Владимир Цмыг - Дикая стая Страница 3

Забираясь в горную выработку, Степан думал: «В раструбе уютная бы вышла пещера, над входом гранитный выступ в виде козырька защищал бы от дождя и снега….» Зимовать здесь он не собирался, но странным образом, сам того не замечая, делал все, что готовило его к зимовке…

Два геологических для образцов мешочка уже туго набиты, третий же — пока наполовину пуст. Каждый мешочек, наверное, весом около пуда. На это золото Степан мог бы купить старинный дом, где в последнее время работал дворником, отреставрировать его. Осталось бы еще на самый роскошный лимузин, шикарных шлюх, на поездки за границу. Но могли быть — «перо» в сердце, удавка на шее, пуля в затылок…

Проходка шла быстро, не надо ставить деревянных опор, гранит со всех сторон. Штольня, как длинный, каменный гроб… Глыбы золотоносного кварца (надо дробить кувалдой, потом промывать в лотке) он выносил из штольни, складывая в стороне от пещеры. Груды кварца Степан маскировал пластами дерна. Со временем ягодники, цветы, мох сплетутся корнями, и никто уже не догадается, что в этих мшистых буграх золота на десятки тысяч долларов…

…На цепи над огнем в котелке бурлила грибная похлебка. Железный навес над очагом (лист он отодрал от ржавого плашкоута, разбитого о клык рифа) втягивал в себя дым, сквозь отверстие в стене выбрасывая его наружу.

Чем больше прибавлялось самородков в мешочке, тем равнодушнее Степан смотрел на тусклый от амальгамы металл. Вдруг исчезла цель, ради которой он неожиданно сорвался с насиженного места. Остался лишь азарт охотника, но охотился он на…

На задних лапах с оскаленной пастью медведь, припавшая к золотому суку рысь, напрягшаяся перед прыжком, сохатый с тяжелыми лопастями рогов, изящная пальмовая ветвь (точно из стихов Лермонтова). Но самое ценное в его коллекции — необъяснимо знакомый силуэт, точно материализовался сон… Ветер сгибает стройную фигуру девушки, плавные руки вскинуты к небу, золотые длинные волосы облепили лицо. Такое может произойти лишь случайно, и обязательно выполнено самой природой…

Сейчас он, может, самый богатый на всем побережье Охотского моря, но все равно у него не было малости — хотя бы заплесневелой хлебной корочки! Прямо из котелка допив остатки похлебки, Степан твердо решил: «Все!..» Завтра вход в штольню он замурует камнями, прикроет ветками кедрача. О близком будущем он не хотел думать…

Больше недели назад пойманная крыса, бренча цепочкой от капкана на горностая, вытянула усатую мордочку в сторону человека. Мало–помалу она становилась ручной. В своем одиночестве Степан уже полюбил ее, успев привязаться к своему «Ваське». Уже привыкшая к сытой несвободе, крыса чистилась, сидя на задних лапках. Шерстка у нее не сплошь серо–буроватая, как казалось прежде, а с серебристым отливом на боках и брюшке, и лоснилась. Такого крупного экземпляра Степану ранее не приходилось встречать.

…Вода спала, на перекате уже по колена. Вожак ожидал, когда человек спустится к воде, галька летела из–под его задних ног. Странный восторг ознобом пробежал по позвоночнику Степана: теперь он сам желал этого боя… Встав на четвереньки, оскалив крепкие зубы, он зарычал. От такой неожиданной сцены полуволк замер на мгновение, но тут же в каскаде брызг большими прыжками помчался по перекату.

Крепко сжав рукоятку ножа (лезвие обращено назад, чтобы не было видно блеска стали), человек ждал. Такого длинного клыка у зверя нет, а, значит, они на равных. Когда полуволк вымахнул на пригорок, Степан еще раз убедился, без ножа у него не было бы никаких шансов… Пес, как танк, с широченной грудью, мускулистыми ногами, тяжелый череп оснащен громадными клыками. Даже полярный волк уступал ему по напору и величине.

Вожак испытанным приемом, как в зимних боях с волками, хотел сходу ударом груди на спину опрокинуть противника, и вцепиться ему в горло. Но боец–охотник уже в прыжке неожиданно наткнулся на ослепительно сверкнувший большой клык. Удар пятипудового тела, оплетенного мускулами, был настолько силен, что Степан на несколько метров отлетел в сторону, затылком ударившись о камень. В розовой пене ощерив клыки, весь еще в порыве, недоумевая, почему он так внезапно ослабел, полуволк полз к своему врагу, которого уже не видел из–за предсмертного тумана, наползшего на глаза. Рыча, вся стая сгрудилась на берегу. С окровавленной головой, в кармане куртки нащупывая патроны с волчьей картечью, Степан попятился к кустам, где лежал обрез.

