Елена Сенде - Покушение Страница 28

Капля кофе с молоком побежала по подбородку гипнотерапевта. Он вытер ее салфеткой, в углу которой были вышиты его инициалы.

— Тогда вы зря приехали сюда.

— Я знаю, что гипноз не позволяет вспомнить забытые моменты жизни.

— И те, кто говорит, что это не так, — жалкие шарлатаны!

— Я хотела бы привести свое прошлое в порядок, если можно так выразиться. Пусть в нем останутся пробелы, но я, по крайней мере, буду знать, где именно находится блокировка.

Фуэстан медленно потягивал кофе. Эта молодая женщина прекрасно поняла мысль, которую он неоднократно излагал в своих книгах: восстановить события своей жизни, чтобы понять, откуда берутся страдания, и лучше ее прожить.

— В чем заключается ваша проблема?

— Как вам сказать…

Не могло быть и речи о том, чтобы сообщить о своей проблеме коллеге-конкуренту, — это было бы сродни самоубийству. По дороге сюда она придумала другое объяснение.

— Я не могу написать вторую книгу, и тут уже не до шуток. Я испытываю настолько сильную тревогу, что мне не удается писать, а мой издатель хочет получить хотя бы наброски уже через месяц. Все дело в том, что мне захотелось быть как можно более откровенной в своих воспоминаниях и рассказать о собственном опыте работы в области психиатрии. И вот тут-то я и обнаружила, что плохо помню последний год своей работы в Сент-Фелисите.

— Когда допьете кофе, присядьте в кресло.

Кресла, о которых шла речь, представляли собой настоящие произведения искусства. Сплошное дерево и обтянутые кожей подушки. Сириль села в одно из кресел, идеально повторяющее изгибы ее тела. Кресла явно были подобраны дизайнером, работавшим с помещением в целом.

— Это мой конек, — сказал Фуэстан. — Я создаю наброски, а мой друг-столяр изготавливает мебель. Я ищу идеальные формы, чтобы тело полностью растворялось в них.

Сириль отпустила ему комплимент и села поудобнее, положив руки на подлокотники и вытянув ноги. Она практиковала сеансы гипнотерапии со своими клиентами, поэтому умела быстро достигать необходимого состояния. Фуэстан подкатил свое кресло таким образом, чтобы находиться как раз напротив Сириль. В этот момент раздался телефонный звонок. Это был Нино. Сириль, смутившись и извиняясь, выключила телефон.

Фуэстан сказал:

— Я предложу вам сосредоточиться на дыхании, — сказал он.

Его голос был низким и сильным, без малейшей интонации, и целью этой монотонности было дезактивизировать бдительность мозга.

— У вас все хорошо.

Сириль сосредоточилась на голосе, советовавшем ей дышать, ни о чем не думать и просто дышать. Ее ноги упирались в пол, руки покоились на подлокотниках кресла, а голова — на подушке. Ее веки были приоткрыты. Она находилась здесь, в своем теле, но ее разум подчинялся лишь этому монотонному голосу.

— Вы вернетесь к тому моменту, когда вам хорошо, договорились?

— Да.

— Где вы находитесь?

— У себя дома.

— Кто рядом с вами?

— Никого.

— Что вы делаете?

— Играю на бандонеоне.

На лице Сириль появилась улыбка. Она принялась напевать какую-то мелодию. Голос продолжал:

— Если хотите, перенеситесь в больницу Сент-Фелисите. Помните, что вам хорошо.

— Я вижу зал с телевизором в отделении Б.

— Вас что-то раздражает?

Сириль слегка напряглась.

— Да, тишина. Никто не разговаривает. По телевизору показывают Тур-де-Франс, но никто не реагирует — все пациенты находятся под воздействием успокоительного. Никто не смотрит телевизор. Им нужен только покой.

— Какого цвета ваше раздражение?

— Черного. Мне хотелось бы сказать начальнику отделения, что он использует слишком много транквилизаторов и снотворного, но я всего лишь интерн, и мое дело — молчать.

— Пригласите его присоединиться к вам. Помните, что у вас по-прежнему все хорошо.

— Хорошо. Он передо мной.

— Скажите ему, что думаете.

— Вы усыпляете людей, чтобы они вели себя тихо. Вы не выносите криков в своем отделении. Тихий пациент — хороший пациент. Лишь это имеет значение.

— Теперь вы в состоянии почувствовать себя еще лучше, если хотите. Вы можете заменить свое раздражение спокойствием. Отныне, услышав название «Сент-Фелисите» или произнося его, вы будете чувствовать себя хорошо и спокойно.

— Хорошо.

