Владимир Гриньков - Таящийся ужас 3 Страница 28

— Но ведь это правда.

— Не знаю, — покачал головой Баклагов. — Есть два пути: поверить в это или не поверить. Коля поверил.

— Значит, он сам виноват?

— Конечно, нет. Его толкнули на это, убедив, что он ненормальный.

— Он, по-твоему, нормальный?

— А в чем критерий нормальности?

Матвеев с досадой махнул рукой и вышел.

После этого Матвеев заболел. Ему поставили диагноз — ОРЗ и выписали больничный. Неделю он провалялся в постели, посасывая пиво, которое ему приносил сосед, пока не понял, что он не болен, а лишь взял тайм-аут, подумать. Он стал вспоминать, о чем же думал все эти дни, и с удивлением обнаружил — о Баклагове. Этот больной занимал все его мысли. Матвеев понял, что он теперь всегда будет думать только о нем — и ни о ком больше. Со временем эти мысли превратятся в навязчивый липкий бред, Баклагов будет приходить к нему по ночам в его снах, и не будет спасения. Когда Матвеев понял это, он закрыл больничный и вышел на работу.

Первым делом он заглянул в восьмую палату. На койке Баклагова лежал незнакомый ему человек.

— Баклагов где? — спросил Матвеев, почему-то испугавшись.

Один из больных поднял голову, посмотрел на него.

— Где Баклагов? — повторил вопрос Матвеев.

— Его в четырнадцатую перевели, — сказал больной. — Он совсем плохой стал.

Матвеев и без этого понял, что Баклагов плох, раз его перевели в четырнадцатую: в эту палату с зарешеченным окном и единственной койкой, привинченной к полу, помещали самых безнадежных.

Медсестра улыбнулась ему, когда он шел по коридору:

— С выздоровлением.

— Привет! — бросил он. — Ключ от четырнадцатой у тебя?

— Да, а зачем…

— Давай! — сказал Матвеев.

Баклагов лежал на кровати, раскинув руки, и смотрел в потолок. Матвеева поразил землистый цвет его лица.

— Эй, — позвал Матвеев. — Ты меня слышишь?

— Он совсем плохой, — сказала за его спиной медсестра. — Лекарства ему почти не помогают.

— Что ты ему колешь?

— Я — ничего. Родионов сам им занимается.

— Сам? — Матвеев резко повернулся к ней и тут же опустил глаза, обо всем уже догадавшись.

— Да, конечно, сам — как же иначе.

Он взял рукой лицо Баклагова и повернул к себе. Глаза больного смотрели сквозь него, не узнавая.

— Хорош, — пробормотал Матвеев. — Ничего не скажешь.

Он повернулся к медсестре:

— Где сейчас Родионов?

— У главного. — Она вздохнула. — У него неприятности какие-то, комиссия третий день работает.

— Неприятности? — вскинул брови Матвеев.

Медсестра оглянулась на дверь и сказала, понизив голос до шепота:

— Там какая-то история всплыла некрасивая, вроде партия медикаментов пропала три года назад.

— Их Родионов украл, что ли?

— Он их и в глаза не видел.

— Почему же у него неприятности?

— Все валят на него.

— Зачем?

— Его место кому-то понадобилось.

— А ему что — в тюрьму идти из-за этого?

— Ну ты же видишь, что делается, — развела руками медсестра. — Все это так неожиданно.

— Да, пожалуй, — пробормотал Матвеев и повернулся к Баклагову.

Ему показалось, что взгляд Баклагова принял осмысленное выражение.

— Привет, — сказал Матвеев.

Баклагов расцепил свои коричневые губы и произнес с усилием:

— Привет.

— Я хочу поговорить с тобой.

— О чем?

— Выйди, пожалуйста, — попросил Матвеев медсестру.

Когда дверь за ней закрылась, он придвинул к кровати стул и сел. Баклагов молча следил за его действиями.

— У Родионова неприятности, — сказал Матвеев. — На него вешают дело, к которому он не имеет никакого отношения.

— Бывает, — сказал Баклагов. — Такое иногда случается в жизни.

— Говорят, он тобой лично занялся?

— Ты же видишь, — слабо улыбнулся Баклагов.

— Он хочет помочь тебе.

— Возможно.

— Он вообще отличный врач — любого может поставить на ноги.

— Возможно.

— Что ты заладил — возможно, возможно, — раздраженно сказал Матвеев.

— А ты что-то другое от меня хочешь услышать? — спросил Баклагов и посмотрел Матвееву в глаза.

— Мне кажется, что у Родионова неприятности начались не просто так.

— Неужели?

— И то, что его место кому-то якобы понадобилось, — это все чепуха, — продолжал Матвеев. — Ведь до этого все было спокойно.

