Энн Бенсон - Похититель душ Страница 3

Все были уверены, что Жан де Краон сыграл какую-то роль в смерти Ги де Лаваля и что в сердце его живет скрытое от посторонних глаз зло. Как иначе объяснить то, что лесники и местные землевладельцы, за предыдущие годы проявившие себя верными и достойными людьми, оказались слишком далеко, чтобы прийти на помощь к Ги де Лавалю.

И, тем не менее, никто не сомневался, что животное, убившее де Лаваля, было самым настоящим демоном и, по-видимому, знало, кто нанес ему все раны и причинил страдания.

Словно ведомый самым злобным в мире демоном, кабан вонзил клыки в живот милорда Ги и вытащил наружу его внутренности… которые милорд отчаянно пытался засунуть обратно.

А потом, как говорят свидетели, зверь просто исчез.

И хотя я видела, как умирал мой Этьен много лет спустя, должна признаться, мне не дано понять ужаса, который охватывает человека на пороге смерти. Очевидно, до тех пор, пока я сама к нему не подойду. Даже смотреть на это было невероятно страшно! Первые два дня Ги де Лаваль отчаянно молил о помощи, призывая к себе всех, кто мог оказаться ему полезным, и рассылая в разные стороны гонцов. Человек, обладавший таким влиянием, богатством и могуществом, не сумел найти никого, кто подарил бы ему хотя бы намек на надежду, ему не помогло бы даже все золото Бретани. Наша замечательная повитуха дала ему настойку опия, чтобы облегчить боль, но не хотела лгать. «Он умрет, – предрекала она, – и это так же верно, как то, что утром встанет солнце. И не много зорь ему суждено увидеть».

Когда он наконец осознал значение ее слов, он повел себя как отважный воин, коим всегда являлся. Милорд Ги решительно занялся приготовлениями к собственной смерти. Не обращая внимания на сильную боль, он собрал около себя людей, которым мог доверить заботу о сыновьях и выполнение своей воли. Конечно, были призваны и сыновья.

Рене де ла Суз был еще совсем ребенок и не до конца понимал значение происходящего. Он лишь смотрел на отца, не зная, что его ждет.

Но старший сын, Жиль де Ре, которому тогда исполнилось одиннадцать, казалось, осознавал происходящее с несвойственной его возрасту серьезностью. В то время как Рене боялся находиться в присутствии своего изувеченного отца, Жиль отказывался уходить из его комнаты и оставался рядом даже в самые тяжелые моменты. Он заявил, что желает быть с ним, когда лекари снимали повязки и накладывали свежие, обработав предварительно раны мазями. Когда другие покидали Ги де Лаваля, чтобы оказаться поближе к Жану де Краону, Жиль сидел у постели отца.

Я, знавшая его очень хорошо, возможно, единственная заметила, что благородная верность сына отцу приправлена пугавшим меня восторгом. И, несмотря на нежную терпимость и оправдание его поведения юношеским непониманием серьезности положения, я испытывала беспокойство.

– Мальчика слишком возбуждает это страшное зрелище, и я опасаюсь за его душу, – сказала я Этьену. – Повитуха жалуется, что он мешает ей обрабатывать рану и норовит прикоснуться к кровоточащему месту, когда она накладывает повязку.

Мне становилось не по себе, когда я видела такое нездоровое любопытство в столь юном существе, коему не пристало обращать внимание на подобные вещи. Все дамы в замке осуждали леди Мари де Краон – правда, у нее за спиной, – словно она была виновна в необычных наклонностях сына. Правда, это продолжалось до тех пор, пока она сама не скончалась, неожиданно и без всякой причины, через месяц после мужа. И тогда она стала святой, а я, его нянька, – чудовищем, испортившим ее сына.

Неожиданно я опомнилась и поняла, что остановилась на дороге посреди леса. Мне стало интересно, сколько времени я так простояла. Сухой хрустальный шорох листьев и тихий шепот ветра заставили меня вздрогнуть и прогнали печальные воспоминания. В голове у меня метались образы кровожадного кабана – он машет головой с длинным рылом и смертоносными клыками, острые раздвоенные копыта, способные легко разорвать человеческую плоть, роют землю.

Шорох листьев, треск сучьев, звуки у меня за спиной, среди деревьев…

– Я ей говорил, чтобы она отправила за покупками кого-нибудь помоложе.

Вот что скажет его преосвященство, когда они наткнутся на мое растерзанное тело.

– Ей следовало позволить брату Демьену пойти с ней. Но она ничего не желала слушать. Жильметта никогда никого не слушает.

