Марек Краевский - Призраки Бреслау Страница 27

Домагалла ответил так тихо, что Мок не расслышал.

– А, чтоб вас! – завопил Ильсхаймер. – Только не говорите, что девка прикатила сюда на гастроли во время войны и поэтому ее нет в нашем архиве! Во время войны здесь работал я! А уж вести регистр я умею!

Домагалла опять что-то пробормотал. Мок приложил ухо к двери.

– Герр Домагалла… – Ильсхаймер уже не орал, а шипел – верный признак, что шеф вне себя. – Я без вас знаю, что в тюремном архиве все татуировки задокументированы…

Мок уже не слушал. «Не может быть, – подумал он. – Неужто это Иоханна, любовница директора Вошедта? Какие там гастроли, она как Пенелопа верно ждала своего Одиссея и в разврат ударилась, только когда муж не вернулся с войны народов. И уж точно она не сидела в тюрьме, где ей могли сделать татуировку на заднице». И Мок решил применить безотказный метод, который сегодня уже сработал в разговоре с Ильсхаймером. «До нее наверняка добрался этот скот, – говорил он про себя, – выколол глаза и повесил, наслаждаясь ее муками. Нет, сперва он велел ей написать письмо ко мне, а потом долго ломал руки-ноги, как тем матросам». В голове возникли столь яркие картины, что Эберхарду даже страшно стало, будто смерть заглянула ему в глаза.

Мок постучал. Из-за двери шефа донеслось рычание, которое Эберхард истолковал как «входите». Он и вошел.

– Я невольно подслушал ваш разговор. Прошу прощения, герр советник, не мог бы я узнать поподробнее об этом самоубийстве?

– Говорите, Домагалла, – махнул рукой Ильсхаймер.

– Мне позвонил секретарь уголовной полиции фон Галласен, – объяснил Домагалла. – Он выехал на самоубийство. Судя по одежде и косметике, проститутка. На ягодицах тюремная татуировка – солнышко и надпись «Со мной тебе будет жарко». Чтобы идентифицировать труп, я просматриваю наш архив.

– Место происшествия? – спросил Мок.

– Марташтрассе. Похоже, она прыгнула с крыши дома.

– Сколько лет?

– На глазок – под сорок.

Мок испустил такой вздох облегчения, что у пальмы в углу кабинета заколыхались листья. Крона пальмы вновь затрепетала, когда Мок захлопнул за собой дверь.

– Поехали, – сказал Мок Вирту и Цупице. – На Марташтрассе.

– He на Гартенштрассе, как на визитке? – уточнил Вирт.

– Нет, – раздраженно ответил Мок. – Фон Галласен еще очень молод. Ему двадцатилетняя девчонка, повидавшая виды, может показаться дамой лет сорока.

Вирт ничего не понял, но вопросов больше не задавал.

Бреслау, пятница, 5 сентября 1919 года, час дня

Сидя в «хорьхе» рядом с Виртом, Мок проклинал все на свете: жару, грянувшую ни с того ни с сего в сентябре, висящую в воздухе пыль, запах конского навоза и пота, нитки бабьего лета, которые так и липли к плохо выбритым щекам… В минуты раздражения Эберхард всегда вспоминал пассажи античных авторов, которые ему довелось анализировать в бытность гимназистом и студентом, мысленно повторял заученные наизусть патетические, лаконичные фразы Сенеки, вдохновенные гекзаметры Гомера и эффектные коды цицероновских периодов.

Зажмурившись, Мок увидел себя самого в гимназической форме, услышал ясные чистые звуки наречия античных римлян. В уличный гомон ворвался громкий голос учителя латыни Отто Моравеца, декламирующего пронзительно верный пассаж из «Утешения к Полибию» Сенеки:[40] «Quid est enim novi hominem mari, cuius tola vita nihil aliud, quam ad mortem iter est».[41] Мок открыл глаза, не желая, чтобы ему говорили о смерти. У залепленного рекламой газетного киоска на углу Фельдштрассе маленький мальчик протянул продавцу деньги, получив взамен «Ди Boxe» с приложением для детей.

Десятилетний Эберхард Мок бежит на вальденбургский вокзал, зажав в кулаке монетку в одну марку. Он хочет купить воскресное приложение для детей к «Ди Boxe». Сейчас он узнает, что было дальше с Билли Кидом на Диком Западе и удалось ли путешественнику доктору Фолькмеру избежать страшной смерти в котле у людоедов. Но продавец газет крутит головой: «Раскупили уже, попробуй поискать в другом месте». Маленький Эби, исполненный надежд, мчится к киоску рядом со школой – и тут его ждет извиняющаяся улыбка и качание головой. Эби, волоча ноги, тащится домой. Он уже знает: надо предполагать худшее. Упорно твердить про себя: «Не получится, не выйдет, новых приключений Билли Кида мне не достанется, я никогда не узнаю, что случилось с доктором Фолькмером». Так ты обманешь судьбу.

