Рассказ полицейского - Александр Шатилов Страница 3

— Рассказывай, Вася, — говорю, — как было дело? Дрался с тёткой?

Тот затрясся странно, руками сучит, но потом собрался и говорит:

— Да я её даже случайно задеть боялся. Она жуткая была. Её только мой дядька обожал, они три года вместе прожили, потом дядька помер. Он ничего есть не мог, как скелет при жизни стал. Квартира у них была хорошая, я всё думал, что вот тётка помрёт, достанется мне. Я к ней раза два в год приезжал, чаще не мог. После каждой поездки месяц от чего-то лечиться приходилось. А вот неделю назад она сама мне звонит и требует с семьёй к ней приехать, плохо ей, завещание хочет подписать или передать что-то. Я сам не понял так до конца, слышал по телефону, что очень плохо ей. Чёрт дёрнул послушаться и с семьёй поехать: я, жена и дочка. Дочка ни в какую не хотела ехать, поругались даже.

Тут Василий замолчал и в пол уставился, словно переклинило его, залип, одним словом.

— Дальше рассказывай, — говорю, — как дело было? Приехали вы, и что дальше?

— Ну, вечером мы уже приехали, темнеть только начало. Старая на кровати лежит, дверь не заперта была.

— К ней кто-то приходил?

— Нет, не думаю, к ней никто никогда не ходил, сама она никого не боялась. Дверь всегда открытой оставляла. Я как-то спросил, чего она не запирается, не боится, что украдут чего. Она мне и сказала тогда: «Я, говорит, ещё в войну страх потеряла. А если, говорит, кто ко мне непрошено придёт, сам тому рад не будет». Она чудаковатая была, всё что-то пришёптывала. А в этот раз тихо лежала, глаза открытые. Встали мы, смотрим на неё, а она страшная такая лежит, глаза стеклянные в потолок уставила. Но видим — дышит. Спросить долго боялись. Ничего сказать не могли, только стоим и смотрим. Вдруг она голову повернула к нам, на дочку мою смотрит и говорит, ласково так, никогда не слыхал от неё такого: «Подай, говорит, деточка мне водички стаканчик, не откажи, хорошая моя». Ну, дочка моя послушалась бабушку, пошла за стаканом, вернулась, протягивает, да вдруг как взвизгнет, выронит стакан и за нас спрячется. Я кричу ей: «Ты чего?», а она — «Там жуки, папа, жуки, не хочу!». Она у меня с детства насекомых не любила, а тут прям паника пошла у неё. И старуха руку тянет и так причитает: «Дай воды! Дай воды!», и уже не жалобно, а злобно прям так рычит на неё. Я подошёл посмотреть. Что за жуки, мало ли клопы в кровати, а старуха вдруг свернулась калачиком и зашипела так на нас: «А ну уходите в другую комнату спать!»

Ну, мы спорить не стали, думали, если что, она сама позовёт, не совсем помирает, вроде. Спать легли в другой комнате все вместе, а уснуть не можем.

— Посторонние звуки были? — спрашиваю.

— Сначала нет, тишина была, ничего не слышно, потом вой пошёл из-за стены, где бабка спала.

— Вы встали?

— Какой там! — при этом Василий даже побледнел. — Вы, товарищ начальник, видите, я мужик здоровый, меня весь район за силу уважал, с корешами стенка на стенку выходили, район на район, а тут меня прям к дивану придавило. Только чувствую, что шелохнусь — и мне конец.

— А жена и дочь?

— Они утром только мне сказали. Говорили, что так страшно им никогда не было. Малая даже заикалась потом.

— Что происходило ночью?

— Чертовщина! — Василий выглядел напуганным. Я его не перебивал дальше. — Лежим мы ни живы, ни мертвы, а за стенкой кто-то топает, да так, словно здоровый бык в комнате, и не один, а стадо. Всё ходуном заходило: люстра завертелась, звенит, и посуда звенит, с полок вещи падают, в коридоре большое зеркало треснуло, утром только заметили. А потом начались вопли: то старуха орёт, то ещё кто-то, и голос дикий такой, точно режут кого живого. А потом вообще удары слышны стали, и крики не прекращаются, словно человек двадцать уже орёт. Слышно было, что погром в комнате. Мне бежать хотелось, да руки-ноги отнялись. Только, между нами, не для протокола, мы все тогда обмочились, так страшно было. Всю ночь этот кошмар продолжался. Мы только утром заснули. Сам не знаю, как, может, все сознание потеряли, может ещё что, проснулись только в два часа дня, и то, страшно встать было. Ещё полчаса лежали, потом я уже встал.

— Вы ничего не упо… — я не успел договорить.

— Ничего! — резко ответил Василий. — Ну не могли ж мы все втроём одинаковые глюки схватить! Всё, как я говорю, было!

— Утром вы осмотрели квартиру? Кто приходил? Что-то пропало?

— Ни следа утром не было! Вот вам крест, клянусь — всё в полном порядке, только зеркало треснуло, большое, старое такое. Дверь я запирал на ночь, окна закрыты, с улицы не попасть. Как зашли в комнату старухи — там тоже порядок, только она лежит уже мёртвая и вся избитая. Мы тут же скорую вызвали, бумаги подписали, её увезли, сказали, когда и зачем приходить…

— И всё-таки, история странная. Ну не верю я в чертовщину, скажи лучше, вы её…

— Нет, начальник, ну сам посуди, зачем? Бабка умирает, квартира нам остаётся, ну чего ради грех на душу брать?

— Пока, конечно, обвинение предъявить не могу. Были у неё ещё недоброжелатели? Кому мог её труп понадобиться?

— Да многие могли не любить, со странностями она была. А насчёт трупа, так мало ли сатанистов, прознали, что старая ведьма умерла, и выкрали.

— Хитро как-то очень выкрали. Выезжала она куда-то? Был у неё круг общения?

— Была у неё дача, да не то, что дача, сарай вроде, как мне рассказывали. Она несколько раз в год туда одна ездила. Близ деревни К* у города М**, это в область километров 90.

Я навёл справки, действительно, числилась за этой гражданкой такая собственность. Чтобы дело не стояло, поехал туда соседей поспрашивать, хоть какая-то ниточка бы нашлась».

В этот момент мой товарищ прервался и налил себе ещё один стакан водки. Немного подумав о чём-то, он продолжил.

«Иду я по деревне по этой, дома как дома. На углу улицы лавки, столик, там мужики сидят, горькую пьют. Спрашиваю, знает ли кто гражданку Величкину. Те молчат естественно, не слышали. Я фотографию