Крейг Расселл - Брат Гримм Страница 28

Напугать Фабеля было довольно трудно, однако Вера Шиллер внушала ему ужас. Эта дама — одна из самых страшных людей, коих ему доводилось встречать в жизни.

— Кто, по вашему мнению, фрау Шиллер, мог желать зла вашему супругу? Имеются ли у вас на этот счет какие-нибудь соображения?

Она в ответ рассмеялась, и ее безукоризненно накрашенные губы растянулись, приоткрыв прекрасные зубы. Эту гримасу лишь при большом желании, да и то с натяжкой, можно было назвать улыбкой.

— Нет, герр криминальгаупткомиссар. Конкретных имен я назвать не могу, но думаю, что в мире найдется не один десяток мужчин, которым Маркус наставил рога и которые могли пожелать ему зла.

— Вы не знаете, был ли у Ханны Грюнн еще любовник? — спросил Вернер.

Фрау Шиллер повернулась к нему лицом, и ее улыбка, которая вовсе и не была улыбкой, исчезла.

— Я, увы, не знакома с личной жизнью нашего персонала, герр криминальобер-комиссар Мейер. — Она поднялась с кресла, и ее движение оказалось крайне резким. — А теперь пойдемте в пекарню. Как я уже сказала, герр Бидермейер сможет представить вам более детальную информацию об убитой девушке.

Главный зал пекарни был разделен на секции с небольшими конвейерными линиями, на которых готовили или паковали различную продукцию. Сам воздух в пекарне по своей консистенции немного напоминал тесто. Он был насыщен запахом муки и ароматом выпечки. Вдоль обеих стен цеха располагались громадные духовые шкафы из полированной стали, весь персонал был облачен в белоснежные халаты, а головы работников украшали белые шапочки или защитные сетки. Если бы не ароматный воздух, то пекарня вполне могла сойти за цех по производству полупроводников или павильон, где в 60-х годах прошлого века вполне можно было снимать фантастический фильм о космических полетах. Жизненная реальность снова вошла в конфликт с представлениями Фабеля о традиционной немецкой пекарне.

Вера Шиллер провела Фабеля и Вернера по цеху и представила их высокому, крепкого сложения мужчине по имени Франц Бидермейер, выступавшему на предприятии в роли старшего пекаря. Прежде чем Фабель успел ее поблагодарить, она решительно развернулась и удалилась.

Некоторое время они молчали, но возникшую было неловкость разрядил герр Бидермейер. Он дружелюбно улыбнулся и сказал:

— Прошу вас извинить фрау Шиллер, мне кажется, она крайне тяжело воспринимает смерть мужа.

— А мне представляется, что она отлично справляется с навалившимся на нее горем. — Фабель произнес это так, чтобы в его тоне не было бы даже намека на сарказм.

— Это ее обычная манера держаться, герр Фабель. Она прекрасный работодатель и очень хорошо относится к персоналу фирмы. Но я не могу представить, что она восприняла потерю с легкой душой. Герр и фрау Шиллер являли собой пример весьма эффективного и даже впечатляющего содружества, если так можно выразиться. По крайней мере в деловых вопросах.

— А в личной жизни? — поинтересовался Фабель.

Старший пекарь снова дружески улыбнулся, но на сей раз он сопроводил улыбку легким пожатием плеч. Морщинки вокруг глаз Бидермейера говорили о том, что этот человек часто улыбается. Этим он напоминал Фабелю Лекса, который относился к жизни с юмором, что, естественно, не могло не способствовать образованию веселых морщинок у глаз.

— Об их личных отношениях я действительно ничего не знаю, но они выступали отличной командой во всем, что касалось работы. Фрау Шиллер весьма проницательный делец, и по части коммерческой стратегии ей нет равных. Пекарня давала хорошую прибыль даже в нелегкие для немецкой экономики времена. А герр Шиллер очень, очень хорошо умел реализовывать нашу продукцию. Он, как никто другой, мог найти подход к клиенту.

— Насколько мне известно, он, как никто другой, мог найти подход и к женщинам, — вставил Фабель.

— Да… не могу отрицать, что здесь ходили всякие слухи… Но как я сказал, я не вправе пускаться в пустые рассуждения на эту тему, и мои догадки о том, что знала фрау Шиллер и как это влияло на их брак, значат ничуть не больше, чем ваши… Простите…

В тот момент, когда они подошли к герру Бидермейеру, тот декорировал торт, манипулируя при помощи своих массивных пальцев каким-то крошечным кондитерским инструментом; теперь старший кондитер снова вернулся к этому занятию. Фабель обратил внимание на то, что, исходя из требований гигиены, массивные руки Бидермейера были затянуты в белые латексные перчатки, присыпанные тонким слоем муки. Для традиционного немецкого пекаря, каким представлял его Фабель, руки герра Бидермейера казались слишком большими, а пальцы — чересчур неуклюжими, чтобы украшать торты, бисквиты или иные кондитерские изделия.