Мысли о том, как он будет наслаждаться своей правотой, помогли мне вспомнить, что у меня есть ноги, так что вскоре я вышла на небольшой участок дороги, где деревьев было меньше, а сквозь ветви пробивалось солнце. Я немного отдохнула, наслаждаясь благословенным светом и безопасностью, пока сердце не перестало отчаянно колотиться в груди, а дыхание не успокоилось. Тогда я с новой энергией зашагала дальше.

Солнце уже стояло довольно высоко, когда я наконец вышла из леса на открытый луг перед Машекулем. Впереди виднелась рыночная площадь, где уже давно кипела жизнь и где я смогу почувствовать себя в полной безопасности в толпе людей: крестьян, ремесленников и булочников, предлагающих свои товары, женщин, торгующихся за более приемлемую цену, а также редких шлюх, коих я не должна замечать. Пробираться по грязи, чтобы купить кусок мыла и отстирать подол платья, – бессмысленное занятие, но ему время от времени предаются все женщины, исключая тех, кто принадлежит к знатным семьям.

Женщины останавливаются посплетничать под каким-нибудь открытым окном или у прилавка, а еще чаще около общественного колодца. Глядя на эти мирные картины, я нередко начинала жалеть о днях, оставшихся в прошлом, когда и мне было что рассказать о себе: мужья, сыновья, интриги в замке.

Я отругала себя за глупые заблуждения. После стольких лет затворничества я давно лишилась способности просто разговаривать с другими людьми. Я остановилась в полном одиночестве среди высокой травы. Вокруг никого не было, и я сняла покров и вынула заколки из волос. Они тут же окутали мою спину волной цвета штормовых облаков. Я откинула голову назад и закрыла глаза.

– Ах, Жильметта, твои волосы… Глядя на них, птицы начинают петь… – говорил мне муж.

Я открыла глаза и увидела не певчих птиц – над головой у меня кружил сокол. Он нырнул вниз, преследуя несчастную мышь, еще не знающую, что ее ждет встреча с безжалостным клювом. Как мог Этьен оставаться спокойным, когда такое холодное существо, сокол, сидел у него на руке. Это было выше моего понимания, но, когда милорд Жиль увлекся разведением птиц, в обязанности мужа стала входить забота о них.

Как же легко предаваться приятным воспоминаниям, когда покров Господа снят с головы. Но даже несмотря на то, что мне было приятно оставаться с непокрытой головой, я снова надела покров и привела себя в порядок. Затем прогнала мысли об увлечениях милорда и зашагала в сторону деревни.

Как я и ожидала, повсюду царила суматоха, поскольку приближалось Прощеное воскресенье и следовало еще многое сделать. Я заговорила с первым добродушным на вид мужчиной, который мне встретился, пожелав ему доброго дня.

– И вам того же, матушка, – ответил он вежливо.

– Я ищу одну женщину, мадам ле Барбье, она швея из прихода Сент-Оноре. Вы не подскажете, где ее найти?

Мужчина неожиданно побагровел, и у него на лице появилось такое выражение, что я не удивилась бы, если бы он перекрестился.

– Идите вон туда, – ответил он после продолжительного молчания и показал на восток, так что мне пришлось прикрыть глаза рукой от солнца. – Пройдете мимо колодца, а затем между первыми двумя домами сверните налево. За ними увидите круглое здание. Она живет там.

Я кивнула и собралась его поблагодарить, но он меня перебил.

– Да, пребудет с ней Господь, – сказал он. – И с вами тоже.

И тут же поспешил прочь, а я поднесла руку к открытому рту, пытаясь сдержать слова благодарности и удивления. Впрочем, он бы все равно ничего не услышал, потому что испуганно шептал что-то себе под нос.

Что-то про маленьких детей…

У меня появились новые вопросы, и я попыталась его остановить, но он был уже довольно далеко, а я не знала, как его зовут. Если бы я окликнула его вслед, то привлекла бы к себе внимание прохожих, а это в мои планы не входило.

Он очень точно объяснил мне дорогу, и я обнаружила, что круглый домик выходит в общий двор с двумя другими, хотя оба оказались длинными строениям, в которых могли разместиться и люди, и животные. Ремесло мадам Барбье было вполне прибыльным, и когда-то она, наверное, могла позволить себе обходиться без животных в своем доме. Женщина, которую я знала давным-давно, гордилась бы своим благополучием. Но сегодня во дворе у нее царила такая же грязь, как и у остальных жителей деревни около Машекуля; впрочем, это было общее бедствие, особенно в весеннюю пору. Я осторожно прошла по двору, приподняв повыше юбку, постучала в деревянную дверь и, закутавшись в плащ, принялась ждать.

Я ждала, ждала…

– Кто там? – услышала я наконец голос изнутри.