Никки Френч - На грани Страница 3

— Зачем упускать отличную рекламу? — Она заглянула в класс поверх моего плеча. — Это он?

Я оглянулась на большой полосатый арбуз, с невинным видом возлежащий на полке за моей спиной.

— Он самый.

— Ни за что бы не подумала, что ты такая сильная. Ладно, до встречи.

Я вернулась в класс и снова уткнулась в журнал.

— Так на чем мы остановились?.. Да. Кадиджа.

— Здесь, мисс.

Журналист оказался мужчиной средних лет, толстеньким коротышкой с пучками волос, торчащими из ноздрей и из-под воротника рубашки. Его фамилию я не разобрала, и от этого мне было неловко — он-то знал мои имя и фамилию. Кажется, его звали Боб. От жары его лицо приобрело багровый оттенок, под мышками расплылись громадные пятна пота. Он стенографировал наш разговор в потрепанном блокноте, ручка так и скользила, зажатая в его мясистом кулаке. А фотографу, сопровождавшему его, было лет семнадцать: темный ежик, серьга в ухе, настолько тугие джинсы, что я опасалась, как бы они не треснули, когда он присаживался с фотоаппаратом на четвереньки. Боб донимал меня вопросами, а фотограф тем временем блуждал по классу, смотрел на меня сквозь объектив с разных точек. Перед их приездом я успела причесаться и слегка подкраситься — по настоянию Луизы, которая вытолкала меня в учительскую раздевалку и сама взялась за расческу. Теперь я уже жалела о том, что не приняла ее советы всерьез. Я сидела в старом платье цвета сливок, с измятым подолом. В присутствии журналиста и фотографа я ощущала неловкость.

— О чем вы думали перед тем, как решили сбить его с ног?

— Я просто сбила его. Не задумываясь.

— И вам не было страшно?

— Нет. Испугаться я не успела.

Журналист торопливо выводил в блокноте закорючки. Мне все казалось, что он ждет от меня гораздо более глубоких и остроумных ответов.

— Откуда вы родом? Аратюнян — странная фамилия для блондинки.

— Из деревни под Шеффилдом.

— Значит, в Лондоне вы недавно. — Дожидаться подтверждения он не стал. — И вы работаете с дошкольниками?

— Точнее, с учащимися нулевого класса.

— Сколько вам лет?

— Двадцать три.

— Хм-м... — Он обвел меня задумчивым взглядом, словно оценивал ничем не примечательную свиноматку на сельскохозяйственном аукционе. — Сколько вы весите?

— Что?.. Примерно семь с половиной стоунов[1].

— Семь стоунов? — Он ухмыльнулся. — Невероятно. А преступник был здоровый малый. — Он пососал ручку. — Вы согласны, что общество изменилось бы к лучшему, если бы в нем было больше таких людей, как вы?

— Не знаю... — растерянно промямлила я, подыскивая уместный ответ. — А если бы у меня под рукой не оказалось арбуза? Или если бы я промахнулась?

Зоя Аратюнян, выступающая от имени бессловесной молодежи. Боб нахмурился, даже не пытаясь записать мой ответ.

— Как вы себя чувствуете в роли героини?

До этого момента все шло неплохо, но теперь я ощутила легкое раздражение. Конечно, облечь его в хоть сколько-нибудь разумные слова я не смогла.

— Так вышло, — пожала плечами я. — Героиней я себя не считаю. Вы, случайно, не знаете, что с той женщиной?

— Все в порядке, если не считать пары сломанных ребер и зубов.

— Надо снять ее с арбузом, — вмешался мальчишка-фотограф.

Боб кивнул:

— Да, так будет лучше.

Он снял арбуз с полки, пошатнувшись от тяжести.

— Увесистый, — заметил он, кладя арбуз мне на колени. — Неудивительно, что вы сбили его с ног. Смотрите на меня, подбородок выше. Улыбочку, дорогая! Ну, еще разок. Отлично.

Я улыбалась до тех пор, пока улыбка не стала заученной. В класс заглядывала усмехающаяся Луиза. Меня так и подмывало расхохотаться.

Потом фотографу вздумалось снять меня с арбузом и детьми. Я попыталась притвориться чопорной викторианской классной дамой, но выяснилось, что Полин уже дала согласие на такой снимок. Арбуз фотограф предложил разрезать. Он оказался сочным, с густо-розовой мякотью, чуть более светлой у корки, с лакированными черными семечками и травянистым свежим ароматом. Я разрезала его на тридцать две дольки: по одной каждому из детей и одну для меня. Они обступили меня на расплавленной от жары бетонной игровой площадке, держа свои ломти арбуза и улыбаясь в объектив.

— А теперь — все вместе! Раз, два, три — чи-из!

