Коди Макфейден - Человек из тени Страница 3

— Это главное в любой военной организации: получить результаты. Вас не удивляет, что я считаю ФБР военной организацией?

— Нет. Ведь идет война.

— Вы знаете, с какой главной проблемой всегда сталкивается военная организация?

Мне становится скучно, я ерзаю.

— Нет.

Он недовольно смотрит на меня:

— Подумайте, прежде чем ответить, Смоуки. Не пытайтесь увильнуть от ответа.

Пристыженная, я задумываюсь. Затем отвечаю:

— Мне кажется… личный состав.

Он указывает на меня пальцем:

— Бинго. А почему?

Ответ мгновенно возникает в моей голове, как часто бывало, когда я работала над делом, когда действительно думала.

— Из-за того, что мы видим.

— Угу. Частично верно. Я называю это: увидеть, сделать, потерять. То, что вы видите, то, что вы думаете, и то, что вы теряете. Эдакий триумвират. — Он показывает мне три пальца. — Работая в органах правопорядка, вы видите самое худшее из того, на что способно человеческое существо. Вы делаете то, чего не должен делать человек, начиная от осмотра гниющих трупов до убийства людей. Вы многое теряете, иногда неосязаемые вещи, вроде наивности и оптимизма, а порой вполне реальные — напарника или… семью.

Он смотрит на меня, и я не могу понять, что означает его взгляд.

— Вот здесь как раз и появляюсь я. Я здесь из-за этой проблемы. И именно она мешает мне выполнить свою работу так, как она должна быть выполнена.

Теперь я не только удивлена, но и заинтригована. Я смотрю на него, призывая продолжать, и он вздыхает. В этом вздохе, похоже, свои «увидеть, сделать, потерять». Я пытаюсь представить себе других людей, сидевших в этом кресле напротив него. Другие горести, рассказ о которых он выслушивал и уносил домой.

Я смотрю на него и представляю картину «Доктор Хиллстед дома». Я проверила его в общих чертах. Никогда не был женат, живет в двухэтажном доме на пять спален в Пасадене. Ездит на спортивном седане «ауди», видимо, доктор любит быструю езду (хоть какой-то намек на личность). Но все это голые факты. Из этого нельзя понять, что он делает, после того как удаляется в свой дом и закрывает дверь за собой. Он из тех холостяков, которые пользуются готовыми ужинами, подогретыми в микроволновках? Или он жарит стейк и потягивает красное вино под музыку Вивальди, сидя в одиночестве за идеально накрытым обеденным столом? А еще может статься, что он приходит домой, надевает туфли на высоких каблуках, раздевается догола и занимается домашними делами в таком виде — волосатые ноги и прочее.

Мне нравится эта мысль, я в душе посмеиваюсь. Теперь я никогда не упускаю случая хоть немного посмеяться. Затем я снова сосредотачиваюсь на его словах.

— В нормальный мир человек, который прошел через то, через что прошли вы, никогда не вернется, Смоуки. Если бы вы были обычным человеком, то старались бы держаться подальше от пистолетов, убийц и мертвецов. Но с вами все наоборот. Моя задача распознать, могу ли я помочь вам ко всему этому вернуться. От меня ждут именно этого. Взять израненную психику, вылечить и послать в бой. Звучит мелодраматично, но это так.

Теперь он наклоняется вперед, и я ощущаю, что мы приближаемся к концу, к тому, ради чего он начал этот разговор.

— Вы знаете, почему я согласился? Хотя знаю, что посылаю человека туда, где он уже так сильно пострадал? — Он замолкает. — Потому что этого хотят девяносто девять процентов моих пациентов. — Он снова щиплет себя за переносицу и качает головой. — Мужчины и женщины, с которыми я работаю, перенесшие глубокую психическую травму, хотят, чтобы я их подлечил, чтобы они снова могли участвовать в битве. И истина заключается в том, что вне зависимости от того, что движет такими людьми, как вы, в большинстве случаев они нуждаются именно в этом — вернуться. Иногда все получается. Но часто они спиваются. А иногда кончают жизнь самоубийством.

Когда он произносит последние слова, меня охватывает приступ паранойи: мне представляется, что он читает мои мысли. Я не имею понятия, к чему он ведет. Из-за этого я чувствую себя неуверенно, некомфортно. И это меня раздражает. Мой дискомфорт чисто ирландского происхождения, я унаследовала его от матери: если я злюсь, то обвиняю в этом кого угодно, только не себя.

Он протягивает руку к левой стороне стола, берет толстую папку, которую я до того не замечала, и открывает ее. Я скашиваю глаза и с удивлением читаю на папке свое имя.

