Тим Уивер - Обгоняя смерть Страница 3

— Вот человек, которого я знаю.

Мэри подняла руку:

— Не нужно.

— Но он поможет те…

— Я не стану объяснять это никому другому.

— Почему?

— Ты представляешь, сколько раз я мысленно вела этот разговор? Не думаю, что у меня хватит сил повторить его снова. Да и какой смысл? Если ты не веришь мне, почему считаешь, что поверит детектив?

— Это его работа.

— Он рассмеется мне в лицо.

— Мэри, этот человек не рассмеется.

Она вновь покачала головой:

— Ты так смотрел на меня… Я больше не смогу этого вынести.

— Мэри…

Она наконец опустила руку.

— Представь себе, что это была бы Деррин.

— Мэри…

— Представь себе, — повторила она, потом спокойно поднялась и вышла.

3

Я вырос на ферме. Отец охотился на фазанов и кроликов, у него была старая винтовка со скользящим затвором. По утрам в воскресенье, когда вся деревня — в том числе и моя мать — шла в церковь, он вел меня в лес, и мы стреляли.

Когда я подрос, мы продвинулись до копии «беретты», которую отец заказал по почте. Стреляла она только пульками, но мы ставили в лесу мишени в человеческий рост. Десять мишеней. Попадание в голову — десять очков, в корпус — пять. В день, когда мне исполнилось шестнадцать, я впервые выбил сто. За это отец позволил мне носить свою любимую охотничью куртку и взял в пивную вместе с друзьями. Вскоре вся деревня узнала, что его единственный сын станет снайпером в британской армии.

Этого не произошло. Я так и не пошел в армию. Однако десять лет спустя нашел заклинившую «беретту», очень похожую на ту, из которой когда-то стрелял, на улице в Александре, пригороде Йоханнесбурга. Только эта была настоящей. В обойме оставался один патрон. Потом я узнал, что в тот же день пуля, возможно, даже из найденного мной пистолета, оборвала жизнь фотографа, с которым мы два года занимали один кабинет. Фотограф прополз треть мили по улице — вокруг стреляли, люди перепрыгивали через его тело — и умер посреди дороги.

Тем же вечером я снял дом, достал из пистолета патрон и с тех пор хранил его. Как память об отце и наших воскресных утрах в лесу. И о фотографе, покинувшем этот мир в одиночестве, посреди пыльной улицы. Но главным образом о том, как можно отнять жизнь, и о расстоянии, которое ты готов проползти, цепляясь за нее.

В конце того же дня я позвонил Мэри и сказал, что берусь за ее дело. Она расплакалась. Я несколько минут слушал ее всхлипы, прерываемые словами благодарности, и пообещал утром подъехать.

Положив трубку, я посмотрел в коридор, в глубь дома, в темноту нашей спальни, которой не пользовался после смерти Деррин. Ее книги все так же стояли под подоконником — обложки помяты, уголки страниц загнуты за неимением закладки. На подоконнике рос ее паучник, его длинные, тонкие веточки касались романов на верхней полке.

После того как Деррин не стало, я не провел в спальне ни единой ночи. Входил туда, чтобы принять душ, полить ее растения, но спал в гостиной на диване при включенном телевизоре. Его звуки меня успокаивают. Люди, программы, привычность всего этого помогают заполнить часть того пространства, что занимала Деррин.

4

На другое утро около десяти я подъехал к дому Мэри в псевдотюдоровском стиле, находящемуся в часе езды к западу от Лондона. Это был живописный загородный коттедж в самом конце обсаженного деревьями тупика: окна со ставнями, широкое, цвета тикового дерева крыльцо, корзины с цветами, слегка раскачивающиеся на ветерке. Я поднялся по ступеням и позвонил.

Через несколько секунд створ чуть приоткрылся и появилось лицо Мэри. Узнав меня, она распахнула дверь, позади нее на лестнице сидел муж.

— Привет, Дэвид.

— Привет, Мэри.

Она отступила, и я вошел в дом. Муж неотрывно смотрел на игральную карту в своих руках, поворачивая ее то вверх лицевой стороной, то вниз.

— Хочешь кофе или чаю?

— Кофе. Спасибо.

Мэри кивнула.

— Малькольм, это Дэвид.

Тот не шевельнулся.

— Малькольм.

Никакой реакции.

— Малькольм.

Он вздрогнул, словно от удара током, и поднял взгляд. Но лишь затем, чтобы определить источник шума.

— Малькольм, иди сюда, — жестом пригласила его Мэри.