На покрасневшей от крови мшистой щебенке, вытянувшись во весь свой великолепный рост, лежал зверь… В который раз победила человеческая хитрость и коварство! Не удержавшись, Степан пальцем тронул клыки, недавно в клочья разрывавшие крепчайшие нерпичьи шкуры.

Тяжеленную тушу подтащив к вешалам (столбы, врытые в землю, сверху же прибита жердь), он принялся за работу. На другом берегу суки тоскливо–заунывно, как бабы в деревне, оплакивали своего хозяина. Нож срывался, неожиданно становились неловкими руки, пытаясь подавить в себе непонятную вину, матерился Степан.

Повинуясь скорее наитию, нежели озорству, на высокий кол он водрузил собачью голову. Оскаленная пасть обращена в сторону моря, где вход в бухту стерегли каменные клыки рифов…

Соскребая мездру с роскошной шкуры, протирая ее древесной трухой, Степан краем глаза следил за суками, которых непреодолимо влек знакомый запах вожака. Поджав хвосты, они медленно пересекли реку. Степан понимал позу их тел: суки приниженно говорили, что принимают его за нового вожака и хозяина, подчиняются ему. В отличие от своих диких сыновей, в прошлом они знали человека, хотя многое забыли.

Суки подползли еще ближе, видна косая желть пронзительных волчьих глаз. Перед дождем взбесились комары, собаки лапами с морд смахивали рубиновые гроздья. Степан обращался к ним, как к существам, понимающим человеческую речь:

— Ну, что смотрите? Если б не я его, он бы мне точно глотку перегрыз!..»

Розоватую изнутри шкуру кинув на седые вершины стланика, измотанный Степан побрел к пещере. Сильно болела пробитая голова.

Васька ожидал у входа, глазки его блестели, усы в капельках крови, Степан догадался, в чьей… Он ласково почесал шелковистое брюшко крысы, зверек блаженно прижмурил безбровые глазки.

… В котелке тушились куски жирной кряквы, обильно посыпанные диким луком, на решетке подрумянивались шашлыки из горбуши. В душе Степана покой и умиротворение.

В городе ему всегда не хватало пространства, теперь же он стал частью долины. Он сочувствовал ей, сопереживал, и она разговаривала с ним на тайном языке символов, звуков… Особенно по ночам долина разговорчива. Сквозь марлевый полог лился ирреальный свет белой ночи, сухо шелестя тысячами стекловидных крылышек, за прозрачной преградой бесновалась орда комаров. Монотонный шелест измороси вдруг рассекал (всегда неожиданно) звук ярости, ужаса, боли: схватка горностая с крысой! Ломая серебро, на перекатах начинали паниковать лососи. И опять тишина.

Среди плачущих ветвей вдруг зажглись прозрачно–зеленые огоньки, сердце окатила радость: все же собачья кровь осилила волчью!.. Почуяв смертельных врагов, фыркая, возбужденный Васька забрался хозяину на плечо, но суки его уже не тронут, крыса пахла хозяином… Они вошли в багровый полукруг у входа в пещеру, легли на притоптанный песок. От влажной шерсти резко потянуло псиной.

Степан кинул им по куску мяса, клацнув клыками, собаки проглотили лакомство. Затаив дыхание, он медленно протянул руку в каменных мозолях. Пальцы скользили по мокрым, блестящим черепам сук, от давно забытой ласки тела их била мелкая, сладкая дрожь… Степан вдруг усмехнулся, вспомнив о ранее прочитанных книгах, где говорилось об одиночестве человека. Никогда и нигде он не был счастлив так, как в этой долине, отрезанной от всего мира, счастлив наедине с самим собой! В отличие от городов, здесь не было серых, однообразных дней, каждый новый день приносил что–то новое, ранее неизведанное. Эту новизну он видел в повадках зверей, птиц, насекомых, ощущал в звучании моря, реки, ветра. А полудикая стая? Теперь он должен заботиться о ней.

…Степан впервые на территории прежнего, уже мертвого, хозяина. Суки следовали по пятам, их горячие дикие сыновья держались пооодаль. Уже не сдерживаемые волей вожака, они то и дело затевали драки, никто не помышлял о прежней охоте. Только вожак мог заставить стаю двигаться и действовать в правильном в его понимании направлении. Теперь собаки пробавлялись полудохлой, отнерестившейся кетой, гонялись за верткими крысами.

Ветер дул сбоку, от западного мыса. Под руками и коленями Степана потрескивал высохший мох–ягель. Он махнул рукой, и суки замерли на месте, теперь они не помощники. Он уже видел черно–синие илистые бугры нерпичьего пляжа. Ствол обреза лег в клейкую от смолы черную ветку.

Жакан из правого ствола расколол череп лахтака. Еще не отгрохотало эхо, а нерпичий пляж пуст, лишь круги широко разбегались у галечной полосы.