— Это ваше досье, Смоуки. Оно у меня уже некоторое время. — Он листает страницы и вкратце излагает содержание: — «Смоуки Барретт, год рождения 1968-й. Пол женский. Степень в криминологии. Принята на работу в Бюро в 1990 году. Окончила курс в Квонтико первой в классе. В 1991 году участвовала в расследовании дела „Черный ангел“ в Виргинии в качестве администратора». — Он поднимает на меня глаза. — Но вы ведь не ограничились наблюдательными функциями, верно?

Я качаю головой, припоминая. Точно, не ограничилась. Мне было тогда двадцать два года. Я была в восторге от того, что стала агентом и мне доверили участие в крупном деле, пусть это участие и сводилось к бумажной работе. Во время одного из брифингов что-то в этом деле зацепило меня, что-то в показаниях свидетеля не сходилось. Я все еще вертела это в голове, когда ложилась спать. Я проснулась в четыре утра с прозрением, что позднее стало для меня обычным делом. Так вышло, что мое прозрение привело к удачному раскрытию дела. Там загвоздка была в том, в какую сторону открывалось окно. Эта маленькая деталь стала горошиной под моим матрацем и помогла засадить убийцу.

Тогда я отнесла это к везению и не слишком загордилась. Вот где мне и в самом деле повезло, так это в том, что группой руководил специальный агент Джонс, большая редкость среди начальников. Он никогда не присваивал себе чужие успехи, наоборот, отдавал должное тому, кто этого заслуживал. Даже зеленому агенту. Я продолжала заниматься бумажной работой, но с этого момента быстро пошла в гору. Под бдительным надзором специального агента Джонса меня готовили к работе в Центре по расследованию похищений детей и серийных убийств — КАСМИРК.

— И вы через три года были туда назначены. Довольно резвый прыжок, не правда ли?

— Как правило, такое назначение агенты получают, отслужив десять лет.

Я не хвастаюсь. Так оно и есть.

Он продолжает читать.

— Несколько раскрытых дел, прекрасный послужной список. Затем в 1996 году вас назначают руководителем отделения Центра в Лос-Анджелесе. И здесь вы действительно проявили себя.

Я мысленно возвращаюсь в то время. Он правильно выразился. 1996-й был таким годом, когда казалось, что ничего не может пойти наперекосяк. В конце 1995-го я родила дочь. Меня назначили в офис в Лос-Анджелесе, что было значительным повышением. И наши отношения с Мэттом становились все лучше. Это был год, когда я каждое утро просыпалась радостной и свежей.

Это было время, когда я могла протянуть руку и найти Мэтта рядом со мной, там, где он и должен был быть.

Тогда было все, чего сегодня нет и в помине, и я злюсь на доктора Хиллстеда за то, что напомнил мне об этом. В сравнении настоящее кажется более мрачным и пустым.

— И что вы этим хотите сказать?

Он поднимает руку:

— Подождите немного. Отделение в Лос-Анджелесе успехами не могло похвастать. Вам дали карт-бланш в вопросе набора кадров, и вы выбрали троих из офисов ФБР в разных концах Соединенных Штатов. Тогда ваш выбор показался странным. Но в итоге он оказался правильным, не так ли?

«Это, — думаю я, — еще слабо сказано». Я просто киваю, не переставая злиться.

— По сути, ваша команда — одна из лучших за всю историю Бюро, верно?

— Самая лучшая.

Я не могу сдержаться. Я горжусь своей командой и забываю о скромности, когда речь заходит о ней. Кроме всего прочего, это правда.

— Верно. — Он листает страницы дальше. — Куча удачных расследований. Множество восторженных отзывов. Есть даже мнение, что вы лучшая начальница всех времен и народов. Историческая личность.

И это правда. Но я продолжаю злиться, причем сама не совсем понимаю, что вызывает злость. Я лишь знаю, что постепенно закипаю и если все так и будет продолжаться, я вполне могу взорваться.

— В вашем досье я обратил внимание еще на одну вещь. Запись насчет вашей исключительной меткости.

Он смотрит на меня. Не знаю почему, но я испытываю странное чувство, которое квалифицирую как страх. Он продолжает, а я вцепляюсь в подлокотники кресла.

— Если верить вашему досье, то вы входите в двадцатку самых метких стрелков из пистолета в мире. Это так, Смоуки?

Я, онемев, смотрю на психотерапевта. Вся злость прошла.

Я и пистолет. Все, что он говорит, соответствует действительности. Я могу взять пистолет и выстрелить с такой же легкостью, как другие пьют воду из стакана или ездят на велосипеде. Это инстинкт, так было всегда. Тут нет никаких генов, на которые можно было бы сослаться. У меня не было отца, который хотел бы иметь сына и поэтому научил меня стрелять. Более того, мой папа ненавидел оружие. Просто я это умею делать.