Джузеппе Д'Агата - Возвращение тамплиеров Страница 28

Гости разбрелись по всему дому, и чем больше их сознание затуманено винными парами, тем скучнее становится вечеринка. Яирам ухаживает за всеми женщинами без разбора — и за молодыми, и за пожилыми. На редкость глупое времяпрепровождение, с обменом телефонами для встреч, которые никогда не состоятся. Кто-то садится за пианино и аккомпанирует нестройному хору, выводящему слащаво-романтические песенки старых времен.

Иеремия Уайт, пошатываясь, подходит ко мне, балансируя двумя рюмками со скотчем, и предлагает одну из них мне, чтобы чокнуться. За маленькими линзами его очков один глаз хитро подмигивает, намекая на общий секрет.

— Мы-то с вами знаем, что тайне подводного кладбища много лет. Даже много веков, не так ли?

— Вы полагаете?

— Орден меченосцев был основан в Риге, в Ливонии.

— Знаю, но не вижу, какая связь…

— Почему бы вам не рассказать эту историю нашему другу Гельмуту?

— Генералу Симпсону я обещал молчать.

— Гельмут Вайзе — исключение, полезное для дела. — Он улыбается, вернее сказать, скалится, — Симпсон… да он же первый не удержится и все разболтает. По секрету, конечно, и взяв сперва обещание молчать. Тамошние сквозняки моментально разносят новости по всему Пентагону, а Симпсон — невероятный болтун. — Его бокал касается моего. — Не знаю где, дорогой Риччи, но мы с вами еще непременно увидимся.

— Надеюсь. — Хотя на самом-то деле надеюсь, что этого не случится.

Затем встречаю Бетти. Она явно не в духе и к тому же совершенно пьяна.

— Могу я что-нибудь для тебя сделать?

— Только одно. Не уезжать, — серьезно отвечает она, не глядя на меня.

На ней что-то вроде майки, едва прикрывающей грудь. В вырезе майки хорошо виден небольшой нательный крестик с тоненькой цепочкой.

— Бетти, а ты веришь в Бога?

Минута растерянности.

— Я думаю… что я агностик. А почему спрашиваешь об этом?

— Сними этот крестик.

— И не подумаю. Он приносит мне удачу, и потом… это подарок.

— Чей?

— Профессора.

— Иеремии Уайта? А я думал, он человек скупой.

— Может, ты прав. Какая разница? Джакомо, пойдем купаться!

Я мотаю головой:

— Не хочется. Вода холодная, тебе не кажется?

— Потому-то мне и хочется.

Провожаю ее до двери, откуда ведет лестница на пляж.

Полная луна ярко освещает берег. Атлантика скрыта в глубоком мраке. Могучие волны высотой в человеческий рост с грохотом обрушиваются на берег, где и умирают.

Бетти, раздеваясь на ходу, спускается по лестнице и направляется к причалу. Возвращаясь в дом, я слышу, как она кричит:

— Скоро увидимся!

Я увижу ее много позднее. Мертвой.

Уже на рассвете кто-то из гостей находит ее обнаженное тело, всплывшее между лодками. Рана на вспоротом животе уже не кровоточит. И нет больше маленького золотого крестика.

Нетрудно понять, что Бетти пронзила заостренная лапа старого якоря, лежавшего на мелководье.

Нелепый случай.

Но точно такой же конец, как у Анны.

И Элиза, моя мать, умерла похожим образом.

Все трое погибли от железа.

Глава двенадцатая

По возвращении в Болонью жизнь Джакомо и Яирама вошла в привычное русло. Но только на первый взгляд. На самом же деле то, что произошло в Америке, оставило в душе каждого неизгладимый след и отразилось даже на их внешности, — казалось, оба ссутулились от какой-то непомерной тяжести. Молодые люди утратили не только былую отвагу и дерзость, но и улыбку — улыбку, выделявшую обоих: живую, умную, всегда готовую вспыхнуть огоньком иронии.

Они избегали разговоров о той поездке. Но воспоминания о двух событиях незримо витали над их встречами, и часто оба вдруг умолкали, не в силах продолжать разговор. Воспоминания — о ссоре в нью-йоркской гостинице, тягостной и мучительной, и о загадочной смерти Бетти.

Еще одно событие — находку подводного кладбища — они тоже обходили молчанием, но лишь потому, что со временем оно представлялось все более нереальным. Приемлемого объяснения ему они так и не нашли, а значит, разговоры о кладбище становились совершенно бессмысленными.

А Борги? О нем больше не вспоминали.

Таким образом, беседы двух друзей теперь невольно сводились только к книгам и занятиям. Но у Джакомо все же имелось средство, помогавшее спасаться от полной душевной опустошенности, — лига обиженных. И в самом деле, спустя несколько дней после приезда он опять активно включился в работу.

