Наталья Андреева - Угол падения Страница 3

— Почему вы не танцуете вместе со всеми?

— Я плохо танцую.

— Я тоже. Считаю танцы глупым занятием. Послушай, пойдем отсюда? Тебя как зовут?

— Ирина.

— А меня Саша. У меня в комнате есть бутылка пепси и коробка шоколадных конфет. И соседа не будет, пока вся эта банда не кончится. Мы ведь, похоже, родственные души?

Она забыла про подругу, про общежитие, двери которого закрылись в двенадцать часов злющей вахтершей, несданный зачет и промокшие от снежной каши сапоги. И они действительно пили пепси и ели шоколад из глянцевой коробки, а потом смотрели старый смешной фильм. Тогда Ирина не смогла понять, зачем же она все-таки нужна Александру Серебрякову. Ведь ничего не было, кроме разговоров о всякой ерунде. Он просто нуждался в чьем-то обществе. Эта потребность в человеческом фоне всю жизнь приводила в изумление знакомых Серебрякова, не понимавших, зачем нужно приглашать их в гости и не слушать. Со временем Ирина привыкла говорить в пустоту, выслушивая ответы невпопад и странные бессмысленные реплики. Она даже научилась по ним определять, о чем на самом деле думает муж, когда делает вид, что принимает участие в обсуждении плана очередного летнего отдыха. Она научилась спать при громко работающем телевизоре и есть под вопли магнитофона. Муж нуждался во внешнем шумовом оформлении своих замыслов и проектов. В тот первый вечер он проводил ее к закрывающемуся метро, а потом Ирина долго стучала в запертую дверь общежития и поднималась пешком на одиннадцатый этаж, обруганная злющей вахтершей. Она даже не почувствовала пройденных ступенек, потому что впервые в жизни влюбилась.

Они стали встречаться. Их встречи были странными. Серебряков вроде бы ухаживал, но словно по обязанности. В ее внешности восторгался только длинными черными волосами, часто просил распустить их, а не стягивать в пучок на макушке, хотя распущенные волосы не шли к круглому простому лицу Ирины. Потом Александр неоднократно пресекал ее попытки избавиться от этого надоевшего ненужного украшения. Несколько раз он приглашал Ирину в компанию друзей, с которыми отмечал праздники.

Она поняла, что Саша любит эту женщину, сразу, еще не видя их вместе. Первая красавица факультета с ярким лицом и не менее ярким именем.

— Лада, — представил ее Серебряков, и голос его с тоской и нежностью замер на последней ноте необычного имени.

Ирина даже не смела ревновать. Бессмысленно быть соперницей той, которая родилась, чтобы ее все любили. Мужчины, разумеется, ибо у Лады никогда не было подруг. Никто из девушек не решался намертво затеряться в тени ее колдовского очарования. Ирина отчетливо представляла, как можно отчаянно любить эти дымчатые глаза и полные чувственные губы. Длинные черные волосы, казавшиеся Ирине бесполезной мукой, Ладе служили обрамлением ее сияющей красоты. Правда, у Лады был жених и он стоял на страже всяких на нее посягательств. Но Ирина понимала, что настоящее чувство не признает официальных уз. У Лады могло быть десять законных мужей, и она наплевала бы на все это ради любви. Эта женщина не была ни расчетливой, ни здравомыслящей, и Ирина по-настоящему испугалась за свое хрупкое счастье.

— Милая девушка, — г сказала она Саше, кивнув на танцующую в кругу молодых людей Ладу. — Нравится тебе?

— С чего ты взяла? — буркнул Серебряков, избегая смотреть в глаза Ирине.

В двадцать лет искусство скрывать эмоции еще не отточено с таким совершенством, как в более зрелом возрасте.

Но, помолчав, Александр с горечью добавил:

— Любить ее — все равно что стоять в очереди за колбасой.

Ирина правильно поняла его слова. Она никогда не видела их рядом: Лада умела держать дистанцию. Попадая в одну компанию, они не разговаривали друг с другом, но все понимали и знали, что между ними существует взаимная симпатия. Чего он добивался, понять не мог никто. Его ухаживания за Ириной отличались своей неискренностью даже среди самых известных институтских донжуанов, которым, в отличие от Александра, было нужно что-то весьма конкретное от своих дам.

В день свадьбы Лады Ирина стала женщиной. Серебряков напился, чего с ним не случалось раньше, и впервые проявил интерес к ней как к женщине. Она была одна в комнате. Соседка уехала к родителям на майские праздники. И у них с Александром все случилось в первый раз, и этот кошмар навсегда остался одним из самых жутких воспоминаний в ее жизни.

