Айдар Павлов - Время Полицая Страница 3

Прямая противоположность брату - Олеся. Развитие бедной девушки к восемнадцати годам едва перевалило уровень трехмесячного младенца. Крест и боль Романовых. Олеся безвылазно жила в комнате, стены и пол которой были сплошь выложены мягкими розовыми подушками из шелка: так обустраивают комнаты умалишенных, чтобы во время своих загонов они не навредили самим себе. А загонов у Олеси хватало. Подобно папе и брату, спуску она никому не давала. Особым раздражителем для Олеси служили чужие носы. К примеру, шнобель папы, с которым у нее было много общего и форма носа которого напоминала ее собственный. Едва появлялась возможность, Олеся пыталась вырвать нос собеседника под корень. Перепадало не только папе, но и маме, и Полицаю, - всем, кто удостаивался аудиенции девушки в розовых владениях. По счастью, таковых можно было пересчитать по пальцам одной руки, для прочих доступ в келью Олеси был строго воспрещен, да и мало кто знал о ее существовании.

В комнате Олеси не было ни окон, ни дверных ручек, ни единого твердого предмета. Войти туда - пожалуйста, а вот выйти, если дверь захлопнется, никак нельзя. Да этого и не требовалось Олесе. По крайней мере, ее фантазия не могла охватить ту данность, что за розовыми стенами существует какое-то любопытное продолжение.

Объем сознания людей невозможно уложить в строгую шкалу подобно физическому росту, и все-таки каждому из нас отведены свои пределы. Сознание иногда в состоянии растянуться на года, века и даже тысячелетия. Метраж сознания Олеси Романовой не превышал нескольких секунд времени, метраж ее брата был ограничен несколькими сутками; дальнозоркость Ильи Павловича позволяла контролировать года. Однако и это мелочь, если вспомнить о загадочной расе людей, улыбающихся сквозь толщу веков со средневековых гравюр или в гекзаметре античного стиха: "Время? - говорят они. - Времени не существует. Мы здесь и там. Блаженна Олеся! Ибо не знает времени, мрачного пугала человеческого..."

Блаженная Олеся вполне довольствовалась тем, что видела вокруг себя: кондиционер на потолке, кровать у стены, фиксированное царское кресло в центре розовой комнаты, наконец, целый штат заморских игрушек. Их было много-много у Олеси, и все мягкие. Даже деревянный по замыслу папы Карло Буратино, и тот мягкий, плюшевый. К тому же без носа - длинный вызывающий шнобель поделом оторвался при первом знакомстве со своенравной девицей.

Так уж сложилось, что никому не желавшая ни добра, ни зла незлопамятная Олеся приучила домашних ничего хорошего от нее не ждать и не расслабляться. Выбить тарелку из рук матери, вцепиться кому-нибудь если не в нос, то в волосы, порвать одежду было для нее забавным приключением и необходимой эмоциональной встряской. Вела она себя столь независимо, что родные ее очень боялись и в розовой комнате вставали на цыпочки. Более других - Полицай. Человек - мускул, не башка - дерево, не кулаки - стальные гири, он чувствовал вблизи сестры-младенца восемнадцати лет безотчетный подсознательный страх и сводящий скулы дискомфорт, ни разу не оставался с Олесей наедине и никогда не смотрел ей в глаза.

Олеся не была обделена заботой и вниманием. Родители любили ее так, как, может быть, не любили бы полноценного ребенка, как не любили они сына от первого брака Полицая. Мать, если не пропадала за границей, то целыми днями ухаживала за Олесей. Отец, трудоголик и сухарь, обязательно заходил к дочурке, чтобы сказать "привет!" или "до встречи!" Не было дня, когда бы он ушел, не попрощавшись. Увы, Олесе-то до его приветов - как мартышке до Мерседеса. И тем не менее.

В начале девяностых семья Романовых жила в шестьдесят шестом доме по Гороховой улице, занимая целую лестничную площадку, объединившую пятикомнатную квартиру с розовой кельей и двухкомнатную квартиру Полицая.

Последние четыре года Пол жил один. Но это формально. Жена ушла после полученной им в двадцать шесть лет рабочей травмы. Ему хотелось тогда резать всех баб бензопилой как вареную колбасу. Страшное было время. Благо, оно не затянулось. К двадцати семи годам порядок под животом Полицая восстановился, и он стал бабником. А если вдруг слышал житейский совет жениться по новой, из-под его крутого панциря поднимался голубой лазерный взгляд такой силы, что все советчики, как один, спешили добавить, что это шутка, и что вообще они не о том.

Полицай стал своеобразным бабником. Далеко не рыцарь-трубадур, он не очень-то баловал женщин. Впрочем, об амурных похождениях чуть позже. Сначала о деле.

В половине десятого утра 2-го декабря Полицай стоял в кабинете президента компании один на один с папой и выслушивал рутинное производственное задание.

