Патрисия Корнуэлл - Реестр убийцы Страница 29

— Мне бы хотелось, — говорит Бентон, — чтобы вы попытались представить, будто рассказываете дочери о том, что вам нравится в ней. Что-то ведь должно быть. Например, «я всегда гордилась тем, какая ты способная» или «я восхищаюсь твоим успехом». Что-то в этом роде.

— Только представить? Не всерьез?

— Если вы не можете сказать ничего позитивного, боюсь, у нас ничего не получится. — Его бы такой вариант только устроил.

— Не беспокойтесь, я врать умею не хуже, чем она.

— А потом что-нибудь негативное. «Мне всегда хотелось, чтобы ты была щедрее к людям и не такой надменной». В общем, что придумаете.

— Ну, это легче легкого.

— И наконец, несколько нейтральных замечаний. О погоде, шопинге, чем вы занимались в последнее время. В таком вот роде.

— Не верьте ей. Она притворщица.

— Мозг притворяться не может, — говорит Бентон. — Даже ее мозг.

Часом позже доктор Селф в переливчатом брючном костюме и босая полулежит на своей кровати.

— Понимаю, вам представляется, что в этом нет необходимости, — говорит Бентон, перелистывая страницы голубой книжечки, последнего издания «Структурированного клинического интервью».

— Вам нужен скрипт, Бентон?

— В данном исследовании важна последовательность, поэтому мы и разработали это руководство. Каждая беседа посвящена отдельной теме. Я не буду спрашивать вас о вещах очевидных и несущественных, таких, например, как ваш профессиональный статус.

— Позвольте вам помочь. Прежде всего я никогда не была пациентом психиатрического учреждения. Я не принимаю никаких медикаментов. Не злоупотребляю спиртным. На сон у меня уходит обычно по пять часов в сутки. А сколько спит Кей?

— В последнее время у вас менялся вес? Может быть, набирали или, наоборот, теряли?

— Свой вес я поддерживаю на одном уровне. Сколько весит сейчас Кей? Когда человек одинок, когда у него депрессия, он много ест. А как с этим у Кей? Там ведь предпочитают жареное.

Бентон листает страницы.

— У вас бывают странные, необъяснимые физические ощущения?

— Зависит от того, кто меня окружает.

— Вы ощущаете запахи и вкусы, которые не воспринимаются другими люди?

— Я умею много такого, чего не могут другие.

Бентон поднимает голову и смотрит на нее:

— Не думаю, что ваше участие в проекте такая уж хорошая идея, доктор Селф. Нам недостает конструктивности.

— А вот это уж не вам судить.

— Считаете, наша беседа проходит в конструктивном плане?

— Вы еще не дошли до хронологии настроений. Разве вы не собираетесь спрашивать насчет приступов паники?

— Они у вас случались?

— Потоотделение, дрожь, головокружение, учащенное сердцебиение. Страх смерти? — Она смотрит на него задумчиво, словно это он пациент. — Что вам наговорила моя мать?

— Как насчет того раза, когда вы впервые попали сюда? Вас, похоже, сильно обеспокоило некое электронное письмо. То, о котором вы упомянули доктору Марони в первом разговоре с ним. То, о котором вы больше не вспоминали.

— Ваша ассистентка думала, что сможет сама меня проинтервьюировать. — Доктор Селф улыбается. — Меня, психиатра. То же самое, что новичку выходить на корт против Дрю Мартин.

— Каково ваше отношение к случившемуся с ней? Что вы чувствуете? В новостях говорили, что она была на вашем ток-шоу. Некоторые даже высказывали предположение, что киллер выбрал ее в качестве цели только из-за того…

— Как будто она участвовала только в моем ток-шоу! — перебивает доктор Селф. — Ко мне на передачу приходят многие.

— Я хотел сказать: из-за внимания к ней телевидения. Не только вашей передачи.

— Не исключаю, эта серия принесет мне еще одну «Эмми». Если только…

— Если только что?

— Нет, это было бы в высшей степени несправедливо. Если академия поддастся давлению из-за того, что случилось с Дрю. Как будто это как-то связано с качеством моей работы. Так что рассказала моя мать?

— Этого вы не узнаете, пока не попадете в сканер.

— Я бы поговорила о своем отце. Он умер, когда я была совсем маленькой.

— Хорошо. — Бентон сидит на максимально возможном от нее расстоянии, прижавшись спиной к столу, на котором стоит ноутбук. На другом столе, между ними, беззвучно работает рекордер. — Давайте поговорим о вашем отце.

— Когда он умер, мне еще и двух лет не исполнилось.

