Александр Ольбик - Падение «черного берета» Страница 25

— Я это тоже слушал, — сказал Брод, — но что это меняет?

— Я говорю о морали в нашем обществе. Скажи, кого вы жалеете — какого-нибудь отморозка, который за десять долларов на куски располосует родную мать?

— Я согласен, мы действительно живем в страшном мире и я сам отнюдь не ангел, но есть всему предел…

— Там, где есть предел, там нет свободы, — начал философствовать Таллер. — Деньги — это свобода. Ты согласен со мной? — Таллер натянуто улыбнулся. Когда он это делает, его уши как бы отходят назад, отчего кожа на висках натягивается до белизны.

— Но у Блузмана проблема с морозильной камерой, сепаратором для очистки крови… нехватка раствора Евро-Коллинз и так далее…

— Пусть твой Блузман чище делает операции, а не оправдывает свою сиволапость отсутствием морозильной камеры. Но ты его можешь успокоить: оборудование в Израиле уже заказано.

Когда секретарша принесла поднос с бутербродами и коньяком, Таллер предложил выпить за успех. Глядя чуть ли не с любовью на Брода, он произнес загадочную фразу:

— Все мы смертны, а для смерти нет закона. Вот отсюда и давай плясать.

Однако Брод не желал попадать в неподходящую для него колею и заговорил о другом.

— Мне нужны деньги для Карташова. Завтра заключаю с ним контракт.

— А ты не мог об этом сказать раньше? У меня все финансы в обороте… Напомни завтра с утра. Возьму из НЗ. Кстати, как этот парень — фурычит?

— Дисциплинированный. Сказал — сделал. И словно без языка.

После второй порции коньяка Таллер вдруг расслабился. Отодвинув от себя фужер и пачку сигарет, он указательным пальцем начертил на столе равносторонний треугольник. На полированной столешнице остался отчетливый рисунок.

— Моя курва преподнесла мне сюрприз, — сказал он. — Надеюсь, ты понимаешь, о ком я говорю?

— Естественно, не о своей жене.

Таллер прикусил губу. На зеркальцах фарфоровых зубов заиграли зайчики от хрустальной люстры, висевшей над столом.

— Я, наверное, от ревности подохну. И с кем, сучка, связалась… Мелюзга, завмаг, у которого машина 1990 года выпуска… Туфли за тридцать долларов, хотя не в этом дело. Она же, дрянь, меня предала и я ее за это… — Таллер сжал кулак и ударил по столу.

Возникшая пауза не вызвала неловкости — мужской разговор…

— Брось, Феликс, не ты первый и не ты последний, кто играет в такую геометрию. Плюнь и разотри.

— Но прежде я ее, заразу, сотру в порошок, а из лавочника сделаю гамбургер! Между прочим, готовый донор, а, Веня?

— Перестань! — Брод взял Таллера за руку. — Сейчас ты не можешь адекватно оценивать эту ситуацию. Во-первых, ты под парами, а во-вторых, мешают наши мужицкие амбиции…

— Чепуха! Древние германцы всегда по пьянке принимали важные решения, а наутро, представь себе, с похмелья, их утверждали… Если сходилось, значит, решение было принято верное. Вернее не может быть…

Таллер хмелел на глазах. Он сорвал с аппарата телефонную трубку и, сбиваясь, стал набирать номер.

— Ах, какая мразь! — кричал он в трубку своему охраннику. — Ты, Паша, только не спускай с них глаз, мне надо найти их гнездо.

Брод попытался шефа урезонить, но Таллер, расхорохорившись, теряя солидность, продолжал накачку:

— Я ведь ей говорил — хочешь свежего мяса, поезжай в Сочи или в Ниццу, но только не у меня на глазах… Ладно, Паша, действуй, завтра доложишь…

Размашистым движением Таллер кинул на рычаг трубку и так же широко налил себе в фужер коньяка. Брод понял: день для него потерян и шефа надо будет самому доставлять домой.

Через пять минут голова Таллера уже лежала на столе. Его курчавая с проседью шевелюра подрагивала в ритм хмельного дыхания. Брод собрал со стола посуду и отнес ее в приемную. Потом они с охранником отвели Таллера вниз, в машину, и Брод повез на своей «ауди» его домой.

Таллер жил на Поварской улице, в особняке, облицованном красным мрамором, с большими арочными воротами, на столбах которых поблескивали старинные фонари. С осенью внутренний дворик, утратив свое очарование, стал как бы просторнее и менее уютным.

Их встретила высокая, плоская женщина со следами былой красоты. На лице — застывшая покорность. Брод давно не был в этом доме и потому крайне удивился обилию картин, висевших в роскошных старинных рамах. Вокруг чувствовались следы евроремонта — светло-розовый интерьер прекрасно гармонировал со стильной, кремовых тонов, мебелью.

