Сара Рейн - Темное разделение Страница 3

— Мне очень понравились ваши работы, — сказал он. — Хотя признаюсь, от некоторых из них становится не по себе.

— Например, этот снимок — с круглым окном и деревом, напоминающим виселицу?

— Да. Но мне нравится то, как вы подмечаете во всем темную сторону и подчеркиваете ее какой-то образной деталью — веткой дерева, стулом или тенью.

Гарри отметил, что ей понравились его слова.

— Да, я всегда стараюсь найти эту темную сторону.

— Темная сторона есть почти во всем, разве нет?

Она посмотрела на него, словно пытаясь понять, не смеется ли он над ней. Убедившись, что он серьезен, она ответила:

— Действительно почти во всем, правда? Меня это очень увлекает — находить эту темноту.

— Могу я еще раз посмотреть фотографии? Только на этот раз — с вашими комментариями.

— Да, конечно. Подождите минутку, я наполню ваш бокал.

Она спрыгнула с подоконника. Никакой особой грации, но смотреть на нее было в высшей степени приятно, и Гарри неожиданно задумался: не унаследовала ли она от своей матери то, о чем давеча с такой задумчивостью вспоминал Маркович?

Они вместе прошлись вдоль ряда застекленных снимков.

— Мне нравится противопоставлять друг другу ухоженные и заброшенные пейзажи, — говорила Симона. — Когда я делала эту серию для…

— Национального Треста против брошенных домов.

— Да-да, точно. Когда я работала над ней, самые ветхие здания я приберегла напоследок. Это как в детстве, когда сначала съедаешь корочку с фруктового пирога и оставляешь мягкий кусочек с фруктами напоследок. Вот это — замок в графстве Поуис. Одна из старинных пограничных башен, некоторые ее фрагменты практически не изменились с четырнадцатого века. Очень красивый замок, правда? Разрушенный, но изумительно разрушенный, руины очень хорошо сохранились, в них словно навеки застыла частица прошлого.

— А этот снимок вы решили ему противопоставить.

Ему показалось, что она на мгновение замешкалась, прежде чем ответить:

— Это замок семнадцатого или восемнадцатого века. Он символизирует умирающее прошлое — здание было заброшено на долгие годы, по сути, оно уже почти полностью сгнило. Должна вам признаться, этот снимок я включила в экспозицию из тщеславия — я сделала его, когда мне было лет двенадцать, своим самым первым фотоаппаратом, и он просто вызывает у меня сентиментальные чувства. В целом он достаточно неплох, и я решила включить его в качестве противоположности предыдущему.

— Да, он достаточно хорош. Где это? — спросил Гарри, наклоняясь ближе, чтобы прочесть подпись.

— Его называют Мортмэйн-хаус, — ответила Симона. — Он расположен на границе Шропшира — западная граница, где Англия переходит в Уэльс. Я жила там в детстве.

— Мортмэйн… Это переводится как «мертвая рука»?

— Да. В Средние века люди передавали землю церкви, чтобы после их смерти детям не пришлось платить феодальные пошлины. А потом наследники забирали землю обратно. Своего рода афера, которую впоследствии раскрыли, и был издан закон, пресекающий подобные случаи, — его называют «Законом мертвой руки». Я не слишком много говорю?

— Нет-нет, продолжайте, это очень интересно. Он напоминает, — сказал Гарри, внимательно рассматривая место, которое Симона назвала Мортмэйн-хаус, — замок из классического фильма ужасов.

— Похож, правда? — Она сказала это немного более беспечно, чем следовало. — Но я ничего не преувеличила. Он действительно выглядит именно так.

— Наверное, он наполнен тенями и кошмарами.

— Кошмар — понятие субъективное, не так ли? У каждого из нас есть свой кошмар.

Гарри взглянул на нее сверху вниз. Ее макушка была на уровне его плеча. Он сказал:

— Боже мой, я бы и в ореховой скорлупе считал себя властелином необъятного пространства, если б только не дурные сны[3].

— Да. Да. — Она улыбнулась, словно ей было приятно видеть, что он понимает.

Интересно, подумал Гарри, а если бы я сейчас сказал ей: «У каждого из нас есть свой кошмар, но вы, дорогая моя, не знаете, что я пришел сюда, чтобы повернуть время назад, чтобы найти тропинку в ваше прошлое…»

Разумеется, он не сказал этого вслух. Никогда не снимай маску. Только если это вопрос жизни и смерти.

Вместо этого он спросил:

— Умение видеть в жизни темные стороны — это ваша отличительная черта?