— И вы хорошо его помните? Помните, что чувствовали себя отвергнутой? Не нужной ему?

— Вы наверняка знакомы с результатами тех исследований, согласно которым младенцы, которых не кормили грудью, впоследствии более подвержены воздействию стресса и жизненных невзгод. Женщины, находящиеся в тюрьме и лишенные возможности кормить грудью, испытывают значительные затруднения в реализации своих основных функций: растить и защищать.

— Не понимаю связи. Хотите сказать, что ваша мать какое-то время находилась в тюрьме?

— Она никогда не держала меня у груди, никогда не кормила грудью, не успокаивала ритмом своего сердца, не смотрела мне в глаза, когда кормила из бутылочки или ложечкой. Об этом она вам рассказала? Вы спрашивали ее о наших взаимоотношениях? С чего все начиналось?

— При беседе с матерью испытуемого знать историю их взаимоотношений вовсе не обязательно.

— Ее холодность только усилила мое ощущение отверженности, мое негодование и подтолкнула меня впоследствии к обвинениям в ее адрес. Я считала, что отец бросил нас только из-за нее.

— Вы хотели сказать «умер».

— Забавное совпадение, не правда ли? Мы с Кей обе потеряли отца в раннем возрасте и обе стали врачами. Только я исцеляю разум живых, тогда как она препарирует тела мертвых. Интересно, какая она в постели, учитывая, чем ей приходится заниматься?..

— Вы вините мать в смерти отца.

— Я ревновала. Несколько раз входила к ним в комнату, когда они занимались сексом. Я стояла у дверей и все видела. Мать отдавала отцу свое тело. Почему ему? Почему не мне? Я хотела того, что они давали друг другу, не понимая, что это значит. Но я определенно не хотела ни генитального, ни орального секса с родителями, того, к чему они переходили потом. Наверное, мне казалось, что им больно.

— Вы говорите, что не раз заставали их за этим, но ведь вам не было и двух лет. И вы все помните? — Бентон положил руководство под стул и делает записи в блокноте.

Она поворачивается, поправляет подушки, устраивается поудобнее и с таким расчетом, чтобы Бентон мог оценить всю ее фигуру.

— Я видела родителей живых и здоровых, постоянно активных, а потом, в одно мгновение, отца вдруг не стало. Кей же, напротив, была свидетельницей медленного угасания своего отца из-за рака. Что-то вроде затянувшейся смерти. Я жила с утратой, она жила с умирающим, и в этом вся разница. Вот почему, Бентон, моя цель как психиатра состоит в том, чтобы понять жизнь пациента, тогда как задача Кей — понять его смерть. На вас это должно производить сильное впечатление.

— Мы здесь не для того, чтобы говорить обо мне.

— Ну не чудесно ли, что Павильон не придерживается жестких ведомственных правил? И вот вам пожалуйста. Несмотря на то, что случилось, когда меня приняли. Доктор Марони не рассказывал, как приходил в мою комнату, не эту, а другую, первую? Как закрыл дверь, как расстегнул мой халат, как трогал меня? Он, случайно, не гинеколог по первой специальности? Вам, похоже, не по себе, Бентон?

— Вы испытываете гиперсексуальное возбуждение?

— Другими словами, у меня помешательство. — Она улыбается. — Посмотрим, сколько еще диагнозов мы сегодня поставим. Но только я здесь не поэтому. А почему — вы знаете.

— По вашим словам, из-за электронного письма, которое обнаружили, находясь в студии во время перерыва в позапрошлую пятницу.

— О письме я рассказала доктору Марони.

— Насколько мне известно, вы лишь сказали ему, что получили некое письмо.

— Будь такое возможно, я бы заподозрила вас всех в том, что вы заманили меня сюда чуть ли не с помощью гипноза, использовав письмо как средство внушения. Но подобное случается только в кино или больном воображении, не правда ли?

— Вы сказали доктору Марони, что ужасно расстроились и испугались за собственную жизнь.

— А потом мне против собственной воли дали сильнодействующие средства. Вслед за чем он улетел в Италию.

— У него там практика. Доктор Марони часто летает туда-сюда. Особенно в это время года.

— Да, он читает лекции на отделении психиатрии Римского университета. В Риме у него вилла. В Венеции — квартира. Доктор Марони из очень богатой итальянской семьи. Вдобавок ко всему он директор Павильона, и все, включая вас, делают то, что он скажет. Прежде чем уезжать, нам бы следовало разобраться в том, что случилось после того, как я здесь зарегистрировалась.

— Зарегистрировались? Вы так говорите о Маклине, словно это отель.