Дэн Браун - Утраченный символ Страница 3

«Посвящение уже сыграло свою роль».

В радостном предвкушении грядущих событий Малах зашагал в спальню. Из установленных по всему дому динамиков звучала редкая запись: «Вечный свет» из «Реквиема» Верди в исполнении кастрата – напоминание о прошлой жизни. Малах включил громоподобный «Судный день» и под грохот литавр и параллельных квинт легко взлетел по мраморной лестнице; полы кимоно развевались за его спиной.

Желудок недовольно заурчал. Вот уже два дня Малах постился и пил одну воду – готовил свое тело согласно древним обычаям.

«К рассвету я утолю голод, – напомнил он себе. – И жажду мести тоже».

Малах почтительно вошел в спальное святилище и притворил за собой дверь. Подойдя к гардеробной, он остановился перед огромным зеркалом в золоченой раме. Не в силах противиться соблазну, Малах посмотрел на свое отражение и медленно, словно разворачивая бесценный дар, развел в стороны полы кимоно. От увиденного перехватило дыхание.

«Я – шедевр».

Крупное тело было гладко выбрито. Сперва Малах посмотрел на свои ступни, татуированные чешуей и когтями ястреба, затем перевел взгляд на мускулистые ноги, расписанные в виде резных колонн – левая со спиральными бороздами, правая с вертикальными.

«Боаз и Яхин».

Пах и живот образовывали резную арку, а на мощной груди расправил крылья двуглавый феникс… глаза птицы приходились точно на соски. Плечи, шею, лицо и бритую голову Малаха покрывало затейливое кружево символов и оккультных знаков.

«Я – артефакт; совершенствующийся идол».

Один-единственный смертный видел его обнаженным; это было восемнадцать часов назад. Человек в ужасе закричал: «Да ты же демон!»

– Считай меня кем угодно, – ответил Малах, понимая, как и люди древности, что ангелы и демоны суть одно и то же, взаимозаменяемые архетипы, разница лишь в полярности: ангел-хранитель, одолевший твоего врага в битве, побежденному видится демоном-разрушителем.

Малах опустил голову и краем глаза увидел свою макушку – там, внутри венца, сиял бледный кружок кожи. Это тщательно оберегаемое полотно было единственным нетронутым участком на его теле. Священная пустота терпеливо дожидалась своего часа… и сегодня она будет заполнена. Малах еще не получил то, что требовалось для завершения шедевра, но этот миг стремительно приближался.

От увиденного Малах воспрянул духом и ощутил прилив сил. Он запахнул кимоно, подошел к окну и посмотрел на таинственный город.

«Оно сокрыто где-то там».

Малах сосредоточился на предстоящей задаче, подошел к туалетному столику и аккуратно наложил на лицо, голову и шею тональный крем – татуировки исчезли. Затем он надел заранее подготовленный костюм и несколько предметов, тщательно подобранных для этого вечера. Закончив, Малах еще раз взглянул в зеркало и с довольной улыбкой погладил себя по гладко выбритой голове.

«Оно где-то там. И сегодня кое-кто поможет мне его найти».

Выходя из дома, Малах морально подготовился к событию, которое должно было потрясти Капитолий. Он не остановился ни перед чем, чтобы собрать все необходимое для действа.

И теперь наконец в игру вступила последняя пешка.

Глава 3

Шуршание автомобильных шин по асфальту вдруг изменилось. Роберт Лэнгдон оторвался от чтения и с удивлением поднял глаза.

«Уже Мемориальный мост?»

Лэнгдон отложил заметки и взглянул на спокойные воды реки Потомак. Над гладью висело тяжелое марево. Район Фогги-Боттом, оправдывая свое название «туманной долины», всегда казался Лэнгдону неподходящим местом для строительства столицы: в распоряжении отцов-основателей был весь Новый Свет, а они заложили краеугольный камень утопического общества на прибрежной топи.

Лэнгдон взглянул на изящные округлые очертания американского пантеона – Мемориала Джефферсона. Впереди возвышался строгий Мемориал Линкольна, своими прямыми линиями напоминавший афинский Парфенон. Но главное украшение города было дальше – тот самый обелиск, который Лэнгдон увидел еще с воздуха. Его создателей вдохновили не греки и не римляне, а куда более древняя цивилизация.

«Египетский обелиск Америки», – подумал Лэнгдон.

Монолитная колонна взмывала высоко вверх подобно величественной корабельной мачте. Лэнгдон смотрел на нее под углом, и оттого казалось, что обелиск не стоит на земле, а качается в пасмурном небе, как на зыбких волнах. Профессор тоже словно потерял землю под ногами. Сегодняшний приезд в Вашингтон был очень неожиданным.

