Томас Харрис - Ганнибал Страница 28

ДОКТОР ЛЕКТЕР ВЫНУЖДЕН ПРЯТАТЬ КИСТЬ ЛЕВОЙ РУКИ. НЕЛЬЗЯ ИСКЛЮЧАТЬ, ЧТО ОН МОЖЕТ ПОПЫТАТЬСЯ ПРОВЕСТИ НА НЕЙ ХИРУРГИЧЕСКИЕ ИЗМЕНЕНИЯ, ТАК КАК СВОЙСТВЕННАЯ ЕМУ ПОЛИДАКТИЛЬНОСТЬ (ЛИШНИЕ ПАЛЬЦЫ НА РУКЕ) — ЯВЛЕНИЕ ВЕСЬМА РЕДКОЕ И СПОСОБСТВУЕТ ЕГО ИДЕНТИФИКАЦИИ.

На руке, в которой доктор Фелл держал очки, имелся шрам. Детальный рисунок Флоренции на стене в его камере. Откуда пришла эта идея? Может быть, ее родил освещенный город, на который он смотрел с высоты? А может быть, она спустилась с темных небес? И почему предвестником этой идеи стал привкус солоноватого бриза, дующего с залива Чесапик?

Как ни странно для человека, мыслящего образами, открытие на сей раз пришло в сопровождении звука. Так звучит крупная капля при падении на поверхность стоячей воды,

Ганнибал Лектер бежал во Флоренцию.

Бульк!

Ганнибал Лектер — не кто иной, как доктор Фелл .

Внутренний голос твердил ему, что он, не выдержав моральных мук, сошел с ума и теперь, как тот скелет в клетке, ломает зубы о железные решетки своей тюрьмы.

Пацци не помнил, каким образом оказался у ворот Ренессанс, ведущих из Бельведера на узкую, круто сбегающую вниз, извилистую улицу Коста ди Сан-Джорджио. По этой улице до сердца Старой Флоренции было не более километра. Казалось, что ноги сами тащат его по булыжной мостовой, заставляя шагать быстрее, чем ему хотелось. Ринальдо Пацци внимательно смотрел перед собой, разыскивая глазами человека, именуемого доктором Феллом, поскольку именно по этой улице должен был идти домой доктор. Дойдя до середины склона, Пацци свернул на улицу Коста Скарпуччиа. Продолжив спуск уже по ней, Главный следователь оказался у самой реки на виа де Барди. Совсем рядом находился палаццо Каппони — обиталище доктора Фелла.

Запыхавшийся от быстрого спуска Пацци нашел темное местечко как раз напротив дворца. Это был вход в подъезд жилого дома. Если кто-то пойдет мимо, можно будет повернуться спиной и сделать вид, что нажимаешь на кнопку звонка.

Света в окнах дворца не было, и Пацци со своего места мог заметить красный глазок телекамеры над тяжелой двустворчатой дверью. Он не знал, работает ли камера постоянно или только тогда, когда кто-то звонит в дверь. Камера стояла в довольно глубокой нише и, как считал Пацци, вести наблюдение вдоль фасада не могла.

Он прождал полчаса, прислушиваясь к своему дыханию, но доктор так и не появился. Возможно, он уже был дома, но свет почему-то зажигать не стал.

Улица была совершенно пустынна. Пацци быстро перебежал на противоположную сторону и прижался к стене.

Из дома до него едва-едва долетал какой-то звук. Чтобы лучше слышать. Главный следователь приник ухом к решетке окна. Клавикорды. Кто-то играет баховские «Вариации на тему Гольдберга». И играет очень хорошо.

Надо выждать, хорошенько проследить и все тщательно взвесить. Рано сливать лоток. Золото еще не намыто. Надо подумать, как поступить. Ему вовсе не улыбалось второй раз оказаться в дураках.

Когда Главный следователь Ринальдо Пацци снова пятился в тень на противоположной стороне улицы, последним на свету оставался кончик его носа.

Глава 21

Согласно легенде, христианский мученик святой Миниато поднял с песка римского цирка свою отрубленную голову и, взяв ее под мышку, прошагал до склона холма на противоположном берегу реки, где с тех пор и покоится в великолепной церкви, получившей его имя.

Тело святого Миниато, широко расправив плечи, а может быть, и сгорбившись, прошествовало, вне всякого сомнения, по той улице, где мы с вами сейчас находимся — по виа де Барди. В город пришел вечер, и улица опустела. Выложенные замысловатым узором камни мостовой блестят под мелким зимним дождем, недостаточно холодным даже для того, чтобы убить стойкий кошачий запах. Мы с вами находимся среди дворцов, сооруженных шесть сотен лет тому назад князьями коммерции — созидателями правителей и великими ценителями флорентийского искусства эпохи Ренессанса. На расстоянии полета стрелы от нас, на противоположном берегу Арно, видны злобные зубья парапета палаццо Веккьо на пьяцца Синьориа — на площади, где был повешен, а затем сожжен монах по имени Савонарола и где находится Галерея Уффици с сотнями распятых в ней Христов.

