Хеннинг Манкелль - Возвращение танцмейстера Страница 26

Теперь следы совершенного им останутся только в его душе.

Он вернулся к машине и сел за руль, но мотор не завел. Его мучила одна мысль. Она мучила его с тех пор, как он убил Молина. Мысль о неожиданном открытии, сделанном им в своем сознании. Во время долгого перелета в Швецию ему было страшно. Он боялся, что не выполнит задание, порученное им себе самому. Задание, которое можно было выполнить только одним способом – убив человека. Он никогда в жизни никому не причинял зла. Он ненавидел насилие, его всегда пугала мысль, что кто-то вдруг ни с того ни с сего ударит его самого. А теперь он летел на другой континент, чтобы хладнокровно убить человека. Человека, которого он встречал всего несколько раз, когда ему было двенадцать лет.

А потом оказалось, что это совсем несложно.

И этого он не мог понять. Это пугало его и заставляло вновь и вновь возвращаться к событиям пятидесятилетней давности – причине того, что произошло теперь.

Почему это получилось так легко? Не должно быть ничего трудней, чем отнять жизнь у другого.

Эта мысль угнетала его.

Он бы хотел, чтобы это было не так просто – убить Герберта Молина. До этого он все время боялся, что в нужный момент у него не хватит решимости или что после убийства его охватят муки раскаяния. Но совесть его молчала.

Он долго сидел в машине, пытаясь понять. Наконец, когда желание выпить стало непреодолимым, он завел мотор и выехал с заправки.

Он продолжал ехать по дороге на Мальмё. Справа показался огромный мост через пролив между Швецией и Данией. Въехав в город, Арон без труда нашел фирму проката автомобилей.

Получив счет, он удивился, что так дорого, но не сказал ни слова. Он заплатил наличными, хотя, беря машину, оставил номер кредитной карточки. Теперь он надеялся, что все документы, свидетельствующие о том, что некий Фернандо Херейра брал напрокат машину в Швеции, сгинут навсегда в каком-нибудь архиве.

На улице дул холодный резкий ветер с моря, но дождь прекратился. Он вышел в город и на примыкающей к первой же площади улице нашел гостиницу. Не успев зайти в номер, он содрал с себя всю одежду и встал под душ. За время жизни в лесу он заставлял себя раз в неделю заходить в ледяную воду озера и мыться. Но только теперь, стоя под горячим душем в гостинице в Мальмё, он почувствовал, что наконец-то избавляется от вросшей в его тело грязи.

Потом он завернулся в махровую простыню, достал из рюкзака последнюю бутылку и открыл. Это было спасением. Он сделал три больших глотка прямо из горлышка и почувствовал, как тепло разливается по телу. Накануне он выпил слишком много. Это раздражало его. Но сейчас его ничто не ограничивало, кроме необходимости успеть на завтрашний самолет.

Он вытянулся на постели. После коньяка мысли побежали быстрее. Случившееся начинало отходить в прошлое, становилось памятью. Теперь он мечтал поскорее возвратиться в свою мастерскую. Это было главным в его жизни – тесная мастерская позади дома на Авенида Коррьентес была его храмом, и он шел туда каждое утро, как в церковь. И семья, конечно. Дети уже взрослые. Дочка Долорес переехала в Монтевидео и скоро родит ему первого внука. Ракель все еще учится на врача. И Маркус, неспокойная душа, мечтает стать поэтом, хотя зарабатывает на жизнь подготовкой материалов для тележурналистов в какой-то оппозиционно настроенной программе. Он любил свою жену Марию и своих детей. Но основу его жизни все-таки составляла мастерская. Скоро он опять будет там. Герберта Молина больше нет. Может быть, и воспоминания, преследующие его с 1945 года, наконец оставят его в покое.

Он то и дело, не вставая с постели, протягивал руку к бутылке с коньяком. Каждый раз, делая глоток, он мысленно провозглашал тост за Хёлльнера. Без него ничего бы не было. Без него он никогда не узнал бы правду о том, кто убил его отца. Он поднялся с постели, взял рюкзак и вытряхнул содержимое на пол. Поднял с пола дневник, который он вел все эти сорок три дня в Швеции. Страница в день. Но в дневнике он был уже на сорок пятой странице. Он начал вести его еще в самолете, по дороге на Франкфурт, потом – на Копенгаген. Он снова лег, зажег ночник над кроватью и медленно перелистал тетрадь. Здесь было все. Может быть, он писал для того, чтобы когда-то это прочитали его дети. Но только после его смерти. Он записал всю историю своей семьи и постарался объяснить свой поступок. Путешествие в Европу – как он объяснил жене, ему надо было повидаться с мебельщиками, чтобы научиться кое-чему, чего он еще не умеет, – это путешествие было не в Европу, а в собственное прошлое. В дневнике это прошлое видится дверью, которую необходимо закрыть.

