Роберт Харрис - Призрак Страница 3

Как раз в тот момент, когда я вышел на улицу, взорвалась очередная бомба. Из всех четырех выходов метро на Тоттенхем-Корт-роуд хлынула волна людей, похожая на грязный поток воды из засорившейся канализации. По мегафонам объявляли об «инциденте на Оксфорд-Циркус». Это уже напоминало пошлую романтическую комедию: «краткая схватка» с террором перерастала в полномасштабную войну. Я шел по тротуару, не зная, как попасть домой — такси, словно плохие друзья, всегда исчезают при первых признаках беды. У витрины одного из больших магазинов электронной техники толпа смотрела новостную программу, которая транслировалась одновременно на дюжине телевизионных экранов: нереальные снимки с «Оксфорд-Циркус»; черный дым, вырывавшийся из станции метро; отблески оранжевого пламени. Лента сообщений, бегущая внизу экрана, объявляла о террористе-смертнике, об убитых и раненых. Дальше шли номера телефонов аварийных служб. Над крышами зданий, склонившись носом вниз, кружил вертолет. Я чувствовал запах едкого дыма. От вони расплавленного пластика и горящего дизельного топлива слезились глаза.

Мне потребовалось два часа, чтобы добраться до дома. Я прошел весь путь пешком, волоча тяжелую сумку с книгами, — сначала по Мерилебон-роуд, затем восточнее, к Пэддингтону. Как обычно, железнодорожные станции и метрополитен закрылись для поиска других возможных бомб. Транспорт по обеим сторонам широкой улицы остановился — судя по прошлому случаю, движение могли открыть только поздним вечером. (Я подумал, что Гитлер напрасно пытался парализовать Лондон налетами воздушных эскадрилий; для этого хватило бы обдолбанного подростка с бутылкой хлорной извести и рюкзаком, набитым гербицидами.) Время от времени полицейские машины и кареты «Скорой помощи» включали сирены и заезжали на тротуар, стараясь найти объезд по проходным дворам и переулкам.

Я устало тащился вперед на алое сияние заката.

Где-то около шести часов вечера я наконец ввалился в свою квартиру. Она занимала два верхних этажа в старом доме с гипсовыми стенами. Местные жители называли наш район Ноттинг-Хиллом, хотя почтовый департамент упрямо настаивал на наименовании Северный Кенсингтон. Здесь в сточных канавах сверкали использованные шприцы, а напротив моего дома в халяльной бойне резали баранов. Зловещее место. Но из мезонина, который служил мне кабинетом, открывался чудесный и неомраченный небоскребами вид на Западный Лондон: коньки крыш, трамвайные парки, дорожные развязки и небо — огромное небо над городскими прериями, окропленное огнями самолетов, направлявшихся к аэропорту Хитроу. Я купил квартиру только ради этой панорамы, а не из-за раболепной скороговорки агента по недвижимости (впрочем, его услужливость можно было понять, ведь представители богатой буржуазии селились здесь еще реже, чем в центральном районе Багдада).

Кэт уже сидела на софе и смотрела новости. Черт! Я забыл, что она обещала прийти в этот вечер. Она была моей… Даже не знаю, как назвать. Нелепо говорить о Кэт, как о моей подруге. Мужчины под сорок не имеют подруг. «Сожительница» не годится, поскольку мы не жили под одной крышей. Партнерша? Как тут не сморщить нос? Возлюбленная? Не смешите меня. Невеста? Конечно, нет. Я нахожу в этом нечто зловещее — за сорок тысяч лет в человеческом языке не появилось такого слова, которое описывало бы наши отношения. (На самом деле ее звали иначе, но мне было лень расспрашивать о паспортных данных. В любом случае имя Кэт подходило ей лучше всего. Она выглядела как Кэт, если вы понимаете, о чем я говорю, — чувственная и дерзкая, похожая на девчонку, но всегда желавшая быть мальчишкой. Она работала на телевидении, но не позволяла профессии отягощать свою жизнь.)

— Спасибо, что позвонила и предупредила о визите. Я устал, как собака, однако пусть это не тревожит тебя.

Поцеловав ее в макушку, я бросил книги на софу и отправился на кухню за порцией виски.

— Весь метрополитен стоит. Мне пришлось идти от самого Ковент-Гардена.

— Бедненький малыш, — донесся ее ответ. — О, ты ходил по магазинам!

Я наполнил бокал водой из-под крана, отпил половину, затем долил виски и сделал глоток. Дырявая память запоздало подсказала, что мне полагалось зарезервировать столик в ресторане. Когда я вернулся в гостиную, Кэт вытаскивала из моей сумки книги — одну за другой.

— Зачем тебе это? — спросила она, повернувшись ко мне. — Ты же не интересуешься политикой.

