Осколки - Том Пиккирилли Страница 27

Он начал с прелюдии.

— Сначала я подумал — ладно, парень подцепил смазливую малолетку, занюхнул с ней немного кокаина, они потрахались, это оказалось не так круто, как малолетка думала, вот она и впала в мимолетную депрессию и выбросилась из окна. У нее много денег, но ей все равно эта жизнь смертельно скучна. Чтоб ты знал, в Хэмптоне уровень самоубийств выше, чем в пригородном гетто вроде Уайанданча. Это статистика, которую я никогда не пойму, но с ней я научился мириться. Так что нет ничего удивительного, что дочь Лоуэлла Хартфорда, вся обвешенная судимостями, да так, что ей пару раз уже грели место в колонии для несовершеннолетних, в конце концов выпрыгнула из самого высокого окна дома своего папочки-миллионера. Еще даже не Рождество — под самый сочельник всегда много грязи всплывает, — но октябрь тоже бывает несладок. — Он ослабил узел галстука и расстегнул верхнюю пуговицу воротничка. Его палец вытянулся, указывая на меня. — И тебя, умника с языком без костей, я не могу привязать к этому делу, разве что по показанию одного бухого свидетеля, которому самому бы провериться на проблемы с башкой. Но я все еще могу тебе позадавать вопросики. И я их позадаю, будь покоен.

Батареи утихли как раз в тот момент, когда Смитфилд замолчал. В палате воцарилась тишина, шаги заполнили холл. Я хотел спросить, арестован ли я, но сдержался, пока он не закончил свою речь.

— Моей личной обязанностью было сообщить Лоуэллу Хартфорду, что его младшая дочь убила себя. На этом — все. После я могу вернуться домой, посмотреть, как мирно спит мой пятилетний сынишка, дать жене поездить себе по ушам — она, бедняжка, целую неделю терпела. Но еще до того, как документы были убраны с моего стола, мне позвонили из дома Хартфордов и сказали, что один умник, который присовывал малолетней оторве, совал нос в дела семьи этой оторвы. И смотри-ка — не прошло и пары часов, как я нашел тебя аккурат на пепелище, которым стало похоронное бюро Уайта.

— Как Стэндон? — спросил я.

— Держи рот на замке, пока я не закончу. — Он выждал секунды три. — Мертв. Он был мертв уже тогда, когда ты его подобрал. Но он не угорел в дыму, как подумали парамедики, как только оставили попытки реанимировать его. Ему свернули шею. Это тебе о чем-нибудь говорит?

Я наконец-то осознал весь масштаб тьмы в жизни Сьюзен. Зловещие призраки уже давно обрели форму — и теперь убивали. Неважно, откуда они происходили — из ее личного прошлого или из моего. Харрисон сказал, что я должен подозревать убийство… и теперь я, очевидно, нес ответственность за смерть человека. Тот, кто устроил пожар, пытался убрать меня, а вместо этого ему под руку попался Стэндон.

— Я не убивал его, — сказал я.

Выражение лица лейтенанта не изменилось.

— Скажи мне, какое ты имеешь к этому отношение. Ко всему.

Я налил себе стакан воды. Действие анестетика заканчивалось, мои пальцы сводило от боли. Очаги ломоты и рези в спине, ногах и плечах напомнили мне, что я вытащил из огня мертвое тело — и что Хартфорды больше не смогут увидеть Сьюзен в последний раз. Может, она и сама хотела, чтобы все случилось именно так.

Я поведал Смитфилду обо всем, начиная с разговора с Зенит Брайт и заканчивая моим походом в похоронное бюро. Я нисколько не сокращал историю, но на то, чтобы рассказать все, ушло лишь пятнадцать минут. Его не волновали мотивы моих поступков. Я их тоже не знал. Я приводил факты, один за другим: время, места, маневры. Мой голос напоминал бой литавр, глухой и лишенный эмоций; это был голос моего отца.

В конце рассказа вошла симпатичная, но сварливая медсестра, проверила мой пульс, пощупала шишки на голове и оставила поднос с едой, пообещав, что доктор прибудет через несколько минут.

— Все твои слова вполне совпадают с версией начальника пожарной бригады, — изрек Смитфилд — таким тоном, будто был заранее уверен, что я придумал легенду, подходящую под все вещественные доказательства. Мне было интересно, когда же он упомянет детишек, убитых моим братом.

— И никто ничего подозрительного не заметил? — спросил я.

— Я опросил Ремфри и вдову Торрассино. Они никого, кроме тебя, не видели.

Ничего удивительного. Огонь бушевал повсюду, жар ступал по пятам.

— И что же теперь?

Я верил, что он арестует меня; в этом был смысл. Когда я писал свой первый роман о Джейкобе Браунинге, я подробно расспрашивал Джека о всяких полицейских процедурах, спрашивая его, что бы сделала полиция в тех или иных обстоятельствах. Он сказал мне: «Копы загребают всех. Это не наша работа — решать, виновен ли кто-то. Мы тащим всех, кого сцапаем, в суд, а там уж судья, прокурор и адвокат должны решать, кто остается, а кто уходит».

Что-то я сомневался, что Фрэнсис Мичем захочет представлять мои интересы.

Смитфилд встал и снова навис надо мной.

— Я кое-что проверил о тебе, Фоллоуз, — произнес он. — Давай предположим, что на данный момент я тебе верю. Я знаю о твоем брате-детоубийце и о суде над твоим отцом. Я надеюсь, что сумасшествие не передается по наследству, потому что, если я пойму, что это твоих рук дело, — пристрелю тебя, как бешеную собаку.

— А если все же не моих? Просто будете сидеть сложа руки и наблюдать, как оно все само разрулится?

Он кивнул, застегнул воротничок и поправил галстук.

— Запомни мои слова.

Еще как запомню.

После того как я, прихрамывая, вернулся из туалета, собираясь поесть, вошел врач и осмотрел меня. Он был низким, сутулым и носил очки в черной роговой оправе, но ступал плавно, как Майкл Джексон во время «лунной походки». В отличие от медсестры, он все время улыбался, а вот она выглядела еще менее дружелюбной, чем раньше, подавая врачу влажные тампоны, которыми он промокал свежие раны и волдыри. Я сцепил зубы, весь напрягся — боль оказалась неожиданно сильной. Надо думать, падение из окна ведет к менее болезненной смерти, чем горение в огне. Сьюзен рассчитывала покончить со своей болью в один заход — хотя, прежде чем до того дошло, долго уродовала саму себя, и причина пока не была мне ясна.

— Итак, инфекции нет, — подытожил врач. — Но ваша спина — совсем другая история. Мне пришлось вскрыть и промыть несколько воспалившихся рваных ран. Вам следовало обратиться к врачу пораньше. — Он одарил