Симона надеялась, что она не слишком много наговорила этому журналисту из «Глашатая» про темноту, Мортмэйн-хаус и все такое. Но ей казалось, что он все понимает — ведь он вспомнил эту цитату про ночные кошмары. Его интерес казался искренним.

И она неожиданно расстроилась, когда два дня спустя Анжелика, анализируя результаты открытия галереи, между делом сообщила ей, что Гарри Фитцглен позвонил ей и пригласил поужинать.

— Это очень мило. — Симона не хотела ревновать Анжелику, ведь это именно она дала ей потрясающую возможность проявить себя. Говоря про Анжелику, люди обычно добавляли: «Та самая Анжелика Торн, понимаете — одна из тех самых девушек девяностых годов. Дюжины любовников, самые безумные вечеринки. Она перепробовала все на свете». Но сейчас Анжелика решила заняться меценатством, и Симона была одной из ее протеже, так что Симону не касалось то, чем она занимается — хоть черной магией или каннибализмом. Она не хотела завидовать тому, что Гарри Фитцглен пригласил Анжелику на ужин, даже несмотря на то, что Анжелика, со своей особенной кошачьей улыбкой, сообщила ей, что идут они в «Баклажан» в Челси.

— Если он может позволить себе «Баклажан», значит, у него отлично идут дела.

— Мне нравятся преуспевающие люди. Вообще-то… Боже мой, это что, счет за электричество? Не может быть, ты только посмотри на сумму! Не могли же мы использовать столько обогревателей, у нас тут, черт возьми, не оранжерея!

Они сидели в галерее Блумсбери, в офисе наверху. Симона любила этот тесный уголок, затерявшийся среди многочисленных офисов; окна выходили на крохотную лондонскую площадь, кое-где из-за домов выглядывали Британский музей и университет — казалось, что эти маленькие фрагменты живут своей собственной жизнью, словно они решили отделиться от своих зданий и устроились там, где им удобно. Офис был символически отделен от остальной мансарды и получился совсем маленьким, поскольку они старались оставить как можно больше места для самой галереи, зато отсюда можно было видеть Лондон далеко поверх крыш — в неизменной туманной дымке, поскольку стекла в старинных окнах стали шероховатыми от времени.

Еще Симона любила запахи этого дома; несмотря на все реконструкции, живущие здесь запахи принадлежали совсем не этому веку. В 1900-х годах Блумсбери был модным местом среди так называемых интеллектуалов — поэтов, писателей и художников. Порою ей казалось, что в какой-нибудь из щелей еще сохранился отблеск прошлого, и, заглянув туда, она увидит, как в комнате, уставленной свечами, разговаривают, смеются и спорят эти люди — хотя нет, в те времена свечами не пользовались, ведь было газовое освещение. Это совсем не так романтично.

И все же было бы интересно проследить историю здания, узнать о людях, которые здесь жили, когда в этом доме были квартиры. Можно было бы сделать небольшую выставку на эту тему: может быть, удалось бы найти и отреставрировать старые фотографии. Интересно, у Гарри

Фитцглена есть доступ в архив газет и фотоагентств? Может, попросить Анжелику, чтобы она поговорила с ним? Обычно Анжелика с энтузиазмом берется за все, что касается галереи, но она может не захотеть обсуждать свои планы с малознакомым человеком.

Симона украдкой рассматривала Анжелику. Сегодня на ней были новые очки с огромными стеклами в черепаховой оправе. Анжелике не нужно носить очки, это просто часть нового имиджа. В них она похожа на очень сексуальную оксфордскую преподавательницу, подумала Симона. Пожалуй, только Анжелика способна выглядеть необычайно сексуальной и в то же время предельно серьезной. Симоне вдруг захотелось сделать ее портрет, попытаться запечатлеть эту ее особенность. Интересно, а Гарри Фитцглен тоже заметил в Анжелике эти две стороны, когда пригласил ее на свидание? А если заметил, то какая из них привлекла его больше? Сексуальная, разумеется. Как и любого мужчину.

А может, и нет. Он куда более умен, чем пытался показать в разговоре с нею, и куда более проницателен. Симона сразу же это почувствовала, даже если не принимать во внимание эту цитату из Шекспира. Он увидел темноту в мраке Мортмэйн. Впрочем, ее заметил бы любой человек более-менее нормальным зрением. Но вопрос, который он задал Симоне — про то, видит ли она темную сторону вещей, — этот вопрос означает многое. Никому, кроме него, еще не удавалось ощутить присутствие этой темноты внутри ее собственного разума.