Светлана Гончаренко - Измена, сыск и хеппи-энд Страница 26

Для наглядности она взъерошила свою собственную беломочальную шевелюру, хотя Вике не был известен ни один мужик, на нее павший. Елена Ивановна, правда, глухо упоминала о каких-то мерзавцах, то бросавших ее в положении, то кидавших в бизнесе, то стянувших у нее кошелек в аптеке. Или все это был один и тот же мерзавец?

— Мужик глуп, как дерево, — обобщила Елена Ивановна. — Ему подавай, что попроще и поярче.

Ты покрасилась в масть. Теперь и он от тебя не уйдет!

— Кто не уйдет? — переспросила Вика, мучительно вспомнив Пашку и ощущая, что ее уши и щеки постыдно горят. Но откуда Елена Ивановна все узнала? Не ведьма же она в самом деле?

— Как кто? Он! Мужик из хрущобы на Интернациональной. Из дома, где сбоку розовый киоск “Эльдорадо”.

Вика от неожиданности часто и сипло задышала.

— Не бойся и не красней, — ободрила ее Елена Ивановна. — Я твоему байдарочнику доносить не собираюсь. Подумаешь, бабе гульнуть захотелось, на сторону сходить. Святое дело!

— Но откуда… — не своим шепотом начала Вика.

— А видела я тебя там вчера. Собственными глазами! В седьмом часу шла в Дом рыбы и вдруг вижу: стоишь ты перед этой хрущобой и какие-то окна глазами ешь. А глаза голодные! Я тебя очень понимаю: муж осточертел, а в “Грунде” в нашем тоска. Разве тут мужики? Савостин разве мужик, весь в соде? Или эти два тарантула в галстуках? Захочется солененького! Я ведь к тебе вчера даже подходить не стала. Зачем человеку мешать? Ясно ведь: отгул ты взяла, в блондинку выкрасилась, в окна заглядываешь! Не без мужика тут. А он, мужик этот с Интернациональной, хоть стоит чего-то в койке?

Глава 10. Прощай, “Стинол”!

Вопрос о койке застал Вику врасплох. Первым делом она пожалела, что сдружилась с опасной и злоязычной Еленой Ивановной и стала таскаться к ней в курилку. Надо было сидеть на своем рабочем месте и шлифовать переводы трудов Смоковника! Однако через мгновение Вика успокоилась: все, что ни происходит, к лучшему, и теперь она знает, что замечена у “Эльдорадо”. А она-то думала, что все идет без сучка и задоринки! Надо впредь быть осторожнее. Но от Елены Ивановны все равно не скроешься, и теперь главное — поправдоподобнее объяснить свое появление на Интернациональной. Вика уже знала, что убедительнее всего выглядит взвешенная смесь вранья с правдой, потому и поведала, что познакомилась с потрясающим мужиком в салоне “Лилит”. Мужик там делал освежающую маску, а в койке был хорош, как конь. В подробности Вика вдаваться не стала, боялась чего-нибудь напутать и попасться на нестыковке деталей. Ей повезло: Елена Ивановна не стала больше докучать вопросами. Собственно, Вика, гуляющая налево, подвернулась Елене Ивановне мимоходом и случайно, а занята всерьез она была совсем другим романом. Вчера, когда Вика как раз преображалась в блондинку, в коридоры “Грунды” вполз провокационный слух: неувядаемая Клавдия Сидорова помолвлена с молодым человеком двадцати четырех лет от роду. Кто-то видел влюбленных в ресторане “Сансэй”, где они ели сырую рыбу, в атлетическом клубе, где они вдвоем, как голубки, поднимали одну штангу, а также на премьере оперы “Жизнь за царя”, где они неизвестно что делали. Кто-то говорил, что состоялась и официальная помолвка в присутствии Смоковника. Ничего удивительного в этом браке не было, но одно дело читать о подобных вещах в газетах, а другое — видеть своими глазами невесту и самому рассуждать, сколько ей лет. Никто давно не давал меньше шестидесяти пяти. Елена Ивановна стояла на своем “Семьдесят восемь и ни днем меньше! Посмотрите на ее коленки! Что выдает возраст женщины? Шея? Ерунда! Шею и подтянуть можно, а если тянуть нечего — пересадить гладкую кожу с задницы. Возраст выдает походка! Скелет не подтянешь, новый не вставишь, так что скрипи собственными костями. А этим костям ровно семьдесят восемь!” Спорить с такими аргументами было сложно. А вот жениха Клавдии Елена Ивановна ни разу еще не видела. Это было удивительно и роняло ее в собственных глазах. Ведь Елена Ивановна видела все! Однажды видела даже главу “Грунда” Олега Альбертовича Иванова, того самого, кого многие в фирме считали вымышленным лицом. Иванов действительно безвылазно сидел в герцогстве Люксембург, а уж если оттуда выезжал, то в Африку, Австралию или Латинскую Америку, но уж никак не в Нетск. И только однажды он на два с половиной часа прилетел в этот глухой огромный город. Вернее, залетел. Случайно, может быть. За эти два с половиной часа он успел на своей вилле (виллу имел он за городом в дивной березовой роще) принять сначала губернатора Нетской области, затем молодого тенора Сясько, который спонсировался “Грундом”, съездил на конкурс в Тулузе и снискал там какой-то небольшой лавр, а на закуску нескольких представителей “Грунда”. Среди нескольких был и Кирилл Смоковник. Смоковник с собой прихватил Елену Ивановну, так как она ориентировалась во всех грундовских тонкостях, как рыба в воде. Неизвестно, в какой обстановке общался таинственный люксембуржец с губернатором и Сясько, но поскольку времени было у него в обрез, а грундовцы — свои ребята, этих последних он принял в ванне. Если б он сидел в пошлой квартирной ванне под сенью висящих на гвоздях тазиков и при этом мылся бы семейным мылом, это было бы неприлично. Но Елена Ивановна поведала Вике (одной лишь Вике, которая, она знала, некогда не разносит сплетен), что в ванной Иванова не было ни тазиков, ни окошечка под потолком, ведущего в сортир. Не было тут и чудес стандартного евроремонта — неизменных биде, душевой кабинки и унитаза в форме лотоса.

