Джон Миллер - Последняя семья Страница 3

Рут Тайпет лежала на спине, мертвые глаза глядели в небо. В опавшей листве ясно обозначилась дорожка, по которой ее волокли. Единственная пуля вошла в лоб над левым глазом и вышла через затылок.

Рейни повернулся и бросился бегом назад, на смотровую площадку, где, удерживая ищеек, ждал проводник. Рейни перегнулся через ограждение, но разглядеть ничего не сумел – смотровая площадка находилась на козырьке скалы над сплошной каменной стеной.

– Все верно, она учуяла мальчика, – подтвердил проводник.

У Рейни упало сердце.

Тощий помощник шерифа опоясался тросом с крюком на конце, закрепил крюк на дереве напротив ограждения и почти горизонтально завис над обрывом. Он оглядел огромные валуны, сгрудившиеся у основания стены, и заметил что-то яркое, разбрызганное по камням широким кругом. Пустая оболочка того, кто еще недавно звался Джорджем Ли, виднелась в середине пятна темно-синей точкой.

– Я сочувствую вашему горю, сэр, – сказал помощник шерифа. – Нам придется спуститься вниз.

– Может быть, вам лучше вернуться в лагерь? – осторожно предложил шериф. – Мы поднимем его сами. Вы больше ничем не можете помочь.

Рейни Ли добрался до тела одним из первых. Увидев месиво на зазубренных камнях и плоских плитах, он опустился на ближайший валун, раскрыл рот и целую вечность, как показалось спасателям и помощникам шерифа, не издавал ни звука. Потом крик опустился до порога слышимости, и это был крик пожираемого живьем зверя.

Дорис Ли сидела на кухне и думала о муже.

После похорон дочери Рейни стал непривычно молчаливым. Прошло уже три месяца, но сколько Дорис ни умоляла, он так и не поговорил ни со священником, ни с психологом. Сама она делала все возможное. Беседовала со своим духовником, ходила и к психоаналитику, рекомендованному управлением, и в епископальную церковь на еженедельные собрания группы поддержки родителей, потерявших детей. И еще она ежедневно выпивала полстакана водки, чтобы снять нервное напряжение, хотя и собиралась вскоре это прекратить. Ей не нравилось, что Рейни, и без того не слишком религиозный, стал всерьез роптать на Бога.

Сейчас она думала о муже и о Джордже. Из-за серии несчастных случаев, унесших жизни родных нескольких сотрудников УБН, Рейни не хотел отпускать Джорджа в поход, но Дорис настояла. От других осиротевших родителей из группы поддержки она знала, что безрассудный страх и желание уберечь уцелевших детей от всевозможных бед обкрадывают ребенка, лишают его полноценного детства. Нельзя запереть малыша дома и навсегда оградить от жизни. Они и так фактически держат Джорджа под домашним арестом. До сегодняшнего дня, до той минуты, когда мальчик сел в фургончик Рут и укатил, либо Дорис, либо Рейни не спускали с сына глаз ни на минуту, когда он был не в школе. Потому что слишком много смертей было за последние два-три года. Несчастные случаи с детьми. С женами старых сослуживцев Рейни. После гибели Элеонор, несомненно случайной, в Рейни что-то сломалось. Что-то изменилось в самой его сути. Будто в его теле поселился кто-то другой.

Дорис терпеть не могла, когда Рейни опаздывал. У нее в духовке стояли рябчики, которые будут готовы через несколько минут, но Рейни, казалось, даже уже опаздывая, не мог заставить себя поторопиться домой. Им обоим нужно время, чтобы оправиться после пережитого ужаса.

У Дорис перед глазами снова замелькали ставшие наваждением картины. Ее дочурка выбегает из гаража... Одежда Элеонор охвачена пламенем... Рейни катает ее по траве... Лоскуты слезающей кожи... Реанимационная палата... Крики девочки, не утихающие ни днем, ни ночью. И глаза Рейни, сидящего у ее постели. Он держал руки на коленях, потому что на Элеонор не осталось живого места, которого можно было бы коснуться. От этих образов у Дорис пресеклось дыхание.

Она встала, оправила юбку, смахнула слезы и налила себе рюмку водки. Вообще-то сегодня она уже выпила достаточно, но Джордж будет до завтра в горах, а ей необходимо отогнать от себя страшное видение – вздувшееся лицо Элеонор на фоне белой больничной простыни, будто зажаренное на обед людоеду. Дорис остервенело опрокинула рюмку, выпила одним глотком прозрачную жидкость и ухватилась за край раковины, когда водка обожгла горло и пищевод. Дорис перевела дыхание и решила, что надо скорее завязывать с выпивкой.

Рейни вот-вот проведет крупную облаву. Эта операция должна поставить точку в расследовании, которое он ведет вот уже два года. Тогда напряжение спадет, и она бросит пить. А пока им предстоит пережить уик-энд. Завтра вернется Джордж, наверняка весь в ядовитом плюще, на который у него страшная аллергия, и они постараются наконец начать нормальную жизнь.

