Франк Тилье - Переломы Страница 28

Лоранс пытается оставаться спокойной.

— Черт возьми, зачем вы пришли сейчас, спустя два года?

Люк пристально смотрит на нее:

— Просто скажите мне, что я не виноват. Скажите, что вы не держите зла, что… что это не я убил вашего мужа. Я нуждаюсь в вашем прощении.

Лоранс пытается улыбнуться, но лицо искажает скорбная гримаса.

— Ну конечно, вашей вины тут нет. Ничьей вины нет. Мне не за что вас прощать, вы не виноваты.

В ее голосе не слышны настоящие чувства. Она уже сняла траур, она сумела запечатать урну со своими трагедиями и похоронить ее в самой глубине собственной души. Смерть мужа, смерть дочери теперь стали лишь воспоминаниями; конечно, они причиняют боль, но уже не будоражат ее.

— Я читал газеты. Я знаю про вашу дочку, Амели. И про суд над жандармом Бюрло, которого отпустили в конце две тысячи четвертого… Все из-за этого? Из-за этого ваш муж покончил с собой? Потому что отпустили убийцу вашего ребенка?

— Послушайте, месье, мне жаль, что с вами такое происходит, но…

— Мне это очень важно. Прошу вас. Вы знаете, что такое синдром посттравматического стресса? Это психическое заболевание, и я… у меня оно очень сильно проявляется. Я больше не могу входить в поезд… у меня был один несчастный случай, но я переживаю его каждый день, каждую ночь, потому что он мне снится в кошмарах. Мой… Мой психиатр сказал… что человек, погибший под колесами моего поезда, должен обрести лицо, я должен представить себе его, чтобы потом он меня отпустил. Пока это лицо останется для меня белым пятном, пока я не пойму, что бросило вашего мужа под мой поезд, я… я не поправлюсь… Простите, мадам, я…

Лоранс Бланшар медленно прикрывает глаза в знак того, что понимает.

— Синдром посттравматического стресса… Я не знала, что это так называется. Много лет назад одна моя подруга на мопеде врезалась в автобусную остановку. И с ней было точно то же самое, что и с вами. Она все время переживала один и тот же эпизод. Входите…

Она предлагает ему кофе. Люк рассматривает обстановку деревянного дома — балки, теплые тона, изящные линии. Никаких резких углов, гладкая, спокойная жизнь, отшлифованная до блеска, чтобы стереть все следы прошлого.

Лоранс приносит две чашки. Люк жадно набрасывается на свой кофе, отхлебывает большой глоток. Вдова кладет на стол старую фотографию. Люк берет ее дрожащими руками. Поль Бланшар… Загорелое лицо, зачесанные назад темные волосы, улыбка. Лоранс начинает рассказ:

— После смерти Амели у Поля почти сразу началась депрессия. Это был наш единственный ребенок, вы понимаете?

— О, конечно. Конечно, я понимаю вас.

— Длинный, длинный туннель, из которого он не мог выбраться, не только потому, что потерял дочь, но… но еще и потому, что по делу Александра Бюрло никак не выносили приговор. Вы же понимаете, что он многого ожидал от суда. Прокурор требовал семи лет… Это очень мало, но Поль в конце концов согласился с таким сроком. Он знал, что это разрушит и карьеру убийцы, и жизнь его семьи и что невредимым из тюрьмы он не выйдет.

«Убийца…» Правильное слово. Тот или та, кто лишает вас семьи, не может называться по-другому.

Лоранс бесконечно размешивает кофе. Поняв, что она отвлеклась, Люк возвращает ее к разговору:

— И значит, Бюрло отпустили…

— Это было как удар ножом. Мир уже рухнул, а теперь обрушились и его остатки, все пропало. Да, именно так — все пропало, ничего не осталось. Первый раз Поль попытался покончить с собой, наглотавшись лекарств.

Люк сжимает чашку. Он-то предпочел вскрыть себе вены. Как римский император. Женщина встает, уходит и возвращается со старой газетой.

— Посмотрите…

Фотография в местной газетенке, датированной днем суда: из здания суда выходит улыбающийся жандарм. Заголовок гласит: «Улыбка правосудия».

— Представьте себе, как мы страдали, видя эту… мерзость. Я очень, очень боялась за мужа. Первые недели после первой попытки были для нас ужасными. Поль превратился в безвольное существо, напичканное антидепрессантами и нейролептиками.

— Я понимаю, о чем вы.

— Что до меня, я как-то жила, но все стало так сложно… Со временем депрессия Поля превратилась в настоящее наваждение. Он звонил жене жандарма, выслеживал их ребенка возле школы, пугал их, это был настоящий ад. К нам много раз приезжала полиция. Потому что… этот подлец Бюрло подал жалобу на Поля, вы представляете? Убийца жалуется на жертву! Мразь, он даже явился к нам с угрозами. Здоровенный такой… — Лоранс Бланшар словно переживает свое прошлое. — Эта тварь, Бюрло, смотрел нам в глаза и улыбался. Я никогда не смогу забыть его улыбку. Он настоящий дьявол.

