Карлос Бальмаседа - Кулинарная книга каннибала Страница 26

В конце концов на лице Пабло появилась ослепительная улыбка, несомненно, он почувствовал себя польщенным заботливыми уговорами супружеской пары и принял решение вернуться к работе. 17 ноября с первыми лучами солнца он вернулся в «Альмасен». Когда он вошел на кухню, свет там уже горел. За кухонным столом из дерева и сверкающей стали стоял одетый в безупречно белую одежду Цезарь и чистил свежие овощи и фрукты.

Пабло глубоко вдохнул, сухо поздоровался, сирота едва повернул в его сторону голову, чтобы ответить на приветствие, однако изобразил на лице улыбку и тут же снова занялся своим делом. Пабло подумал, что нужно переодеться, как он это делал всегда, и прошел в глубину кухни, где была дверь, выходящая на узкую служебную лестницу — по ней он обычно поднимался в комнату, отведенную для него и его помощников. Пабло уже протянул правую руку, чтобы повернуть дверную ручку, когда ему в шею вонзился нож, он пошатнулся, отхаркнул небольшой сгусток крови, захотел крикнуть, но его успокоил еще один удар в то же место, за ним еще один и еще. Пабло упал на колени, кровь забила ему глотку, он захлебывался ею, попытался сглотнуть или выплюнуть ее, но ничего не вышло. Чья-то рука схватила его за волосы и грубо поволокла по полу.

И последнее, что увидел Пабло, прежде чем умереть, — безмолвное лицо сироты, смотревшего на него из бесконечности.

30

Цезарь знал, что Пабло вернется на работу 17 ноября, Беттина все ему рассказала, и Рафаэль тоже не скрывал ничего. Узнав о возвращении Пабло в таверну, молодой повар одобрительно улыбнулся, он даже заверил, что для него нет ничего приятнее, чем прекратить эту непонятную бессмысленную ссору. И супружеская пара тут же успокоилась. Больше всех была рада Беттина, для нее размолвка племянника и шеф-повара могла стать началом бури, ничего хорошего не сулившей. Разве у Рафаэля не было своих размолвок с сиротой? И она — где-то в неизведанных глубинах своей души — понимала, что ее страсть к Цезарю пробудила скорее демонов, чем ангелов, хотя это ее ничуть не волновало: она чувствовала, что булочник стал для нее уже обузой, отношения с ним были цепью, которая удерживает ее в мрачном подземелье. Возможно, по этой причине она то и дело видела в лихорадочных, полных какого-то невнятного шепота снах, как Цезарь освобождает ее.

Пабло Марцолло был зарезан, когда на улице едва рассвело и до семи ударов кафедрального колокола оставалось всего лишь несколько минут. Сирота вычислил свои действия с точностью паука, он знал, что в ближайшее время никто на кухню не придет; он оттащил тело Пабло к самому большому кухонному столу, уложил его на столешницу и раздел, разрезая одежду ножницами и ножом. Потом медленно, с ловкостью хирурга спустил кровь и сразу же принялся разделывать тушу. Руки Цезаря задвигались по телу шеф-повара с невероятной сноровкой — остроконечным ножом, ножом с зазубренным лезвием, кухонными ножницами. Он заполнил кастрюли и посудины разных размеров кусками и обрезками, заложил внутренности в кухонный комбайн, кожу — в блендер, чтобы перемолоть ее в муку, жилы и глаза — в мясорубку, жир с остатками кожи и волосами, зубы отправил в мешок для патологических отходов, кости — в дробилку, приготовил кровь для колбасных изделий, легкие — в миксер, в чрево блендера отправились также кишки, почки, селезенка, сердце, тестикулы и мозги, язык порезал на тонкие полоски, уши и сухожилия пошли на приготовление студня.

Меньше чем за два часа тело несчастного Пабло Марцолло исчезло с этого света, как будто бы его никогда и не существовало. У Цезаря было время и на заключительные штрихи: на педантичную чистку кухни, на сжигание каких-то небольших остатков трупа и одежды в главной печи, на тщательную упаковку особых отходов — порезанных на мелкие кусочки ботинок, поясного ремня и документов. Когда колокол на соборе ударил девять раз, сирота ушел с кухни, принял душ и переоделся. Насвистывая модную песенку, Цезарь открыл дверь «Альмасена» и вышел на улицу с мешком через плечо.

На доске объявлений, что висела на кухне, он зеленым мелом вывел: «Сегодня вечером я готовлю три блюда: „Кабан с имбирем“, „Свинина с корицей“ и „Мясной хлебец с ямайским перцем“».

31

Беттина забеспокоилась: время шло, а Пабло все не появлялся в «Альмасене». Она уже было подумала, что, возможно, перепутала день, но нет, ничего подобного, Рафаэль с мрачным от подозрений лицом уверил ее, что повар обещал вернуться именно утром этой пятницы. Но было уже шесть вечера, а от него никаких известий. «Что могло произойти с Пабло Марцолло?» — думали булочник и его жена, замкнувшись каждый в себе, словно моллюски альмеха, потому что в конечном итоге и у одного, и у другого имелись свои предположения на этот счет. Цезаря не было в таверне, однако то, что они прочитали на доске, кое-что проясняло: предварительное меню на вечер уже было составлено. Три новых блюда, несомненно почерпнутые из «Поваренной книги южных морей», нечто удивительное из той кулинарии, что Цезарь готовил еженедельно, кушанья с изысканным вкусом и ароматом, какие редко где встретишь. И ни один из них не стал тщательно вчитываться в объявление, ведь уже несколько лет их племянник жил незаметно, судорожно постигая страницы книги близнецов Калиостро, и каждую неделю он готовил в ресторане что-нибудь из своих гастрономических открытий.

