М. Роуз - Меморист Страница 26

— Сила музыки…

— Вы не заметили в Николасе ничего подобного тому, что испытывали сами?

— Я никогда настолько не теряла связь с окружающей действительностью.

— Ваш отец считает, что у него то, что Малахай Самюэльс называет «провалом в прошлое».

Меер кивнула.

— Он описывает это как прорыв плотины. Обилие хлынувших воспоминаний затапливает сознание.

— И то же самое происходило с вами?

— Нет. Я имела дело лишь с тонким ручейком фальшивых воспоминаний, выдуманных только мной.

— Ваш отец познакомил меня через электронную почту с Малахаем Самюэльсом, и я дважды разговаривал с ним по телефону. Я хотел заплатить ему, чтобы он приехал сюда и занялся Николасом, но он ответил, что в настоящий момент не может покинуть Соединенные Штаты.

— Все это осталось в прошлом. Больше того, Малахай завтра приедет в Вену, чтобы в среду принять участие в аукционе. Быть может, вам удастся убедить свою жену допустить к Николасу еще одного, последнего постороннего.

Они подошли к маленькому пруду, окруженному высокими соснами, наполнившими воздух ароматом ментола и отбрасывающими холодные синие тени. Подобрав шишку, Себастьян с удивительной жестокостью швырнул ее в пруд, разбивая серебристую спокойную гладь сердитым всплеском. От места падения разошлись концентрические круги; они все увеличивались и увеличивались до тех пор, пока, наконец, не исчезали.

— Малахай вам помог?

— Если вы имеете в виду, помог ли он разобраться в происходящем, то нет. Но Малахай научил меня справляться с приступами. А ведь до встречи с ним они буквально парализовали меня.

Вдруг Меер споткнулась о ветку, и Себастьян подхватил ее, не давая упасть. Она успела почувствовать мимолетное прикосновение его пальцев на своей руке.

— Куда мы направляемся? — спросила молодая женщина.

— Я думал, что раз уж мы здесь, я покажу вам церковь, построенную Вагнером. Она очень красива. Наверное, единственная стоящая вещь во всем этом отвратительном месте.

Они двинулись дальше, и Меер старалась, как могла, отвечать на расспросы о том, что она чувствовала в детстве.

— Наверное, вам было очень страшно, — наконец сказал Себастьян, и в его голосе прозвучало столько сочувствия, что у Меер запершило в горле.

«Мне и сейчас страшно», — едва не вырвалось у нее. Однако это означало бы высказать вслух то, в чем она не хотела признаваться. Ни Себастьяну, ни даже себе самой.

ГЛАВА 27

Кельты — бесстрашные воины, так как одна из их основополагающих догм гласит, что человеческая душа не прекращает существовать, а после смерти переходит из одного тела в другое…

Вена, Австрия

Воскресенье, 27 апреля, 15.00

Остановившись на небольшой площади, Себастьян указал на каменную лестницу и начинающуюся за ней улочку.

— Это Мёлькер-Бастей, где какое-то время жил герр Бетховен.

По дороге назад в город Отто, все еще подавленный встречей с сыном, спросил Меер, хочет ли она посмотреть мемориальную квартиру Бетховена, о чем они говорили вчера. Молодой женщине было стыдно и дальше отнимать у него время, но Себастьян проявил настойчивость, заверив ее в том, что развеяться нужно не только ей, но и ему. И вот теперь, когда они практически приехали, музыкант снова взял на себя роль гида.

— В Вене Бетховен в разное время успел пожить больше чем в сорока квартирах. Ему приходилось часто менять жилье, потому что он очень шумел и хозяева его выселяли. Это одна из немногих его квартир, открытая для широкой публики. Остальные находятся за городом.

Как и полагается человеку, серьезно занимавшемуся музыкой, Меер была знакома с основными фактами: Бетховен, родившийся в Германии, большую часть своей взрослой жизни прожил в Вене. Заболевание органов слуха, что в конечном счете привело к полной глухоте, нисколько не сказалось на его гениальном творчестве; он написал свои величайшие симфонии, не имея возможности их услышать.

Обведя взглядом длинный ряд примыкающих друг к другу похожих зданий одинакового кремового цвета, Меер остановилась на доме номер восемь, украшенном австрийским флагом. Она осмотрела свежевыкрашенный фасад, ища те места, где проступала история. Ее внимание привлекли окна в причудливых переплетах на шестом этаже.

— Вот что мне больше всего нравится в Вене, — заметил Себастьян, когда они двинулись дальше вверх по переулку. — Улицы, где ничего не менялось на протяжении вот уже двухсот лет. Здесь практически все выглядит так, как выглядело во времена Бетховена.

На остроконечную крышу здания сел голубь. Затем еще один. Вскоре за Отто и Меер уже наблюдала целая воркующая аудитория.