Теперь, когда он лежал и листал свои записи, его вдруг обуяли сомнения. Его дети могут не понять, почему их отец совершил путешествие на край земли, чтобы убить какого-то живущего в лесу старика.

Он разжал пальцы, и дневник упал на пол. Он выпил еще глоток, последний, перед тем, как одеться и пойти поесть. К обеду он тоже закажет что-нибудь выпить. То, что осталось в бутылке, пригодится ночью и утром.

Он немного опьянел. Будь он сейчас дома, Мария посмотрела бы на него укоризненно. Но сейчас это его не заботило. Завтра он летит домой. Этот вечер принадлежит только ему и его мыслям.

В полседьмого он, как и наметил, встал, оделся и вышел из гостиницы. Резкий и холодный ветер заставил его поежиться. Он хотел прогуляться, но погода не располагала к прогулкам. Он огляделся и увидел ресторанную вывеску чуть подальше на той же улице. Он пошел туда, но на входе остановился в нерешительности. В углу на полную мощность работал телевизор. Показывали хоккейный матч. Несколько человек пили пиво и громко обсуждали игру. Он подумал, что вряд ли в таком месте можно хорошо поесть, но ему не хотелось опять выходить на холодную ветреную улицу. Он присел на свободное место. За столиком, кроме него, был еще один посетитель. Он сидел, уставившись на свой почти пустой бокал с пивом. Подошла официантка с меню, и он заказал бифштекс под соусом беарнез с жареной картошкой. И бутылку красного вина. Он пил только красное вино и коньяк. Ни пива, ничего другого.

– I hear you speak English,[3] – вдруг сказал мужчина, допивавший пиво.

Арон кивнул. Он в душе надеялся, что тот не станет продолжать беседу. Это было бы ему не под силу. Он хотел побыть наедине со своими мыслями.

– Where do you come from?[4] – спросил сосед.

– Аргентина.

Тот продолжал глядеть на него блестящими глазами.

– Entonces, debe hablar espanol,[5] – сказал он.

По-испански он говорил почти без акцента. Арон с удивлением посмотрел на него.

– Я был моряком, – объяснил тот, по-прежнему по-испански. – Жил несколько лет в Южной Америке. Давно это было, но когда выучишь язык как следует, он сидит долго.

Арон кивнул.

– Я вижу, ты хочешь побыть в покое, – сказал сосед. – Меня это тоже устраивает. Я тоже хочу расслабиться.

И попросил еще бокал пива. Арон попробовал вино. Он заказал вино, рекомендуемое рестораном. Это было ошибкой, но поменять заказ он был уже не в силах. Важно, чтобы опьянение не проходило.

Вдруг раздался дикий рев. Что-то произошло на матче. Игроки в желто-голубой форме обнимали друг друга. Ему принесли еду, к его удивлению очень хорошо приготовленную. Он попросил еще вина. Теперь он был совершенно спокоен. Напряжение последнего времени постепенно отпускало, уступая место желанной пустоте.

Герберт Молин был мертв. И это сделал он.

Уже заканчивая еду, он бросил взгляд на телеэкран. В матче, очевидно, был перерыв. Женщина-диктор зачитывала новости. Он чуть не уронил бокал, увидев на экране лицо Герберта Молина. Что она говорила, он не понимал. Он сидел не шевелясь, ощущая глухие удары сердца. В какой-то момент ему показалось, что сейчас покажут и его фотографию.

Но он увидел не себя. Это был другой пожилой человек, чье лицо он тут же узнал.

Он быстро повернулся к моряку:

– Что там говорят в новостях?

Тот прислушался.

– Двоих убили, – сказал он. – Сначала одного, потом другого. Где-то на севере. Один бывший полицейский, другой – скрипач. Думают, что это один и тот же преступник.

Портрет на экране исчез. Но Арон знал, что не ошибся. Сначала был Молин, а потом тот, другой, которого он как-то видел на хуторе у Молина.

Его тоже убили.

Арон отставил стакан и попытался собраться с мыслями. Тот же преступник. Это была неправда. Он убил Герберта Молина. Но не другого.

Он сидел совершенно неподвижно.

Он не мог понять, что произошло.

13

Пожалуй, ночь на 4 ноября 1999 года была одной из самых длинных в жизни Стефана Линдмана. Когда наконец в вершинах деревьев забрезжил рассвет, он чувствовал себя как в невесомости. Он давно уже перестал о чем-либо думать. Все, что происходило вокруг, представлялось ему сплошным и нереальным кошмаром. Кошмаром, начавшимся, когда он обошел валун и увидел привязанный к дереву труп Авраама Андерссона. Сейчас, на рассвете, он плохо помнил все, что происходило этой ночью.