй, небольшим птицам. Сначала шершни ринулись к лампочке за проволочной сеткой, но очень скоро сменили направление. Они как-то странно подрагивали в затхлом воздухе и с каждой секундой спускались все ниже. Вскоре они были на уровне головы Анвальдта, к которой их приманивал запах меда. Узник включил воображение и с его помощью пытался выбраться из камеры. Удалось. (Он шел по пляжу, который омывали ласковые волны, подгоняемые легким бризом. Ступни утопали в теплом песке. Внезапно сорвался ветер, песок раскалился до белизны, волны уже не лизали пляж. Огромные ревущие валы с белопенными гривами ринулись на Анвальдта.)

Воображение отказалось повиноваться. Он ощущал легкое движение воздуха возле рта, слипшегося от воды с медом. Открыл глаза и увидел шершня, который явно нацелился сесть ему на губу. Анвальдт изо всех сил дунул на него. Шершень, отнесенный потоком воздуха, уселся на стену камеры. Но второе насекомое стало летать вокруг его головы. Анвальдт резко двигался вместе со стулом и вертел головой в разные стороны. Шершень сел на его ключицу и вонзил жало в кожу. Анвальдт придавил его подбородком и ощутил пронизывающую боль. Ключицу и нижнюю челюсть соединила синяя пульсирующая опухоль. Черно-желтое тело придавленного шершня дергалось на полу. Второй шершень оторвался от стены и ринулся в атаку, вновь избрав целью рот. Анвальдт наклонил голову, и шершень вместо губы оказался у самой глазницы. Вокруг левого глаза расползлась опухоль и растеклась боль. Анвальдт дернул головой и вместе со стулом упал на бетон. Темнота залила левый глаз. Потом правый.

Ведро ледяной воды привело его в чувство. Штандартенфюрер жестом руки отослал помощника. Он взял кресло за спинку и без особого труда возвратил Анвальдта в вертикальное положение.

— Ты парень боевой, — произнес он, с сокрушением разглядывая распухшее лицо узника. — Тебя атаковали два шершня, и ты убил обоих.

Кожа на твердых вздутиях болезненно натянулась. Шершни еще дергались на щербатом полу.

— Ну что, Анвальдт, может, хватит? Или хочешь, чтобы опять попросил о помощи этих агрессивных насекомых? Знаешь, я ведь их боюсь еще больше, чем ты. Так что же — хватит?

Узник кивком подтвердил, что хватит. В камеру вошел толстый палач и поставил штандартенфюреру стул. Тот сел на него верхом, положил локти на спинку и дружески взглянул на свою жертву:

— На кого работаешь?

— На абвер.

— Задание?

— Разрабатываю польскую разведывательную сеть.

— Почему тебя прислали из самого Берлина? Что, в Бреслау никого подходящего не нашлось?

— Не знаю. Я получил приказ.

Анвальдту показалось, будто из его гортани вырывается чужой голос. Каждому произнесенному слову сопутствовала боль в горле и в лицевых мышцах, одеревеневших между двумя желваками на местах укусов.

— Развяжите меня, — прошептал он.

Штандартенфюрер молча смотрел на него. Умные его глаза засветились каким-то человеческим чувством.

— Разрабатываешь, значит, польскую разведку? А что общего с этим имеют барон фон Кёпперлинг и барон фон дер Мальтен?

— На балу у барона фон Кёпперлинга был человек, за которым я следил. А фон дер Мальтен к этому делу не имеет никакого отношения.

— Как фамилия этого человека?

Анвальдта обмануло сочувственное выражение лица гестаповца. Он втянул в легкие плотный вонючий воздух и прошептал:

— Я не могу его назвать…

Наверное, с минуту гестаповец беззвучно смеялся, потом начал странный монолог. Грубым голосом он задавал вопросы и тут же отвечал себе дрожащим фальцетом:

— Кто побил тебя на балу у барона? Какой-то бугай, господин офицер. Ты боишься этого бугая? Да, господин офицер. А шершней ты не боишься? Нет, господин офицер, боюсь. Как так? Ведь ты же двух шершней убил! Причем без помощи рук! Ага, Анвальдт, я понял: два — это слишком мало для тебя… Но их может быть больше…

Гестаповец закончил басово-фальцетный псевдодиалог и неспешно ткнул окурком сигареты в опухоль на ключице.

Чужой голос едва не разорвал саднящее горло. Анвальдт лежал на полу и кричал. Минуту. Две. Штандартенфюрер позвал: «Конрад!» Ведро холодной воды заставило узника замолчать. А гестаповец закурил новую сигарету и раздувал ее кончик. Анвальдт с ужасом смотрел на огонек.

— Фамилия того, за кем ты следил?

— Павел Крыстек.

Гестаповец встал и вышел. Минут через пять он вернулся в камеру в сопровождении знакомого Анвальдту турка.

— Врешь. Никого с такой фамилией у барона не было, верно? — обратился он к турку, который, надев очки, просматривал пачку черно-серебряных приглашений. При этом он завертел головой, на восточный манер подтверждая истинность слов гестаповца, жадно затягивавшегося сигаретой.