Цезарь вернулся в «Альмасен», когда солнце уже закатилось за горы, Беттина, работавшая в этот момент в столовом зале, встретила его вялым поцелуем, погладила по щеке, но не прошло и пары минут, как она спросила его о Пабло Марцолло. И Беттина, и Рафаэль звонили по телефону повару домой в Ла-Перлу, где он жил один после смерти своих родителей, но никакого ответа. Словно ни с того ни с сего его поглотила земля и не осталось никаких следов. Цезарь пожал плечами, скривил рот — вот и весь его ответ, и тетя однозначно поняла, что он не имеет никакого отношения к странному отсутствию повара. Для Рафаэля это исчезновение значило совсем другое: Пабло стал его единственным другом, и Рафаэль не понимал столь неожиданной и тайной перемены планов. Он отправился домой к повару, позвонил, затем стал стучать в дверь и окна, но после получасовых попыток достучаться отступился и пошел другим путем: расспросил о поваре у консьержек в соседних домах и у продавцов близлежащих магазинов, но ни малейшего следа. Быть может, если бы он отправился на поиски какого-нибудь призрака в Вальпургиеву ночь, результат был бы тот же самый; как понять среди такого количества людей, шагающих по тротуару, кто есть кто? Сотни безвестных людей проходят мимо нас, и мы не различаем их, тысячи мужчин и женщин передвигаются из одного конца города в другой пешком, на личных автомобилях или на общественном транспорте, но спроси о них, и никто не вспомнит, лица расплываются, словно намокшая акварель, пропадают или стираются, одежда перепутывается — все мы похожи друг на друга, и никто не является тем, кем он на самом деле должен быть.

Когда пришел час открывать таверну в тот многообещавший вечер конца недели, Рафаэль временно сдался и прекратил поиски пропавшего повара. А Беттина уже и забыла про Пабло Марцолло и внимательно следила за волшебными движениями Цезаря, готовившего кушанья заявленного меню. Помощники по кухне вертелись в его же ритме, словно исполняя отрепетированный танец: они двигались, следуя той партитуре, которую задавал им тихим и спокойным голосом сирота, — потрясали ступками, терками и давилками, крутили ручные мельницы для экзотических разновидностей перца, взбивали и взвешивали, процеживали и месили, гремели кастрюлями и сковородками, меняли лопатки на ножницы, вилки для мяса на ножи с зубчатой кромкой, овощечистки на шампуры. И снова, глядя на Цезаря, женщина попадала под очарование этой священной церемонии, сводившей ее с ума: скользящее по кухне худое тело племянника, его белые руки, парящие, словно перья, сверкающие, словно эбеновое дерево, глаза, язык, зажатый меж губ, сомкнутых от возбужденной сосредоточенности. Видеть, как он работает, и желать его, забыв про все, было частью все того же исступления: кровь бурлила в ее сердце, а раскрасневшаяся кожа говорила о радостной необузданности чувств.

Особое меню «Альмасена» на пятницу 17 ноября: сочный «Кабан с имбирем», «Свинина с корицей» и услада для утонченных любителей — «Мясной хлебец с ямайским перцем». Ресторан был полон, что редко бывало в тот год, слух, что Цезарь приготовит блюда по трем новым рецептам, распространился быстро, и все столики были заказаны еще до открытия таверны. К тому времени постоянная публика ресторана изменилась, постепенно к обычной клиентуре добавились представители новых каст и сословий. Каждая эпоха порождает свой особенный типаж людей, и последнее десятилетие XX века в Аргентине не стало исключением: в таверне столовались политики-хапуги и высокопоставленные чиновники, пользующиеся несметным количеством благ, процветающие под покровительством власти торговцы и предприниматели, наглые бизнес-аналитики, журналисты официальной прессы, постановщики банальных спектаклей, художники из никому не известных каталогов, красивые модели в компании с загоревшими миллионерами. Прогнившее правление президента Карлоса Менема[37] заразило проказой бездумья огромное число аргентинцев. Но ресторан никогда, ни в какие времена не выбирал свою публику. Как всегда, легендарный «Альмасен Буэнос-Айрес» был таверной с прекрасной кухней и отменной выпивкой, на протяжении семидесяти лет он привлекал к себе внимание изысканных ценителей пищи: туристов с эпикурейским аппетитом, гурманов, готовых проехать полмира ради того, чтобы отведать вкусное блюдо, постоянных клиентов, любителей эксклюзивных рецептов, тонких ценителей неповторимых вкусов и ароматов, публики благородного происхождения и скромных соседей, осененных рукой Божьей художников, очарованных властью политиков, бегущих от неписаных законов мошенников, суровых священнослужителей и раввинов, успешных торговцев и школьных учителей. Всем было место в лоне таверны, и всегда там сидели рядом святые и грешники, обитатели чистилища и постояльцы ада, врачи и знахари, мракобесы от Церкви и оголтелые атеисты, феи-покровительницы и ведьмы, мудрецы и шарлатаны.