Уходя, Брод подошел к телохранителю и попросил того передать утром Таллеру, что все было в порядке, в пределах…

Оставшись наедине с собой, он почувствовал облегчение. Слева мелькали машины, справа тянулись полные людей тротуары. Город жил по своим законам, которые каждую минуту кто-то нарушал.

Брод мысленно воспроизвел их разговор с Таллером, и подумал, что его шеф отнюдь не «железный Феликс» , каким он себя постоянно демонстрировал в глазах окружающих. «Это, конечно, его проблемы, — рассуждал Брод, — но ревность его может очень далеко всех нас завести».

Сделав в магазине кое-какие покупки, он направился в Ангелово. Кругом лежала раскисшая от дождей земля, и шины, попирая мокрый асфальт, издавали звук, похожий на шум ливня. Захотелось уюта, и он обрадовался, когда узнал, что в доме кроме Галины и охраны никого больше нет. Карташов с Одинцом переехали на квартиру последнего…

Галину Брод нашел в ванной комнате — она стирала колготки и бюзгалтера. Он поцеловал женщину в шею и ощутил легкий аромат ее любимых сандаловых духов…

— Сейчас достираю и приду, — сказала Галина, не удостоив его взглядом.

Он спустился вниз, переоделся и пошел в душ, который находился рядом с кухней. В душевую вошла Галина и, скинув тапочки и халат, встала под струи воды. Они прижались друг к другу…

Брод стоял перед зеркалом и расчесывался, когда раздались сигналы сотового телефона. Он подошел к висевшему на вешалке халату и достал из кармана трубку. Услышал густой знакомый баритон. Это был Таллер. Договорились о встрече на следующий день, в офисе шефа. «С такими голосовыми связками только обедню служить», — подумал Брод о Таллере и прошел в столовую.

После выпитого коньяка и внеурочного секса аппетит у него был зверский. И прежде всего он открыл баночку с мидиями и вместе с чешским пивом моментально ее опустошил. Вскоре на столе задымились парком его любимые баварские сосиски, которые Галина принесла в большом фарфоровом блюде, с краев которого свисали пучки кинзы и зеленого лука…

Падение черного берета

Продуктами Карташов загрузился в Елисеевском супермаркете. Всего в списке числилось тридцать два наименования, однако одно из них осталось незачеркнутым. В самом богатом и самом престижном магазине Москвы не нашлось любимого лакомства Брода — обыкновенной кильки в винном маринаде.

Погрузив покупки в машину, он подошел к лотку и купил стаканчик мороженого. Чтобы не мозолить глаза, залез в кабину, но не тронулся с места пока не доел «пломбир» и не выкурил после этого сигарету.

К метро «имени Татаринова» он подъехал около двух часов. Своего товарища он увидел сидящим за книжным развалом на подставке, единственная его рука лежала на культяшках ног и держала завернутый в серую бумагу беляш. Когда Карташов подошел и сказал : «Кот, здравствуй», Татаринов живо взглянул на него и поднял руку с беляшом.

— Салют, брат! — ответил он. Его светлые короткие волосы, спутанные ветерком, торчали в разные стороны.

— Ты можешь ненадолго отлучиться со своего рабочего места? — спросил Карташов.

— На час-полтора… Сейчас без пяти два… — он быстро стал засовывать беляш в карман камуфляжа.

— Не спеши, я сейчас подгоню машину.

Нес он его, как носят обезьяны своих детенышей. Татарин рукой держался ему за шею, а культями ног упирался в живот.

Прохожие останавливались, оборачивались и исподтишка наблюдали за ними. Карташов посадил Татарина в кабину и перекинул ему через грудь страховочный ремень. Когда выехали на магистральную улицу, Карташов, чтобы разрядить муторное молчание, спросил:

— Какого хрена ты сменил наш берет на голубой?

— Это теперь моя рабочая спецовка: десантная куртка, тельник и берет ВДВ. Сейчас из все нашей армии, наверное, только десантные войска пользуются уважением у граждан. ОМОН — это уже в прошлом, его здесь, в Москве, ненавидят. А в форме ВДВ нам больше подают…

Карташов вплотную подъехал к дому, где они теперь жили с Одинцом, и на руках отнес Татаринова в лифт. Не опуская его на пол, так и доехали до своего этажа. На лестничной площадке их встречал Одинец.

— Привет, легендарному ОМОНу! — он широко открыл дверь и скомандовал: — Давайте, устраивайтесь на диване!

Они придвинули к дивану журнальный столик и накрыли его тем, что нашлось в холодильнике. Одинец достал запотевшую бутылку «Столичной» и четыре банки чешского пива.

— Тебе, что налить? — спросил он Татаринова.

— Не забывайте, что я на работе. Вечером и ночью — пожалуйста, хоть до белых чертиков, — Татарин пачку «Винстона» зажал под мышкой и стал вытаскивать сигарету.