Корнелл Вулрич - У ночи тысяча глаз Страница 28

Там и сям вокруг машины застыли люди, не так уж и много, трое, четверо, может больше, — время позднее, темно, да и смотреть-то особенно не на что. Останавливались только потому, что до них уже кто-то остановился и глазел на нас.

— Оставьте их в покое, — с грубоватым сочувствием к нам призвал собравшихся мужчина, стоявший в нескольких шагах от нас.

Я посмотрела женщине в глаза.

— Да, оставьте нас в покое, пожалуйста, — униженно и жалко попросила я.

Она, нисколько не смутившись, отошла на свое прежнее место.

На улице появилось такси и затормозило рядом с нами. Человек, который его нашел, стоял на подножке, одна его нога болталась в воздухе. Он соскочил и помог нам, открыв обе дверцы — дверцу такси и нашей машины. Дверцы чуть ли не встретились, и у нас получился как бы закрытый проход, по которому мы могли выйти из одной машины и сесть в другую. Мужчина, пригнавший такси, помог нам и здесь: сначала подал руку мне, а потом мы с ним вытащили отца, взяв его за обе руки. Мужчина — стоя на земле, а я изнутри такси. Кое-как нам удалось усадить его рядом со мной. Водитель протянул руку назад и закрыл дверцу.

Мы постояли еще немного, и я все удивлялась, почему мы не едем. Потом до меня дошло, что никто не сказал таксисту, куда нас везти. Я подалась вперед. Услышав, что вожусь с раздвигающимся стеклом у него за спиной, водитель повернулся и помог мне. Я назвала ему адрес.

Он был не так поражен, как мы, и по-прежнему мог вести машину. Наконец она тронулась, и наше шикарное авто, в котором мы просидели так долго, скрылось за углом.

Теперь звезд не было видно. Их полностью закрывала крыша такси, а если поплотней сгруппироваться посередине сиденья, их нельзя было заметить даже в боковые стекла — их закрывали проносившиеся мимо здания.

Один раз мы остановились на светофоре и простояли с минуту. Я спросила отца:

— Ты хочешь выпить — по дороге, пока мы не добрались домой? Вон бар. Попросим водителя, и он принесет нам.

— Нет, теперь я боюсь пить. В первый раз все было совсем по-другому. Сущая мелочь. Тогда полагал, что спиртное поможет. Но теперь боюсь пить…

Крепко обхватив обеими руками, я прижимала его к себе, и его голова оказалась ниже моей, нависнув над моими коленями.

— Плохо — так бояться, да, Джин? — пробормотал он.

Не помню, что произнесли мои губы, но сердце стучало другое: «Человеку не свойственно знать, когда он умрет, и при этом не бояться».

Машина остановилась, развернулась и умчалась. Мы остались одни в темноте и на ощупь пошли к освещенным окнам, которые виднелись впереди.

— Обопрись на меня, — сказала я. — Это всего лишь ступеньки нашего дома.

Наконец мы их преодолели и оказались перед дверью.

Они стучали по нашим спинам сверху, барабанили по ним, как серебряный дождь, а мы боялись обернуться и посмотреть, но мгновение спустя дверь откроется, и мы окажемся там, куда им за нами не проникнуть, где они не смогут нас достать. И пока мы стояли на крыльце совсем рядышком, призывая последние силы, потребовавшиеся на то, чтобы поднять руку и постучать, он выдохнул:

— Мы добрались домой, Джин.

— Мы добрались домой, папа.

Глава 3

Конец рассказа: начало ожидания

За стенами ресторанчика было уже светло, ночь кончилась, звезды ушли. В самом зале, заметил Шон, бра на стенах вели обреченную на поражение борьбу с ярким дневным светом. Они помутнели до грязно-желтого цвета, и когда наконец выключили рубильник и лампы погасли все сразу, темней нисколько не стало.

Свет на дворе становился все сильнее и сильнее. Голубое в нем стало все быстрее замещаться белым. Белое постепенно переходило в тепло-желтое, и день окончательно вступил в свои права. Случайных фигур, мелькавших за окнами, становилось все больше, и обрисовывались они четче, превращаясь из смазанных, анонимных силуэтов в трехмерных пешеходов с собственными тенями, которые скользили за ними по стеклу. Даже от обратной надписи на стекле теперь была на полу, далеко от оригинала, своя тень: «КАФЕ».

Где-то под окнами в автобусе переключили коробку передач, и этот звук проник внутрь ресторанчика. Мгновение спустя лязгнул его кассовый аппарат — туда опустили монету. Затем автобус с шумом скользнул мимо окон и исчез. Официант вышел и принялся подметать улицу, стало слышно, как свистит по тротуару его метла, тяжелая на вымахе, легкая на взмахе. Кто-то отвязал навес над стойкой или над лавочкой, и тот глухо опустился вниз.