— До чего — «до этого»? — спросил Баклагов.

— До того, как он вплотную тобой занялся.

— Может быть, это просто совпадение? — спросил Баклагов, и Матвееву в его голосе послышалась насмешка.

— У меня свои соображения на этот счет.

— Поделишься?

— Я только хочу понять, почему все это происходит. Откуда ты ехал, когда тебя сняли с поезда?

— Не помню.

— Неправда.

— Правда.

— А куда ты ехал?

— Не знаю.

— У тебя проблемы с памятью?

— Моя память не хуже твоей.

— Но почему же в таком случае ты говоришь, что…

— Мне надоел этот разговор, — сказал Баклагов. — Давай о чем-нибудь другом.

— У тебя есть родственники?

— Есть.

— Где они?

— Один из них сидит возле меня.

— Я серьезно.

— И я серьезно. Все люди — родня. Или ты будешь с этим спорить?

— Хорошо, я по-другому спрошу. У тебя есть близкие родственники?

— Близких нет.

Дверь открылась, и в комнату заглянул Родионов.

— Матвеев, зайди ко мне, — сказал он и исчез.

— Бледный какой-то, — сказал Баклагов. — Видимо, всерьез за него взялись.

Матвеев запер дверь палаты и пошел в кабинет Родионова. Доктор широкими шагами мерил комнату. Увидев Матвеева, он резко остановился и сунул руки в карманы брюк.

— Вы что-то хотели мне сказать? — спросил Матвеев.

Взгляд доктора метался по комнате, ни на чем не останавливаясь. «А ведь он добьется в конце концов своего, — подумал Матвеев с неприязнью, которая для него самого была неожиданной. — Он угробит Баклагова. У него чертовски богатый опыт, и он сделает это так, что никто и не поймет, что же произошло на самом деле. Никто, кроме меня. Эти инъекции, постоянное наращивание доз — все выглядит как отчаянная борьба за здоровье Баклагова. Но он уже покойник».

— Дело вот в чем, — сказал Родионов и, вынув из карманов руки, потер, словно они у него озябли. — Я хочу попросить о небольшом одолжении. Не могли бы вы сказать, если вас об этом кто-то будет спрашивать, что три года назад, осенью, вы получали для меня кое-какие лекарства?

— Кто будет спрашивать? — поинтересовался Матвеев.

— Ну мало ли, — замялся Родионов.

— Я должен знать.

— У меня неприятности, — пробормотал Родионов, пряча глаза. — Кто-то написал анонимку, будто я похитил в больнице медикаменты. Сейчас здесь работает комиссия, копают это дело.

— Возместите сумму пропавших лекарств, и дело с концом.

— Они этого не допустят. — Родионов судорожно вздохнул. — У них цель — растоптать меня.

Матвеев поймал себя на мысли, что ему совсем не жаль Родионова.

— А при чем тут я? — спросил он.

— Одна из наших медсестер написала в объяснительной, что я передавал ей какие-то лекарства неучтенные. Но в складских документах никак не отражено их получение. Значит, они украдены оттуда.

— И вы хотите, чтобы вором назвался я?

— Нет-нет, — замотал головой Родионов. — Все можно представить иначе. Предположим, вы по моей просьбе ходили на склад и получали эти лекарства. Если вы заявите об этом, то получится, что никто их не воровал — просто кладовщица забыла сделать соответствующую запись в своих бумагах. А это уже не кража, это небрежность.

— Так вот вы и скажите, что вы действительно получали эти лекарства, но кладовщица забыла это отметить.

— Не получится, — вздохнул Родионов. — Если об этом заявлю я, мне никто не поверит. А вы, лицо незаинтересованное…

Матвеев снова вспомнил землистое лицо Баклагова. «А ведь я и сам хочу его смерти, — неожиданно подумал он. — И в этом я мог бы помочь Родионову. Но то, что он предлагает мне сейчас…»

— Нет, — сказал он, поморщившись. — Я не хочу быть замешанным в это дело.

— Послушайте, — пробормотал Родионов. Он выглядел совсем растерянным. — Помогите мне выпутаться из этой истории, прошу вас.

— Вам из нее уже не выпутаться.

— Почему? — Родионов взглянул на него испуганно.

— Мне так кажется, — пожал плечами Матвеев.

— Я могу…

Родионов хотел что-то сказать, но лишь кивнул в ответ. «Ему конец, — подумал, выходя из кабинета, Матвеев. — И, как ни странно, я не испытываю ни малейшего сожаления по этому поводу».

Баклагов все так же лежал на кровати, только руки он теперь сложил на груди.

— У Родионова дела совсем плохи, — сказал Матвеев, присаживаясь на стул. — Я хотел тебя еще кое о чем спросить.