Местная газета вышла в пятницу. Всю первую полосу заняла огромная фотография — я, дети и куски арбуза. «Мисс Героиня и тот самый арбуз». Снимок был далеко не безупречным. Дэрил ковырял в носу, Роуз заправила юбку в трусики, а в остальном все получилось неплохо. Полин осталась довольна. Она повесила вырезку из газеты на доску объявлений в вестибюле, где ее вскоре захватали дети, а потом сообщила мне, что по поводу статьи звонили из солидной газеты. По своей инициативе Полин назначила интервью и еще один сеанс фотосъемки на обеденный перерыв. Собрание учителей я могу пропустить — конечно, если я не против интервью. Она уже поручила своей секретарше купить еще один арбуз.

Я подумала, что этому надо положить конец. Самостоятельное и бесконтрольное продолжение этой истории меня ошеломило. На следующий день я едва узнала себя в женщине на одном из разворотов «Дейли мейл» — отягощенной громадным арбузом и придавленной сверху броским заголовком. Эта женщина с осторожной улыбкой и светлыми волосами, аккуратно заложенными за уши, не была похожа на меня внешне и изъяснялась не так, как я. Неужели все новости в этом мире — вымысел? На следующей странице, в самом низу, была помещена крохотная заметочка о том, что в Кашмире с моста рухнул автобус, почти все пассажиры погибли. Наверное, если бы не двадцатитрехлетняя учительница-англичанка, места для статьи о трагедии в Кашмире осталось бы гораздо больше.

— Ерунда, — заявил Фред, когда я поделилась с ним этими мыслями вечером, поедая подмокшие чипсы с уксусным соусом после кино, в котором обладатели чудовищных бицепсов с оглушительным треском крушили друг другу челюсти. — Не прибедняйся. Ты совершила геройский поступок — всего за долю секунды решила, как быть. — Он взял меня за подбородок худой мозолистой ладонью. Мне показалось, что он видит не меня, а женщину с фотографии, с приклеенной улыбкой. Фред поцеловал меня. — Одни люди спасают других, бросаясь животом на гранату, а ты метнула арбуз. Вот и вся разница. Пойдем к тебе? Еще не очень поздно.

— У меня целая гора письменных работ.

— Я ненадолго.

Он швырнул остатки чипсов в переполненную урну, обошел собачью кучу на тротуаре и обнял меня за плечо длинной рукой. Исходящий от Фреда запах сигарет и сена перебивал вонь выхлопных газов и прогорклого масла из забегаловок, торгующих кебабами и чипсами. Он высоко закатал рукава рубашки, его предплечья были загорелыми и исцарапанными. Светлые волосы падали на глаза. В этот душный вечер в большом городе от Фреда веяло прохладой. Я не устояла.

Фред — мой новый парень, а может, и не просто парень. В отношениях мы достигли идеальной стадии. Трудности и смущение первого периода, когда чувствуешь себя комиком перед неподатливой аудиторией, скупой на смех и аплодисменты, мы уже миновали. Впрочем, смеха я и не добивалась. Но те времена, когда слоняешься по квартире, не обращая внимания на партнера, еще даже не маячили у нас на горизонте.

Почти весь год Фред проработал садовником, стал жилистым и сильным. Было видно, как при движениях мышцы перекатываются у него под кожей. Его руки, шея и лицо покрылись густым загаром, а грудь и живот сохранили молочную белизну.

Мы еще не дошли до того, чтобы аккуратно и методично снимать одежду и тщательно развешивать ее на стульях. К тому времени как мы добрались до моей квартиры — а она всегда оставалась только моей, — нами уже овладело нетерпение, перед которым отступило на второй план все остальное. Иногда днем в классе, когда дети капризничали, а мне нездоровилось от жары, я вспоминала про Фреда, про предстоящий вечер и сразу ощущала прилив энтузиазма.

Потом мы закурили, лежа в моей тесной спальне и слушая музыку и гудки за окном на улице. Кто-то заорал: «Тварь, сука, я тебе покажу!» По тротуару прогрохотали подошвы, вскрикнула женщина. Ко всему этому я более-менее привыкла. И уже не просыпалась по ночам от топота и визга.

Фред включил лампу на тумбочке, осветив унылую, убогую неприглядность квартирки. Как меня угораздило купить ее? Сумею ли я теперь сбыть ее с рук? Даже если я приведу ее в порядок — выброшу застиранные оранжевые шторы, оставленные бывшим владельцем, прикрою ковром вытертый паркет, оклею обоями бежевые стенные панели, покрашу оконные рамы, повешу на стены зеркала и картины, — никакой, даже самый продуманный дизайн не замаскирует тесноту и мрачность этой дыры. Из одной и без того крохотной квартиры кто-то предприимчивый выкроил целых две. Окно в комнате, гордо именуемой гостиной, разделяла пополам перегородка, через которую я часто слышала, как сосед осыпает кого-то бранью. В порыве горя и тоски, подгоняемая отчаянным желанием иметь хоть какой-нибудь дом, я потратила на эту халупу все деньги, оставленные мне отцом. Здесь я так и не прижилась, просто застряла, когда цены на недвижимость взлетели до небес. В жару мне приходилось каждый день мыть окна, и все-таки к вечеру они покрывались жирной копотью.