Они оправятся от боли утраты. Не полностью, конечно, но как-то ведь нужно жить дальше. Ради Джорджа. И может быть, когда-нибудь у них родятся другие дети. «Но мы никогда тебя не забудем, Элеонор. Мы очень любим тебя, малышка, очень-очень!» Да, очень. Дорис сделала еще один глоток, на этот раз прямо из бутылки. Тут она услышала, как на подъездной дорожке остановился «чероки». Дорис убрала бутылку в буфет, достала из холодильника ломтик лимона и сунула в рот вместе с кожурой, чтобы перебить запах алкоголя.

Она услышала, как хлопнула входная дверь, потом до нее донесся звук знакомых шагов. Сейчас откроется дверца стенного шкафа, Рейни повесит кобуру и куртку, а потом... «Странно, – подумала она. – Он не стал открывать шкаф».

Дорис откинула со лба волосы и заставила себя улыбнуться.

– Рейни? Это ты, милый? – прощебетала она и почувствовала, что настроение у нее поднялось, насколько это вообще было возможно.

Рейни вошел в кухню прямо в сапогах. «Батюшки! Какие грязные! Ох уж эти мужчины!»

– Рейни, хочешь мартини? Обед будет готов через несколько минут. – Она перевела взгляд на его лицо и с тихим всхлипом втянула в себя воздух.

Лицо Рейни выглядело так, словно его вылепили из сырого теста. Губы скривились, челюсть дрожала. Выражение лица и невидящий взгляд яснее слов сказали Дорис, что на мужа обрушилась какая-то катастрофа. Казалось, самый воздух вокруг него наэлектризован и зловеще темен. Оставалось только гадать, рухнет Рейни на пол или пробьет кулаком стену.

– Мама? – ахнула Дорис. Ее мать перенесла удар, и давление у нее уже несколько месяцев скакало вниз-вверх, как на качелях.

Рейни сел на табурет и уставился в пол.

– О Господи, но не твоя же мать? – воскликнула Дорис.

Мать Рейни пребывала в добром здравии, но с кем еще могло случиться непоправимое? Отцов они оба похоронили давным-давно.

– Сядь, – сказал Рейни совершенно безжизненным голосом. Его плечи заходили ходуном, по щекам ручьем потекли слезы. Дорис положила руку мужу на плечо, погладила. Мышцы Рейни под ее рукой были напряжены, словно стальные канаты.

– Я не могу поверить... просто не знаю, как сказать...

– О чем сказать? Рейни, ты меня пугаешь!

– Джордж, – выдавил он между всхлипами и зарыдал в голос: – О Боже мой!

– Что с Джорджем?

– Погиб. Он...

Занавес, которым водка окутала сознание Дорис, сорвало, словно ураганом. Дорис завыла так пронзительно, что их сосед, отставной полицейский Тед Брум, в одной майке и боксерских трусах, но с пистолетом в руке, влетел в кухню и так резко затормозил, что линолеум заскрежетал под босыми пятками. На него глядели две пары глаз, ничего не видящие из-за слез.

– Простите, я думал, это насильник, – смущенно извинился Брум. Выглядел он ужасно нелепо – лицо как морда английского бульдога, грудь колесом, руки чересчур длинные, ноги чересчур тонкие, с безобразно выпирающими венами.

– Все в порядке, Рейни?

– Нет. Джорджа нет.

– В походе? Люди, он же вернется в воскресенье! Мальчику полезно немного проветриться.

– Он умер! – взвизгнула Дорис. – Они оба умерли!

Глаза Дорис закатились, и будто какой-то невидимый колдун выдернул скелет из ее тела. Брум бросился к ней, выронив пистолет. Рейни не шелохнулся, даже не поглядел в ее сторону. Он как будто не сознавал, что его жена лежит на полу в глубоком обмороке. Тед поднял Дорис, словно спящего ребенка; ее руки и ноги висели как плети. Брошенный пистолет валялся на сверкающе-белом кафельном полу, и Рейни завороженно уставился на него, будто ждал, что пистолет вот-вот завертится на месте, а из дула польется музыка.

– Положить ее на кушетку?

Рейни поднял голову и посмотрел на Теда затуманенными глазами.

– Наверное, лучше в постель.

– Может, позвонить доктору? – предложил Тед. – Или священнику?

– Она ходит к епископальному священнику. Ходжес его фамилия. – Рейни встал и уткнулся в окно. За окном, на ветке сидели две малиновки и наблюдали за ним, склонив головки набок и переступая лапками.

– В какой церкви он служит? – не отставал Тед.

– В какой-то... – безучастно произнес Рейни.

Птицы пытались решить, можно ли им подлететь за зерном, которое насыпала для них Дорис, или Рейни бросится на них сквозь стекло.