Непризнанное чудо, на которое не обращают внимания, произошло в очередной раз: снова наступил день.

Не признанное никем, кроме одного человека из всех сотен и тысяч, пользующихся его благами.

Они оба сидели неподвижно. Мужчина, девушка. Казалось, оба уснули прямо за столом, а девушка, опершись на стол и опустив голову.

Впрочем, у него глаза были открыты. Ее глаза скрывала рука, прижатая ко лбу, будто защитное заграждение.

Оба сидели неподвижно. Единственное, что двигалось за тем столом, где так много успели сказать и так мало решить, это неодушевленная субстанция: дымок от сигареты, давно положенной на стол одним из них, скорее всего мужчиной, упорно продолжал прошивать воздух зигзагообразными белыми швами, которые уходили вверх в никуда.

Двигался только дымок и ничего больше.

Мужчина все смотрел на нее. Волосы у нее были такие свежие, что даже страх оказался не в состоянии приглушить или испортить исходившую от них нежность. На удивление прямой, белый и четкий пробор, с того места, где сидел мужчина, казалось, поднимался перпендикулярно вверх.

Он все смотрел на нее. Одна рука легла вдоль края стола, будто совершенно неосознанно тянется к нему с мольбой о помощи. Хотя он сознавал, жест совершенно случаен. Пальцы не достали до него совсем немного, словно дальше дотянуться она никак не могла, а помощь, на которую рассчитывала, должна проделать оставшийся путь по собственному волеизъявлению. Пальцы — такие гладкие, такие изящные; такие хрупкие и такие беспомощные в борьбе с угрозой. Ногти ухоженные, но без всякого лака, естественного цвета розового коралла, аккуратно подстриженные, они, видно, не ломались уже несколько лет, возможно, с тех пор, как она оставила детские забавы.

И на долю такого создания выпало бороться за жизнь! За две жизни.

Он все смотрел. Внизу, на полу, чуть в стороне от стола, он видел ее ноги. Такие маленькие ножки. На них, казалось, и опереться-то боязно. С каблучками, похожими на костыльные гвозди, которые загоняют в железнодорожные шпалы. Как же могли они понести ее вперед, против удара судьбы?

Сжатые пальцы руки над глазами несколько расслабились, потом напряглись снова. Она глубоко дышала.

От скорби и жалости к девушке глаза мужчины сузились. В них горел гнев. Но сосредоточить его на чем-то осязаемом он не мог, и это приводило в смущение, замешательство, рождало честное стремление во всем разобраться. От напряжения лоб его бороздили глубокие морщины. Не зная, как помочь, он приходил в ужас: так бывает, когда человек становится невольным свидетелем катастрофы, травмы.

Он потянулся и легонько дотронулся до руки, которая лежала совсем рядом:

— Уже утро. Они уже ушли. Посмотрите, их больше нет.

Она не шевельнулась. Он тронул ее за предплечье и с нежной настойчивостью задержал на мгновение свою руку.

— Поднимите голову. Взгляните вверх. Неужели вы мне не верите? Разве вы мне не доверяете?

Казалось, она не слышит. У него мелькнула абсурдная мысль, что она вообще теперь не сдвинется с места. Он убрал руку и стал ждать.

Спустя какое-то время ее голова медленно-медленно поднялась из-под забрала руки, и ее лицо обнаружило себя перед ним. Белый лоб — а в нем столько боли. За ним брови, ровные, ненахмуренные, образующие прямую линию. И уж только потом — глаза.

Она что-то говорила, без единого звука. Он впервые увидел ее глаза при дневном свете. Когда они открылись перед ним, он чуть ли не поморщился от боли. «Боже, — подумал он, — эти глаза! Неужто я не могу им помочь? Как вообще можно терпеть, читая то, что они пытаются сказать?»

Она повернула голову и с удивлением огляделась по сторонам. Пыталась сообразить, где таится опасность и откуда пришли одолевавшие ее страхи.

Он снова успокаивающе положил свою руку на ее:

— Это солнце. Только и всего. Видите его? Оно даже попадает на ковер. Вон желтая лужица, как будто там что-то пролили. Видите?

Она казалась ошарашенной:

— Это то самое место, куда мы так давно зашли?

— Несколько часов назад, — улыбнулся он.

Она провела рукой перед глазами:

— Я будто снова все пережила.

— Понимаю и весьма сожалею, но у нас единственно возможный путь.

— А есть ли хоть какой-то прок от того, что я вам все рассказала?

— Может, что-нибудь придумаю…