— Теперь вы сидите перед своим компьютером. Все хорошо, слова текут, словно тихая река. Что с вами?

Подбородок Сириль задрожал.

— Мне очень грустно.

— Это чувство пройдет, отпустите его и замените спокойствием. Дождитесь следующего момента. Приятного момента.

— Приятный момент…

— Да, расслабьтесь и позвольте решению самому прийти к вам.

Сириль послушалась. И вдруг оказалась на пляже…

Больше всего на свете Нино Паки ненавидел, когда его принимали за идиота. А за последние двадцать четыре часа это произошло уже дважды. Сначала появилась Сириль Блейк, восставшая из пепла, и принялась гарцевать перед ним, уговаривая помочь ей. Он попался на ее уловку как мальчишка, отчасти во имя старой дружбы, отчасти из жалости. И теперь, получив все, что хотела, она игнорировала его звонки. Он полный идиот!

Нино приложил карточку на проезд в метро к магнитному окошку турникета. Ему нужно было успокоиться. Чтобы доехать до пятнадцатого округа, он сел на десятую линию. На платформе было около дюжины человек, среди которых — брюнетка-модница, бросавшая на него неоднозначные взгляды, и это заставило его нервничать еще больше. Нино так и хотелось сказать ей: «Я гей, отвянь!» Вторым человеком, который считал его идиотом, был Маньен.

Этот мерзавец оставил у себя конфиденциальные документы, что было запрещено. Проблема заключалась в том, что если кто-то из родственников пациента по той или иной причине потребует достать дело из архива и оно окажется пустым, то на кого все свалят? На старшего медбрата, поскольку классификация дел входила в его обязанности. Никто не потревожит Колетт — обычную медсестру, во всем обвинят его, Паки. А если родственники подадут в суд (а может быть и такое!), все вообще плохо закончится. В общем, его положению не позавидуешь. В медицине потерянное дело — вещь нешуточная. Нино считал Маньена негодяем, манипулирующим людьми, и, в отличие от большинства работников отделения, ни капельки его не боялся. Медбрат верил в кодекс чести и ради справедливости не раздумывая бросался в битву не на жизнь, а на смерть.

Нино вышел на станции и направился в сторону Сент-Фелисите. Он вынужден был пожертвовать еще одним выходным днем, но что ж… Он не мог спокойно провести выходной, когда его голова забита «этим». Он зашел в больницу и направился в отделение Б. С помощью бейджа он прошел через первую дверь и направился дальше по коридору.

— Дежуришь сегодня? — спросил у него коллега.

— Зашел за расписанием, — ответил Нино.

Вообще-то это было довольно странно, учитывая то обстоятельство, что у него выходной, но это неважно… Он прошел по первому коридору. Пациенты этой части отделения могли выходить под наблюдением персонала в квадратный двор. Здесь было относительно спокойно: большинство пациентов сидели у телевизора. Он снова воспользовался бейджем, чтобы пройти через вторую дверь, в другую часть отделения, пациентам которой позволено, было выходить лишь в случае получения особого разрешения. Пожелтевшие двери отделения напоминали двери тюремных камер. Здесь пахло отбеливателем и разогретой вареной говядиной. Две лампочки перегорели, никто их так и не заменил. В глубине коридора мелькали тени. Нино ничего не замечал. Из изолятора доносился стук. Это бомж, страдающий белой горячкой, бился головой о стену.

Колетт уже заступила на дежурство. Нино видел, как она проверяла ампулы с лекарствами и складывала их на тележку. Она обернулась и при виде его раскрыла рот от изумления.

— Разве ты не выходной сегодня?

Подойдя, Нино расцеловал ее в обе щеки. Колетт напоминала мышку: она была не выше ста пятидесяти сантиметров, с заостренным подбородком, остреньким носиком и редкими седыми волосами, разделенными пробором. Она дорабатывала последний год в Общественном отделе и всю жизнь помогала другим. Она устала, но никогда этого не показывала и всегда была любезна. Нино очень рассчитывал на ее помощь.

— Мы можем поговорить?

Колетт была заметно взволнована. Она знала, о чем хочет поговорить ее молодой начальник. Она оставила тележку возле стены и прошла за Нино в палату для восстановления, в данный момент пустую, поскольку пациента выписали.

— Что Маньен попросил сделать с делами, которые ты забрала из архива? — сразу же перешел он к делу.

Лицо Колетт вытянулось еще больше.

— Отнести в его кабинет.

— И дальше?

— Я передала ему дела в папках. Что он дальше делал с ними, я не знаю. — В ее глазах блестели слезы. — Мне следовало сразу же сказать, что их нужно вернуть, но я боялась, что он меня отругает… Мне правда очень жаль.