Нет, грундовцы были введены в большой зал. Здесь стоял нежный зеленоватый сумрак от множества тропических растений. Лианы увивали стены; кое-где среди зелени мелькали огромные яркие цветы. Они казались ненастоящими (их пестики были толщиной в палец Елены Ивановны), но Елена Ивановна понимала, что ничего не может быть поддельного в этом доме. Слабо отливали сизым перламутром плитки пола — скромные, дорогущие. Одна стена сплошь была стеклянная и выходила в сад. Оттуда невыносимо, слепящее сияла зелень и броские черно-белые пестрины березовых стволов. По саду бродили сине павлины. Павлины останавливались у стекла, заглядывали в небывалую ванную пристальными курьими глазами и волокли дальше радужные веники своих хвостов. Главная драгоценность этой комнаты — низенькая синеватая ванна — помещалась в самом центре и размером была с кабинет Смоковника. В ней слабо колыхалось алмазное море пены. Благоухало оно чем-то неземным. Посреди пенных волн, где каждый пузырь дрожал спектральными разводами и искрился, высилась фигура Олега Альбертовича Иванова, видная по грудь. Этому пенорожденному чуду, по разумению Елены Ивановны, было не более сорока лет. Мокрые волосы прилипли к темени и немного полнили его, но в общем это был настоящий красавец. “Если б ты, Вика, видела, какие у него плечи! — говорила Елена Ивановна. — Гладкие, белоснежные, покатые! Абсолютно как у Анны Карениной. Я никогда в жизни не видела таких плеч!”

Предстоящий брак Клавдии очень занимал и бодрил Елену Ивановну, но Вика не проявила к этой новости особого интереса. Тоска и страх одолевали ее. Ведь по телевизору сообщили о задержании уже восьмерых молодых женщин, похожих на Чарли Чаплина. Несмотря на белобрысый чубчик, Вика могла последовать за беднягами в любую минуту. Надо было теперь как можно скорее разоблачить истинного убийцу знаменитого Малиновского. Странное дело, страх разоблачения и суета с выслеживанием киллера очень смягчили боль, принесенную изменой Пашки. Ее брак был таким безоблачным, что ей казалось трудно приспособиться к несчастью. Идиллические воспоминания терзали ее. Все они почему-то застыли в ее сознании в виде имевшихся в семье фотографий. Она перебирала их мысленно, закрыв глаза. Вот свадебная фотография. Уйма гостей; одних плечистых гребцов тут шесть рядов! Вот новорожденная Анютка на одеяльце, со скрюченными ручками и ножками, а над ней Пашкина знаменитая улыбка. Вот Пашка и Вика с байдаркой (любимой, победной); у Пашки на носу пластырь после удара завистливого чеха. Вот Пашка, Вика и Анютка на лавочке в Португалии. Зачем все это было? И почему прошло? Вика пыталась плакать, но слезы больше не показывались, только злая горечь помрачала свет и перехватывала дыхание. Как Пашка мог так поступить! Вика теперь готова была признать его и недалеким, и примитивным, и даже мордоворотом, как именовал его Гузынин. Ничего этого она целых десять лет не замечала. Конечно, мужчины всегда казались ей недалекими, но из всех недалеких Пашка был самым лучшим, ярким и знаменитым. Или не был? Все равно! Именно этот недалекий бросил ее и заставляет мучиться, мучиться…

Анютка пожаловалась с порога:

— Мама, Антон хочет макарон!

— Откуда он здесь? — изумилась Вика, стягивая сапоги.

— Его еще в два часа привели. Мы сначала у Шемшуриных сидели, но он там пепельницу разбил. Вот и пришлось уйти домой. Я поела молочного супа, а он отказался.