Малькольм поднялся и зашаркал к нам. Тощий, усталый, безжизненный. Кожа на лице обвисла. Он был немногим старше Мэри, но выглядел стариком. Он имел фигуру регбиста и, возможно, некогда был сильным. Но теперь его жизнь уходила, и вес вместе с ней.

— Этого человека зовут Дэвид.

Я поднял его свисавшую руку и пожал. Он, казалось, не понял, что происходит.

Когда я выпустил его руку, она бессильно упала, и он направился к телевизору, словно оглушенный лекарствами. Я пошел за ним, ожидая, что Мэри последует нашему примеру. Но она скрылась в кухне. Я взглянул на Малькольма Тауна. Он таращился в телевизор, на лицо падали разноцветные блики.

— Тебе нравится телевизор? — спросил я.

Малькольм взглянул на меня с каким-то странным выражением, словно понял вопрос, но не знал, как на него ответить. Потом снова повернулся к экрану и через несколько секунд захихикал, почти виновато. Я видел, как движутся его губы.

Мэри вернулась с подносом.

— Извини, что так долго. Вот сахар, вот молоко. — Она положила на тарелку пирожок и протянула мужу: — Ешь, Мальк.

Он взял тарелку и уставился на нее.

— Я не знала, как ты это воспримешь, — сказала мне Мэри.

— Все в порядке.

— Вот пирожки с черникой, вот с малиной. Бери какие хочешь. Малькольм предпочитает с малиной, правда, Мальк?

Я взглянул на него. Он тупо смотрел на тарелочку. Можно ли помнить, какие пирожки предпочитаешь, забыв собственное имя? Мэри словно прочитала мои мысли, но не придала им значения.

— Когда у Малькольма появились первые признаки болезни Альцгеймера?

Она пожала плечами:

— Два-три года назад, но, по-моему, мы заметили неладное после исчезновения Алекса. Тогда он просто забывал всякие мелочи, как мы с тобой, только эти воспоминания не возвращались. Улетучивались. Потом настал черед серьезных вещей, имен, событий, и в конце концов он начал забывать меня и Алекса.

— Алекс и Малькольм были близки?

— Были, всегда.

Я кивнул, откусил кусочек пирожка с черникой и сказал:

— Знаешь, мне кое-что потребуется. Прежде всего любые фотографии, какие есть. Затем адреса его друзей, работы, девушки, если она у него была. Еще я хотел бы осмотреть его комнату. Думаю, это пригодится.

Я почувствовал пристальный взгляд Малькольма Тауна и обернулся. Голова его была слегка опущена, мрачные глаза прятались под нависшими бровями. Из уголка рта свисала капля слюны.

— Перестань таращиться, Мальк, — сказала Мэри.

Он снова повернулся к телевизору.

— Алекс в момент исчезновения жил не дома?

— Да. Но приехал в отпуск на несколько недель.

— Где он жил?

— В Бристоле. Он там учился в университете.

— А после университета?

— Нашел там работу, связанную с компьютером.

— Он был программистом?

— Не совсем, — негромко ответила она. В глазах ее мелькнуло разочарование.

— Что произошло?

Мэри пожала плечами:

— Я просила его вернуться домой после выпуска. Работа там была ужасной: он с утра до вечера вводил данные в компьютер, каждый день одно и то же. Да и зарплата жалкая. Алекс заслуживал большего.

— Но возвращаться не хотел?

— По английскому языку у него была ученая степень первой ступени. Он мог бы найти в Лондоне прекрасное место, получать совсем другие деньги. Вернувшись сюда, меньше бы платил за квартиру, имел бы возможность для поиска работы. Мог бы целыми днями заполнять бланки заявлений и ходить на собеседования в достойные компании.

— Но он не хотел возвращаться? — уточнил я.

— Нет. Хотел остаться там.

— Почему?

— Видимо, устроил себе жизнь в Бристоле.

— После его исчезновения ты ни разу с ним не разговаривала?

— Нет.

— Даже по телефону?

— Ни разу, — подтвердила Мэри.

Я заставил ее вновь повторить всю эту историю. Где она увидела Алекса. Когда. Долго ли шла за ним. Как он выглядел. Как был одет и, наконец, где скрылся. Оставалось еще кое-что.

— Значит, Алекс исчез на пять лет, а потом погиб в автокатастрофе, — я заглянул в свой блокнот, — чуть больше года назад, верно?

— Верно.

— Где он разбился?

— На выезде из Бристоля к автомагистрали.

— Что произошло с машиной?

— Ты о чем?

— Не осталось ли личных вещей?

— Там был только остов.

Я продолжил:

— У Алекса имелся банковский счет?

— Да.

— Снял он какие-то деньги перед исчезновением?

— Половину.

— Сколько там было?