- Вадим Полоцкий, - объявил Романов старший. – Твой тезка, ебена вошь. Пригрел тридцать штук наших баксов. Разберись с этим тормозом сегодня же... Лично я не могу такого понять. Что они себе позволяют? Думают, мы дойная корова? Туда тридцатник – сюда тридцатник... Короче, не погасит сегодня - оторви ему чайник, понял?

- Понял, - кивнул Полицай.

- На, вот его визитка. Здесь адрес и телефон. Если он, конечно, не сдернул.

- Куда?

- Да кто их поймет? Эти бараны вечно куда-то норовят сдернуть. Думают, мне лень будет за ними бегать.

Полицай взял из рук отца визитку:

- Телефон рабочий?

- Домашний.

- На что брал деньги?

- Открывал дело.

- Когда?

- Открывал? Кажется, в начале года. Какие-то ларьки...

- И ты и ему так просто отломил тридцать косых? - не понял Полицай.

Отец загадочно пожал плечами:

- Пол, я уже не помню, как там было.

Полицай навел на папу голубые прожектора: разве можно забыть о тридцати тысячах? Да и надо ли вообще давать какому-то говеному Полоцкому кредит? Если уж приперло дать, то зачем сразу столько? Наконец, почему он, начальник службы безопасности, узнал о долге, длинною в год, только сейчас? Неразрешимые вопросы родили на лбу Полицая профессиональную складку. С подозрением взглянув на отца, он щелкнул костяшками пальцев и размял плечи, как будто готовился к выходу на ринг.

Гипсовое изваяние в очках не шелохнулось:

- Пол, ты меня понял? - спросил Илья Павлович.

- Ясно, - ответил Полицай, прищурив глаза.

- Тряхни его сегодня же. - Папина рука опустилась, чтобы открыть ящик стола. Через мгновение перед Полицаем появилась пачка сотенных рублей: - Он стоит не больше десяти тысяч, - продолжал Романов старший, имея в виду Вадика Полоцкого и рубли. - Получишь восемь, если баксы вернутся... - Пачка сотенных упала обратно в ящик. - Сначала присмотрись, почем хата. Может, закроется хатой. Ежели ему вообще нечем закрыться, делай, что считаешь нужным. Вечером я от тебя слышу, что проблемы Полоцкого больше не существует.

- Ее уже не существует.

Илья Павлович спокойно кивнул, снял очки в золотой оправе и помассировал переносицу:

- Теперь повтори, Пол все, что я сейчас сказал.

- Не понял?

- Повтори, Пол, все, что я только что сказал, - медленно произнес отец.

- Короче, Вадим Полоцкий, блн, пригрел тридцать кусков, нах. Не закрывается - откручиваем чайник, блн, - начал Полицай и толково воспроизвел сценарий задания.

3

Легкие хлопья снега кружили по ту сторону окна. В квартире было так тихо, что Вадим обомлел. Он только что продрал глаза после полноценного сна, лежал на двуспальной кровати и пытался сообразить, где в данный момент находится Настя: в ванной или на кухне. Однако чем дольше он соображал, тем загадочнее становилось: ни единого шороха, свидетельствовавшего о том, что в доме, кроме него, кто-то есть, он не расслышал.

Как в вакууме.

- Настя? - позвал Вадим.

Полнейшее безмолвие.

- Ты где? - Он поднялся с постели. - Слышь?

Тишина. Вадик лениво поплелся на кухню, открыл форточку, затем заглянул в ванную комнату и вернулся к дивану. На журнальном столике стояла коробочка. Он открыл ее и пожал плечами: контактные линзы девушки были на месте. Как она их оставила?

- О, ля-ля! - Он быстро осмотрелся.

Сумки в комнате не было.

Он трижды обошел квартиру в надежде ее найти, но... сумарь исчез.

- Что ж ты, любовь моя? - пробубнил Вадим в пустоту. - Почему ты взяла деньги? Они же наши. Твои и мои...

Он автоматически потянулся к телефону.

«Позвонить ей? Допустим. А с чего начнем?»

«Где деньги, Настя? Зачем ты взяла деньги?» - как-то не полюбовно, нехорошо. Лучше так: «Я угораю от твоих приколов, подснежник. Шутка удалась. А теперь поехали в Италию».

..."Сицилия, Палермо, Рим - после слякоти Питера - настоящий рай", - как выразился папа, выдавая ему капусту на медовый месяц. Тридцать тонн баксов! Хороший папа: "Семья строится не на песке, сынок", - и бах! - тридцать косых в хозяйственную сумку: "Бери, Вадик, гульни с Настей в Италии. Извини, что мелкими".

«Да что уж. Мелкими, так мелкими». - Вадим улыбнулся. Он не ожидал от батона такого внимания к своей личной жизни.