Эти семейные дворцы, законсервированные усилиями современной итальянской бюрократии, стоят тесно прижавшись друг к другу, внешне очень похожие на унылые тюремные здания. Но в чреве своем они прячут просторные и молчаливые залы с высокими потолками и стенами, задрапированными или обитыми истлевающим шелком. Этих залов никто не видит, хотя их стены вот уже многие, многие годы украшают менее известные картины самых великих мастеров Ренессанса, и лишь вспышки столь редких в этих местах молний иногда выхватывают эти картины из постоянно окружающей их тьмы.

Вот здесь, совсем рядом с вами, стоит дворец, принадлежавший когда-то семейству Каппони — семейству, славившемуся целую тысячу лет. Один из Каппони разорвал и швырнул в лицо французскому королю предъявленный тем ультиматум, а другой Каппони даже занимал Святой престол.

В окнах палаццо Каппони за тяжелыми металлическими решетками сейчас нет света. Кольца, в которых когда-то ярко пылали факелы, опустели. В старинном, покрытом волосными трещинами стекле вон того окна вы видите оставшееся еще с сороковых годов отверстие от пули. Подойдем ближе. Приложите ухо к холодному металлу так, как до вас это сделал полицейский, и прислушайтесь. До вас донесется едва слышный звук клавикордов. Кто-то играет баховские «Вариации на тему Гольдберга» — играет не безукоризненно, хотя и очень хорошо, демонстрируя прекрасное понимание музыки. Игру нельзя назвать совершенной лишь потому, что левая рука исполнителя чуть-чуть зажата.

Если вы верите в то, что вам ничто не грозит, пройдем в помещение. Не желаете ли вы войти в этот видевший славу и кровь дворец? Согласны ли вы, разрывая лицом паутину темноты, проследовать к тому месту, где столь изысканно звучат клавикорды? Глаз телекамеры нас не узрит. Торчащий у входа насквозь промокший полицейский нас тоже не увидит. Так пойдем же…

В вестибюле дворца царит почти полная тьма. Длинная каменная лестница. Холодные как лед перила скользят под нашей рукой. Ступени за сотни лет стерлись, и нам, поднимаясь на встречу с музыкой, приходится с осторожностью ставить ногу на их неровную поверхность.

Высокая двустворчатая дверь, ведущая в парадный зал, заскрипит, если ее придется открывать. Однако для вас она предусмотрительно распахнута. Музыка льется из дальнего, дальнего угла, и в том же углу расположен единственный источник света. Это дверь в крошечную часовню, в которой мерцают красноватые огоньки множества свечей.

Приблизимся к источнику музыки. Нам кажется, что мы проходим мимо покрытой чехлами мебели. Но мы в этом не очень уверены, так как в полутьме и в колеблющемся отблеске свечей мебель эта представляется нам спящим стадом. Высокий потолок над нашими головами полностью скрывается во тьме.

Свечи бросают красноватые отблески на богато украшенные клавикорды и на человека, известного в среде специалистов по Ренессансу под именем доктора Фелла. Элегантный доктор, сидя за инструментом с горделиво выпрямленной спиной, целиком погрузился в музыку. Волосы музицирующего поблескивают в свете свечей, так же как и спина в великолепном шелковом халате, отчего ткань одеяния становится похожей на кожу.

На поднятой крышке инструмента изображена сцена пира, и колеблющийся свет свечей создает полную иллюзию того, что фигуры пирующих пребывают в постоянном движении. Он играет, закрыв глаза. Ему не нужны ноты. На пюпитре, имеющем форму лиры, перед ним находится лишь скандальный американский таблоид «Нэшнл тэтлер». Газета свернута так, что мы видим лишь одно лицо на первой странице — лицо Клэрис Старлинг.

Наш «музыкант» улыбается, заканчивает пьесу, играет еще раз для собственного удовольствия сарабанду и, как только смолкают последние звуки, открывает глаза. Мы замечаем, что в центре каждого его зрачка светится крошечный, с булавочную головку, красный огонек. Он наклоняет голову чуть набок и смотрит на стоящую перед ним газету.

Затем музыкант беззвучно поднимается и уносит американский таблоид в маленькую, очень красивую часовню, сооруженную в то время, когда сама Америка еще не была открыта. Когда он в свете свечей разворачивает газету, создается впечатление, что святые на иконах над алтарем начинают читать ее, глядя через его плечо — словно это не святые, а утомленные стоянием в очереди покупатели. Шрифт размером в семьдесят два пункта кричит: «АНГЕЛ СМЕРТИ: КЛЭРИС СТАРЛИНГ — МАШИНА ФБР, НЕСУЩАЯ ГИБЕЛЬ».

Он начинает задувать свечи, и лица над алтарем, изображенные в момент страдания или в состоянии благостной красоты, постепенно исчезают. Чтобы пересечь главный зал, свет ему не нужен. Когда доктор Ганнибал Лектер идет мимо нас, мы чувствуем колебание воздуха. Большая дверь скрипит и со стуком захлопывается. Удар настолько силен, что под нашими ногами дрожит пол. Тишина.