И получил от нее гораздо больше облегчения, чем ожидал. Он снова встретил знакомую, волнующую теплоту человеческих отношений, и падре Белизарио принял его как беглого сына. На немногие вопросы относительно поездки в Америку, как ему казалось, он ответил вполне удовлетворительно, хотя уклончиво и в самых общих чертах. Выслушав Джакомо, падре Белизарио пристально посмотрел ему в глаза. Молодому человеку показалось, будто монах угадал главное, что случилось там, за океаном.

Между тем составилась театральная труппа, и режиссер, отвечавший за ее работу, захотел видеть Джакомо среди актеров. Но тот, терпеливо высидев долгую репетицию, со всей возможной вежливостью отклонил предложение.

Другая новость, напротив, немало взволновала Джакомо: число желающих вступить в лигу заметно возросло. Председатель, открывая заседание совета, с гордостью сообщил, что лига расширяется прямо на глазах. Всего за несколько месяцев она выросла почти вдвое. В тот вечер в повестке дня у совета стояло два главных пункта: открытие в октябре небольших курсов кройки и шитья и рассмотрение новых заявлений о приеме в лигу.

Пока брат Белизарио, похоже, дремал, поддавшись старческой сонливости, совет долго обсуждал наилучшее устройство курсов. Мнения разошлись: одни считали, что принимать следует только обладателей аттестата зрелости, но не старше восемнадцати лет, другие предлагали запись без всяких ограничений. Они и одержали верх. Среди них был и Джакомо.

Как только перешли ко второму пункту повестки, падре Белизарио сразу же пробудился под добродушно-ироничное ворчание членов совета. Впрочем, все знали, что расширение лиги — его главная цель. Дело ведь в том — так объяснял он свои устремления, — что людей, справедливо считающих себя обиженными жизнью, обществом или миром, бесконечно много.

Кандидатов на прием было человек пятнадцать. Поэтому во время перерыва на ужин, состоявший из бутербродов, падре Белизарио предложил ускорить процедуру и голосовать не белыми и черными шарами, а простым поднятием рук. К тому же такая система — открытое, а не тайное голосование — лучше отвечала принципам демократии, объединявшим лигу. Предложение было принято.

Советники-гаранты представляли свои кандидатуры, давая краткую характеристику каждому, после чего поднятием рук определялось, принимать или не принимать. Приняты были почти все. Собрание уже шло к концу, когда Джакомо решил выставить кандидатуру Яирама.

Падре Белизарио покачал головой:

— А твой друг знает об этом?

— Нет.

— Как же ты можешь быть уверен, что он захочет вступить в лигу?

— Мы с ним однажды говорили об этом.

Вмешался один из советников:

— Думаю, ты не можешь решать за него.

— Я знаю, что ему хочется быть с нами, — ответил Джакомо. — И это пошло бы ему на пользу, потому что он очень одинок. Но я его хорошо знаю. Уверен, что сам он ни в коем случае не подаст формального заявления. Это мы должны сделать окончательный шаг.

— Джакомо, ты прекрасно знаешь, что по уставу сами мы никого не привлекаем, не ищем и не занимаемся вербовкой сторонников, — заметил председатель. — Мы принимаем только тех, кто добровольно присоединяется к нам.

Слова председателя были встречены одобрительным гулом.

— Не настаивай, Джакомо, — сказал падре Белизарио. — Лучше поговори со своим другом.

— Нет, это будет пустой тратой времени. А наша помощь ему сейчас нужна как никогда. Поэтому я настаиваю, братья, и прошу вас принять решение прямо сейчас.

— Да, случай из ряда вон выходящий, — заметил, поразмыслив, один из советников.

— Это что-то вроде почетного членства, — добавил другой советник. — Получается, что это он оказывает нам честь, вступая в лигу.

Джакомо, не упускавший ни единого слова и жеста, заметил некоторую растерянность братьев и воспользовался этим.

— Слишком строгие правила могут оказаться удавкой для такой организации, как наша, и способны извратить ее цели, — твердо заявил он. — Да, мы хотим помогать людям. Но, согласно вашим рассуждениям, мы рискуем лишить нашей поддержки именно тех, кто особенно нуждается в ней.

Возражений не последовало.

— Мы рассчитываем, что людей привлечет к нам наша работа, наша деятельность, — продолжал Джакомо все в том же суровом тоне. — Это верно, но сейчас речь идет о высокомерии и желании поставить себя выше других. И эти недостатки, вызванные чересчур большим самомнением, мы можем восполнить, только встав на путь смирения. Истинного смирения, не поверхностного, а истинного. Смирения, благодаря которому мы станем способны первыми из всех раскрыть наши объятия навстречу обиженным и отдать им душу и сердце.