И тут она все поняла. Кэт была умной — гораздо умнее меня. Она знала, за счет чего я живу. Она знала, что я должен был встретиться с литературным агентом. И она знала все о Макэре.

— Только не говори мне, что тебе предложили стать его «призраком». — Она засмеялась. — Я в такие россказни не верю.

Кэт пыталась превратить это в шутку. Она произнесла последнюю фразу с нарочитым акцентом, пародируя того американского теннисиста, который несколько лет назад мелькал на экранах телевизоров. Но я видел ее тревогу. Она ненавидела Лэнга и чувствовала себя преданной им. Она по-прежнему была верным членом партии. Этот факт тоже вылетел из моей головы.

— Возможно, переговоры ни к чему не приведут, — ответил я, сделав еще один глоток из бокала.

Она отвернулась к телевизору и притворилась, что смотрит новости. Но теперь ее руки были сложены на груди — предупреждающий знак о нараставшем недовольстве. Бегущая строка внизу экрана сообщала, что смертельная пошлина достигла цифры «семь» и, вероятно, не была предельной.

— Но если тебе предложат такую работу, ты возьмешься за нее? — спросила Кэт, не поворачивая головы.

От неприятного ответа меня спас диктор, объявивший о включении телемоста с Нью-Йорком. Нам предлагалось выслушать реакцию бывшего премьер-министра. Затем на экране появился Адам Лэнг. Он стоял за трибуной, украшенной надписью «Уолдорф-Астория», и это создавало впечатление, что его речь адресовалась публике, собравшейся на званый ужин.

— Вы все сейчас услышали трагическую новость из Лондона, — сказал он, — где злобные силы фанатизма вновь проявили свою нетерпимость…

Лично я не напечатал бы в газетах ни единого слова из его выступления. Это была почти пародия на то, что политик мог сказать людям после кровавой террористической атаки. Но, глядя на Лэнга, вы подумали бы, что именно его жена и дети погибли при взрыве. Он действительно обладал талантом, и сила его исполнения освежала и облагораживала прокисшие клише политики. Даже Кэт на минуту затихла. Только когда Лэнг замолчал и когда его в основном женская (довольно пожилая) аудитория поднялась для аплодисментов, она прошептала:

— Что он делает в Нью-Йорке?

— Возможно, выступает с лекциями.

— А почему он не читает лекций здесь?

— Наверное, потому что здесь никто не заплатит ему сотню тысяч долларов за выход к трибуне.

Она нажала на кнопку пульта и отключила звук. Последовала долгая пауза, после которой Кэт тихо сказала:

— В прежние времена, когда принцы ввергали свои страны в кровопролитные войны, им приходилось участвовать в битвах и рисковать своими жизнями — как бы показывая личный пример. Теперь они перемещаются в бронированных автомобилях с вооруженными телохранителями и ведут свой бизнес за три тысячи миль от нас, пока мы расхлебываем последствия их действий. Я просто не понимаю, как ты можешь…

Она наконец повернулась и строго посмотрела на меня.

— Я твердила тебе о нем несколько лет: «военный преступник» и так далее. Все это время ты сидел, кивал головой и соглашался. А теперь ты собираешься писать для Лэнга пропаганду, еще больше обогащая его чертовы фонды. Неужели мои слова вообще для тебя ничего не значили?

— Подожди минуту, — сказал я. — Ты прекрасно выразила свою мысль. Но ты сама пыталась взять у него интервью в течение нескольких месяцев. Так в чем же разница?

— В чем разница? О боже!

Он согнула пальцы — эти тонкие белые пальчики, которые я так хорошо знал, — и подняла руки в жесте раздражения, словно кошка, выпустившая когти. На ее руках напряглись сухожилия.

— В чем разница? Мы хотели привлечь его к ответу! Вот в чем разница! Задать ему насущные вопросы! О пытках, о бомбардировках и о лжи, а не твой слащавый вопрос: «Как вы это чувствовали?» О боже! Все оказалось пустой тратой времени!

Кэт встала и прошла в спальню, чтобы собрать сумку, которую она всегда приносила с собой, когда планировала остаться на ночь. Я слышал, как она шумно бросала в нее губную помаду, зубную щетку и дезодорант. Я знал, что если войду, то смогу исправить ситуацию. Наверное, она тоже ожидала этого: у нас бывали и худшие ссоры. Мне просто следовало признать ее правоту и свое несоответствие представившейся возможности, а затем подтвердить моральное и интеллектуальное превосходство Кэт в конкретной ситуации и во всех других делах. Для признания вины даже не требовалось слов: чтобы приостановить на время приговор, хватило бы многозначительных объятий. Но, честно говоря, в тот вечер передо мной стоял выбор между ее самодовольным левацким морализаторством и перспективой поработать с так называемым военным преступником. Лично я склонялся к сотрудничеству с военным преступником. Поэтому я просто сидел на софе и смотрел телевизор.