Если бы женщина любила телом, для Ирины все счастливо закончилось бы в ту прохладную майскую ночь, когда любимый мужчина пытался вызвать в себе желание и страсть к ее неловкому телу. Восторженные любовные романы, запоем прочитанные в огромном количестве под сенью родительского дома, сконцентрировались в Ирине одним раскаленным словом «ложь». Все оказалось ложью: и умелые раздевания, и. долгие ласки, вызывающие взаимный восторг, и сам акт, преподнесенный как нечто прекрасное, как великий апогей бушующей страсти.

Ирина не почувствовала ничего, кроме боли, отвращения и брезгливости к физиологии. Ирина никому не рассказывала ни о событиях той ночи, ни о последующих попытках полюбить мужское тело. Ирина его так и не поняла, поэтому никогда не возражала против многочисленных любовниц мужа. Переложив на оплаченные услуги жриц любви неприятную ей обязанность, она почувствовала только облегчение. Что значат смешные движения тела в сравнении со святыми порывами любящей души?

После этой ночи Ирина сразу же забеременела. Серебряков оказался джентльменом и предложил законный брак. Глупо было не воспользоваться моментом, и Ирина получила Александра Серебрякова вместе со всем его светлым будущим в законное пользование. Через семь месяцев после свадьбы родился сын, скрепивший их брак. Но даже сына эта странная женщина любила меньше, чем мужа. У нее оказалась слишком цельная душа, чтобы разделить свою — любовь на двоих. Заботы о благополучии мужа поглощали время, силы и чувства. Ребенок получал все, кроме родительской любви. Серебряков был слишком увлечен работой, а Ирина — тем, чтобы его не потерять. Александр никогда не кричал ни на жену, ни на ребенка. Единственное, что Александр не прощал жене, так это полное отсутствие вкуса в одежде и косметике. Ничто не выводило его из себя так, как сочетание розового с зеленым в ее нелепых нарядах. Ирина никогда не могла забыть, как однажды собиралась на деловую встречу, а муж вошел взглянуть на ее платье. Зеркало отразило выражение брезгливости и отчаянья на гладко выбритом лице Александра.

— У меня что-то не так?

— Все, к сожалению, — ответил Александр и метнулся к платяному шкафу. — Снимай эту мерзость и запомни, что- с твоей фигурой вообще не должно быть никаких архитектурных излишеств в одежде. Ажурные черные колготки носят только проститутки, а банты на голове — торговки. И выброси, — бога ради, эту бижутерию. Она мне напоминает станцию метро «Новослободская».

— Что мне надеть? — глотая слезы, спросила она.

— Черное платье, которое я тебе привез из Италии, туфли на шпильке и нитку жемчуга. И сотри ты эту помаду, не твой цвет. Даю тебе пять минут, поторопись.

Она сделала так, как велел муж, и после этого случая наняла личного визажиста. Попробовала было привести в порядок полнеющее тело, но массажисты и тренеры только вздыхали:

— Ирина Сергеевна, здесь нужны радикальные меры. Вы'же никогда раньше не занимались спортом. Вот если все это срезать…

Но к радикальным мерам Ирина была не готова, к тому же Александр махнул на нее рукой и перестал придираться. Она нашла хорошего парикмахера, сшила по рекомендации близкой подруги пару удачных костюмов и поставила точку в поисках собственного имиджа. Жизнь устоялась, как болото, затянувшееся тиной повседневных проблем. Когда муж уезжал в командировки и длительные заграничные вояжи, мадам Серебрякова доставала из глубины роскошного шкафа любимую кофту с люрексом, связанный матушкой пушистый платок и заваривала собранные в родном лесу травы. Сидя на кухне, оборудованной приборами до сих пор непонятного ей назначения, Ирина Сергеевна думала, что живет дорогой, обеспеченной, желанной для многих жизнью, но, увы, не своей.

Кофту в конце концов выкинул неизвестно зачем начавший копаться в шкафу Серебряков, а платок грел ее долгими одинокими вечерами, когда уютно шипел чайник, телевизор показывал очередной слезливый сериал, а приходивший нарядный муж, пахнущий хорошим, по его понятиям, одеколоном, сразу засыпал, свалившись от бешеной усталости на шелковое белье. Ах, если бы не эти деловые ужины, переговоры и дурацкие шляпы на официальных приемах! И разные бокалы, которые злые люди придумали назло уютным глиняным чашкам. Одна такая чашка была тайком привезена Ириной из родной деревни на шикарную кухню. На ней были нарисованы большие глупые розы, а по краю шла блестящая каемочка, которая так ласково касалась губ, когда в рот вливался ароматный лесной чай. Чашка напоминала о деревенском доме с беленой потрескавшейся печкой и деревянным полом. Там, возле этого дома, росли старые яблони, и сочная антоновка осенью сводила скулы приятной кислотой. В этом доме Ирина жила до поступления в педагогический институт и совсем не мечтала о жизни жены бизнесмена. Казалось, ничто теперь не повлияет на семейный уклад.