— И как ваш муж пережил это?

— Депрессия возобновилась. Вы знаете, с депрессиями всегда так, они проходят, потом начинаются снова, без предупреждения, как навязчивая мелодия. Мы переехали сюда, под Амьен, чтобы быть подальше от Бюрло, от страшных воспоминаний. В конце концов депрессия прошла, прошли и мысли о мщении или о преследовании. Через три месяца после оглашения приговора и, следовательно, после того, как Бюрло отпустили, Поль стал «нормальным» и даже почти…

— Счастливым?

Она слегка качает головой. В глубине души она таит что-то, чего не понимает.

— Ну, я не стала бы заходить так далеко. Но он снова начал радоваться жизни. Он захотел уехать на три месяца в Австралию, он… он всегда мечтал побывать там. И… мы сделали это, мы уехали на три месяца. Я хотела, чтобы он пришел в себя.

Люк смотрит на кофейную гущу на дне чашки. Говорят, что по ней можно предсказать будущее, но он читает только свое прошлое. Черное прошлое, гонящееся за ним по пятам.

— И как там было, в Австралии?

Она холодно смотрит на него:

— Вам станет лучше, если вы узнаете, чем мы там занимались?

Люк мотает головой:

— Вы правы. Простите. Итак, вы вернулись из Австралии…

Какое-то мгновение Лоранс колеблется. Она, безусловно, отдает себе отчет в том, что раскрывает свою жизнь перед неизвестным. Она идет в кухню.

— Еще кофе?

— Да, пожалуйста.

Вернувшись с новой чашкой, она спокойно продолжает свой рассказ:

— Когда мы вернулись во Францию, Поль хорошо себя чувствовал, я тоже. Он снова стал искать работу, поговаривал о переезде в Париж. По-прежнему каждый день говорил про Амели, но никогда не упоминал Бюрло. И вдруг, совершенно случайно, когда мы обедали с бывшими соседями, мы узнали, что жандарм пропал.

Вот оно. Люк с трудом может говорить:

— Пропал?

— Да, испарился, по-моему, в начале две тысячи пятого. Да-да, в январе две тысячи пятого, потому что из Австралии мы вернулись в феврале.

Прошло почти три года. Люк не может в это поверить.

— Вы не представляете себе, что могло случиться?

— Никто не знает, что с ним. Тела не нашли, ничего не нашли. Самоубийство? Невозможно, ведь Бюрло был этаким крепким орешком, жандарм в чинах, с таким взглядом, от которого стынет кровь, понимаете? Уехал из страны? Никто не знает. Ни мы, ни полиция. Просто необъяснимо. Может быть, за всем этим стоит государство? Кто знает, что могут замышлять военные.

Люк сжимает губы. Исчезнувший почти три года назад Бюрло находится в палате А11 в клинике Фрейра в Лилле, в состоянии кататонии, каталепсии и совершенно истощенный.

— А… А ваш муж? Как он это воспринял?

— Через четыре месяца после того, как мы узнали, он бросился под ваш поезд. И… хуже всего то, что мне следовало что-то заподозрить, понять, что что-то не в порядке. Все снова пошло наперекосяк. Под конец он почти не разговаривал со мной, постоянно меня избегал, целыми днями бросал мячик собаке. Как-то вечером я увидела, что он уезжает… он взял машину… У меня было предчувствие, что в тот вечер что-то случится. Но… Но я ничего не сказала, я позволила ему уехать.

Она вытирает губы салфеткой и заключает:

— Вот, теперь вы знаете все.

— Но… Почему? Почему он решился покончить с собой, если все вроде бы налаживалось?

Она нетерпеливо встает:

— А вы сами-то знаете? Можете понять, что заставляет отца семейства вдруг взять ружье и застрелить двух своих сыновей? Мой покойный муж пережил самое страшное, и у него что-то разладилось в голове. А теперь, пожалуйста… Мне скоро идти на гимнастику.

Люк допивает кофе и идет к двери.

Лоранс, не двигаясь, смотрит на него, потом внезапно окликает:

— Подождите секундочку.

Она открывает чулан, берет обувную коробку и вынимает из нее маленький красный шарик из бумаги, обмотанный скотчем. Красный от крови.

— Это нашли на рельсах рядом с телом моего мужа. Я подумала, может быть, вы сумеете понять, что это значит.

Люк потрясен. Она все время хранила этот паршивый шарик.

— Нет-нет. Простите…

Люк едет обратно в состоянии шока. Он понял… Он понял причину эйфории Поля Бланшара, понял, почему он покончил с собой через несколько месяцев после исчезновения Бюрло.