«Я собирался тихо-мирно отдохнуть дома… а теперь вот подъезжаю к вашингтонскому Капитолию».

Утро началось как всегда: без четверти пять он погрузился в абсолютно спокойную воду гарвардского бассейна и проплыл два с половиной километра по пустым дорожкам. Конечно, Лэнгдон выглядел куда лучше в студенческие годы, когда играл в сборной США по водному поло, но для мужчины за сорок вид у него был подтянутый и бодрый. Разница заключалась лишь в количестве времени и сил, уходивших на поддержание формы.

Приехав домой в шесть, он приступил к утреннему ритуалу и начал молоть суматранский кофе, с удовольствием вдыхая экзотический аромат. Однако почти сразу его внимание привлек мигающий огонек автоответчика. Странно. Кто мог звонить ему в шесть утра воскресенья?

Лэнгдон нажал кнопку и прослушал сообщение.

– Доброе утро, профессор Лэнгдон! Простите за столь ранний звонок. – Вежливый молодой человек явно робел и говорил с едва заметным южным акцентом. – Меня зовут Энтони Джелбарт, я секретарь-референт Питера Соломона. Мистер Соломон сказал, что вы рано просыпаетесь… он хотел бы как можно скорее с вами связаться. Будьте добры, перезвоните ему, как только получите это сообщение. У вас наверняка есть его прямой номер, но на всякий случай продиктую: 202-329-5746.

Лэнгдон вдруг встревожился. Его старый друг, безукоризненно воспитанный и учтивый Питер Соломон, никогда бы не позвонил в такую рань без очень серьезного повода. Бросив недомолотый кофе, Лэнгдон поспешил в кабинет.

«Надеюсь, у него все хорошо».

Несмотря на незначительную разницу в возрасте – двенадцать лет, – Питер Соломон был ему не только другом и наставником, но и заменил отца. Они познакомились в Принстонском университете: учившегося на втором курсе Лэнгдона пригласили на лекцию известного молодого историка и мецената. Представляя вниманию слушателей чарующий образ семиотики и архетипической истории, Соломон читал лекцию с заразительным азартом и заронил в душу Лэнгдона то, что позднее стало главной страстью всей его жизни. Впрочем, не блестящий ум Питера, а доброта его серых глаз подвигла Роберта написать ему письмо с благодарностями за лекцию. Молодой студент не надеялся получить ответ от одного из состоятельнейших и влиятельнейших американских интеллектуалов, однако Соломон ответил. Так началась весьма приятная для обоих дружба.

Знаменитый преподаватель и очень скромный человек, он происходил из чрезвычайно богатой семьи Соломонов – их имена можно было увидеть на многих зданиях и на памятных досках многих университетов страны. Подобно европейским Ротшильдам, семейство Соломонов окружал некий мистический ореол богатства и успеха, и сама фамилия указывала на принадлежность к избранным слоям американского общества. Еще в молодости Питер унаследовал состояние и связи отца и к пятидесяти восьми годам занимал бесчисленное множество высоких постов. Роберт периодически подтрунивал над единственным пятном в его безупречной родословной: дипломом «второсортного» университета, Йеля.

Войдя в кабинет, Лэнгдон с удивлением обнаружил, что Питер прислал ему еще и факс.

Офис секретаря Смитсоновского института

Питера Соломона

Доброе утро, Роберт.

Мне надо немедленно с тобой поговорить. Пожалуйста, позвони как можно скорее по номеру 202-329-5746.

Лэнгдон сразу же набрал номер и сел за письменный стол ручной работы.

– Офис Питера Соломона, – прозвучал знакомый голос. – Энтони Джелбарт. Чем могу помочь?

– Здравствуйте, это Роберт Лэнгдон. Вы оставили мне сообщение…

– Да-да, профессор Лэнгдон! – с явным облегчением воскликнул молодой человек. – Спасибо, что так быстро перезвонили. Мистер Соломон очень хотел с вами поговорить. Сейчас я вас соединю. Побудете немного на линии?

– Конечно.

Дожидаясь ответа Соломона, Лэнгдон с улыбкой посмотрел на бланк Смитсоновского института.

«Уж кого-кого, а лодырей в клане Соломонов нет».

Генеалогическое древо Питера украшали многочисленные имена преуспевающих магнатов, влиятельных политиков и нескольких выдающихся ученых – некоторые даже были членами Лондонского королевского общества. Единственная оставшаяся в живых родственница Питера, сестра по имени Кэтрин, унаследовала «научный» ген: она была ведущим специалистом в передовой области человеческих знаний под названием «ноэтика».