Тридцатишестилетний Эберхард Мок вдыхал горячую пыль, поражаясь глубине своих прозрений в столь юном возрасте. «Оборонительный пессимизм – вот лучшая жизненная позиция, – думал он. – Если окажешься не прав, то по крайней мере разочарование будет приятным».

Приободрившись, Мок озирал окрестности уже без прежнего раздражения. На углу Марташтрассе остановилась, перекрыв движение, конная повозка, нагруженная бочками и ящиками с надписью «Вилли Симеон. Настоящее францисканское пиво из Баварии». Двое рабочих в кепках и жилетах принялись перегружать товар на трехколесную телегу. В воображении Мока повозка обернулась фургоном судебных медиков. В ящике покоились не бутыли с пенистым напитком, но тело проститутки Иоханны. Вместо глаз у трупа кровавое море, рядом маленькая девочка и воющий пес. Девочка дергает покойницу за руку. Умей она читать, узнала бы из записки, зажатой в окоченевших пальцах, что в смерти мамы повинен некто Эберхард Мок, не желающий признавать свои ошибки и тем обрекающий на смерть еще многих и многих людей.

Дорога наконец освободилась; автомобиль въехал на Марташтрассе – тихую улочку, застроенную многоэтажными доходными домами. Мок коснулся плеча Вирта, и тот остановился, не доезжая метров ста до толпы, собравшейся на тротуаре у дома десять, где помещалась пивная Юста. Только к Юсту – Моку это было прекрасно известно – посетители входили через двор. Ассистент уголовной полиции вышел из «хорьха», а Вирт и Цупица – подчиняясь его четкому приказу – остались в машине. Мок прошел под арку, показал полицейскому свое удостоверение и начал подниматься по ступеням. На каждой площадке было по три квартиры, окна с лестничной клетки выходили во двор-колодец. Из всех кухонь открывался вид на тот же двор. Так последнее время строили дома для небогатых – дешевизна, экономия и теснота.

На площадке первого этажа у окна стояли двое мужчин. Один из них, полицейский при полной форме, в кивере со звездой, отвечал на вопросы щегольски одетого молодого человека. Мок пожал руку и одному, и второму – оба были ему хорошо знакомы. С полицейским в форме они виделись в последний раз пару месяцев назад, со щеголем в гражданском – сегодня утром. Первый именовался Роберт Штиг и состоял на должности участкового в этом районе, второй был Герхард фон Галласен, помощник Мюльхауса.

Мок выглянул в окно. На дне колодца лежал тюк, прикрытый простыней. «Когда-то это была женщина, – пронеслось в голове, – у нее был маленький ребенок и собачка-боксер».

– Ее имя уже установили? – спросил Мок, почти не сомневаясь, что покойницу звали Иоханна. – Глаза выколоты?

– С именем пока не ясно, – ответил фон Галласен, удивленный тем, что Мок пожал руку какому-то участковому. – Никто из зевак ее не знает. Ваш приятель Домагалла разыскал адрес какого-то сутенера, который живет здесь неподалеку…

Участковый Штиг указал на поднимавшихся по лестнице двух полицейских, рядом с которыми семенил невысокий линялый блондин в цилиндре:

– Вон его ведут.

– Я задал вам вопрос, выколоты ли у нее глаза? – повысил голос Мок, хотя ответ у него уже был готов: разумеется, изувер вставил ей в каждую глазницу штык и повернул.

– Нет… С чего это вы взяли? С глазами у нее все в порядке, – буркнул участковый Штиг и прикрикнул: – Тиц, пусть господин в цилиндре хорошенько рассмотрит тело, потом давай его сюда. Живо!

– Штиг, доложите мне все ab ovo,[42] – распорядился Мок, чем привел в бешенство фон Галласена, который как-никак по должности, росту и рождению был выше участкового и, согласно субординации, должен был рапортовать первым.

– Что доложить? – не понял Штиг.

– Все по порядку, – пояснил Мок. – Вас в школе разве латыни не учили?

– Сегодня утром Кристианна Зеелов из квартиры двадцать четыре на шестом этаже, – начал Штиг, – развешивала постиранное белье на крыше. Порыв ветра сбросил одну простыню во двор. Кристианна спустилась вниз и увидела труп. Дворник Альфред Тиц сообщил в участок. Вот и все. Желаете осмотреть труп?

Мок отрицательно покачал головой. Ему представилось изуродованное тело Иоханны, которое сердобольный ветер прикрыл простыней.

К ним подошел линялый блондин в цилиндре. Особой радости при виде Мока блондин не выказал.

– Ты ее знаешь, Хойер? – спросил Мок, и в голове у него прозвучал ответ: «Да. Зовут Иоханна, фамилии не помню».

– Нет, герр комиссар, – произнес сутенер. – Она не из нашего района. Она как-то сунулась в пивную во дворе, но мои девочки ее живо выставили. Мы не любим конкуренции.