— В своем дневнике, — продолжал Себастьян, — Бетховен записал, что каждый день совершает длительные пешие прогулки, потому что, как ему кажется, когда он двигается, ему становится лучше. Я отчетливо представляю себе, как он выходит из двери в долгополом сюртуке и скрывается, спустившись по этим ступеням. К тому времени как музыкант поселился здесь, он уже был достаточно знаменитым, прохожие на улице узнавали его, провожали взглядом. «Это герр Бетховен, наш композитор», — перешептывались они у него за спиной.

Надпись на мемориальной табличке на фасаде была на немецком языке, но Меер узнала фамилию Бетховен и даты, когда он здесь жил.

— Многие поднимают громкую шумиху вокруг Моцарта, — сказал Отто. — Вена сделала из него своего героя. Выпускаются даже шоколадные конфеты с его портретом. Я понимаю, что Моцарт — как бы это сказать — родной сын, он родился в Зальцбурге, это почти что в Вене. Но, как и вам, мне больше по душе Бетховен.

Говорила ли Меер ему об этом, или же он догадался сам, потому что она решила посетить его мемориальный дом?

— Почему? — спросила молодая женщина.

— У него были все основания оставить надежду и отказаться от музыки, но он проявил упорство. Бетховен столкнулся с худшим, что только может ожидать композитора, однако это только сделало его сильнее. Он пошел дальше всех своих предшественников и оказал огромное влияние на всех, кто пришел после него. Бетховен писал музыку, отображавшую человеческую душу.

— Отображала человеческую душу, — повторила Меер, стараясь запомнить это выражение.

Себастьян открыл перед ней дверь, и она вошла в дом. Вестибюль оказался тесным и темным, и из него можно было пройти только на лестницу. Меер стала подниматься наверх. «Двадцать одна, двадцать две, двадцать три». Поймав себя на том, что считает ступеньки, Логан остановилась, но уже через несколько мгновений незаметно для себя начала снова. «Пятьдесят четыре, пятьдесят пять, пятьдесят шесть». На шестидесятой, лестничной площадке Меер остановилась.

— Как вы узнали, что нам нужно сюда? — спросил у нее за спиной Себастьян.

— Но вы ведь сами сказали, что квартира на шестом этаже?

— Разве я это говорил?

Крайняя левая дверь была выкрашена белой краской, как и все остальные, но только рядом с ней была табличка с фамилией Бетховен и двумя датами. Себастьян открыл эту дверь, пропуская Меер.

Ослепительная яркость побеленных стен испугала ее, но тут навстречу радушно полились чарующие звуки «Лунной» сонаты. Неуверенно остановившись на пороге, Меер тщательно вытерла ноги и только после этого шагнула вперед.

Отто не пошел за ней. Он остался стоять в коридоре со странным выражением на лице. Девушка проследила за его взглядом. Себастьян смотрел на то место, где она вытерла ноги о коврик.

Но только никакого коврика не было.

Воздух в квартире Бетховена был каким-то не таким; он пах дезинфицирующим средством с ароматом сосновой хвои, а не воском, вином и свежевыпеченным хлебом, как в соседней квартире. И цвет стен был не тот — вместо белоснежных они должны были быть более желтоватыми.

Меер переходила из комнаты в комнату, рассматривая витрины с личными вещами Бетховена, вглядываясь в портреты его современников, в рисунки с изображением улиц Вены начала XIX века, в написанные от руки партитуры, в афиши музыкальных событий. Здесь были выставлены даже чашка для бритья и слуховая трубка великого композитора. Дойдя до последнего ящика, она увидела гипсовый слепок с посмертной маски Бетховена — лицо нельзя было назвать красивым, но оно излучало властность и силу: широкие скулы, волевой подбородок и высокий лоб. Меер рассматривала это лицо так долго, что ей стало стыдно, и она обернулась, проверяя, не следит ли Себастьян за ней; но она была совершенно одна, застывшая в ожидании, словно была возможна связь через столетия.

В соседней комнате девушка остановилась перед роялем Бетховена. Она без труда представила его склонившимся над клавиатурой; клавиши из черного дерева и слоновой кости танцуют под пальцами композитора, извлекающими из них восхитительную мелодию. Вдруг Меер начало трясти; по всему ее телу пробежала холодная дрожь, в голове появилась пульсирующая боль. Комната вокруг озарилась сиянием, расплылась, стала прозрачной. Рот заполнился знакомым металлическим привкусом, от которого заныли зубы. Затылок налился свинцом. Голова закружилась, наполненная звуками музыки, Меер испустила долгий выдох и почувствовала, как из потаенных глубин сознания поднимаются неудержимые ощущения, отнимающие у нее последние силы.