— А как насчет его отношений с Ханной Грюнн? — спросил Вернер. — О них вы знали?

— Нет. Но это меня нисколько не удивило. Мне было известно, что Ханна… как бы это лучше сказать… была… хмм… несколько неразборчива в выборе друзей. В связи с этим тоже циркулировали различные слухи. По большей части, как вы сами понимаете, злобные. Но я не припомню, чтобы кто-то говорил о связи между Ханной и герром Шиллером.

— Злобные? Вы сказали, что большая часть слухов носила злобный характер?

— Ханна была весьма привлекательной юной леди. Вы знаете, какую злобу могут питать женщины к таким девушкам, как Ханна, особенно в свете ее возможной связи с боссом. Но Ханна не искала их благосклонности, ясно давая всем понять, что эта работа — ниже ее достоинства, что на злобствующих вокруг нее баб ей ровным счетом плевать.

— Были ли у нее здесь какие-нибудь откровенные враги? — спросил Фабель, кивнув в сторону цеха и его конвейерных линий.

— Кто мог ненавидеть ее настолько, чтобы пойти на убийство? — рассмеялся Бидермейер. — По большому счету ее просто старались не замечать. Да, ее не любили, но о какой-то собой ненависти я говорить бы не стал.

— Что вы о ней думали? — спросил Фабель.

Дружелюбная улыбка Бидермейера стала печальной.

— Я был ее начальником, и ее работа никогда не соответствовала должным стандартам. Время от времени мне приходилось с ней беседовать. Но мне было ее по-настоящему жаль.

— Почему?

— Она была какой-то потерянной. Думаю, что это слово наилучшим образом характеризует ее состояние. Она ненавидела эту работу, ненавидела свое пребывание в пекарне. Ханна, как мне кажется, была весьма амбициозной особой, но реализовать свои амбиции она не имела возможности.

— А что вы можете сказать о ее друзьях? — спросил Вернер.

Мимо них прошел молодой подмастерье, толкая перед собой металлический стеллаж двухметровой высоты, на всех полках которого лежали большие куски сырого теста. Бидермейер замолчал. Заговорил он лишь после того, как мимо них прошли еще три человека.

— Да. Думаю, что у нее был парень. Я знаю о нем лишь то, что он иногда заезжал за ней на мотоцикле. Похоже, что он принадлежал к людям не самого лучшего сорта. — Бидермейер помолчал немного, а затем спросил: — Это правда, что их нашли рядом? Я говорю о герре Шиллере и фрау Грюнн.

— Благодарю вас, герр Бидермейер, за то, что вы согласились потратить на нас свое драгоценное время, — с улыбкой сказал Фабель.

Лишь на подходе к парковке Фабель произнес вслух то, о чем они оба думали, шагая к машине:

— Мотоцикл. Полагаю, что нам надо надавить на экспертов, чтобы те побыстрее определили тип машины, следы которой были обнаружены в природном парке.

Глава 22

18.30, вторник 23 марта. Станция подземки на Северном вокзале, Гамбург

Ингрид Валленштайн ненавидела подземку. Окружающий ее мир настолько изменился, что она просто перестала его понимать, и, кроме того, в нем появилось слишком много малоприятных людей. Молодых людей. Людей опасных. Сумасшедших, в конце концов. Достаточно вспомнить «Подземного толкателя» — типа, который отправлял мирных пассажиров с платформы прямо под колеса поезда. Полиция разыскивала его много месяцев. Каким надо быть человеком, чтобы пойти на подобное? И почему все так изменилось за последние пятьдесят лет? Богу известно, что фрау Валленштайн и все ее поколение пережили такие времена, что можно было сойти с ума. Но они, слава Богу, сохранили рассудок. Ее послевоенному поколению приходилось сражаться, чтобы что-то получить в этой жизни, и фрау Валленштайн очень огорчала молодежь, которой не довелось испытать то, через что прошли ее сверстники. И несмотря на это, юная поросль вечно чем-то недовольна. Молодые люди стали грубыми, безответственными, неуважительными. Жаль, что им не пришлось пережить то, что пережила она в молодости. Войну с ее ужасом и разрушениями. Послевоенный голод и нищету. Тогда все дружно трудились, чтобы восстановить, построить, вернуть страну на нужные рельсы. С тех пор многое изменилось. Теперь молодые люди все отметают и ничего не ценят. Или, вернее, у них не осталось никаких ценностей.