Игорь Резун - Свидание на Аламуте Страница 30

Потом долго, тщательно моет руки. Он словно хочет смыть с них этот липкий холодный пот, который покрывал ладони в проклятой комнате. И почти не замечает, как, выйдя из кабинки, рядом пристраивается еще один человек в светлом костюме, похожий на маленького слона — с носом-хоботиком, толстогубый и лысый. Он тоже полощет под водой свои толстые клешни, не обращая внимания на Неро, — но это только кажется. На самом деле этот человек просто макает руки в струю воды и говорит негромко, глядя на Неро только через зеркало.

— Старина, я понимаю, что в число твоих друзей не попал… но, как-никак, мы с тобой один факультет заканчивали, верно? Так что я тебя должен предупредить… Ты знаешь, этот сицилиец Калабри обложил тебя дерьмом в своем рапорте по самую макушку… Ты учти, он тебя обо всем предупреждал… Там, на улице, с полсотни репортеров. А как только ты зашел сюда, Барош-Танвилль подписал ордер на твое задержание… Они спят и видят, как бы одеть на тебя наручники. Хе-хе, старина, это будет не очень красиво, согласись!

Неро вздрагивает. Но снова, в третий раз, подносит ладони к носику аппарата подачи жидкого мыла, которое, капая на руки, ощущается, как расплавленный металл.

Толстяк между тем уже сушит свои кисти.

— Тут, рядом с сортиром, проходит пожарная лестница… Я понимаю, это не в твоих правилах! Но я, к примеру, старина, лучше бы поднялся на крышу… во внутреннем дворе тебя никто не увидит… А потом… там, знаешь, просто перепрыгнуть на крышу тринадцатого дома, где налоговики, и спуститься по такой же лестнице… Ну а затем исчезнуть на недельку из Парижа. Им нужны головы, понимаешь? За эту недельку можно поднять шум в Национальной ассамблее, подвязать парочку крикунов-депутатов… и выйти чистым… Как думаешь, старина? Смотри, я тебя предупредил.

Толстяк чуть не обжег руки, поджаривая их под аппаратом. Он торопливо отдергивает ладони, зачем-то вытирает их носовым платком и, неумело подмигнув Неро, исчезает за дверью.

Чиновник остается один. Всматривается в свое лицо в зеркале. Натянутая на скулах кожа, жесткие черты и запавшие от бессонницы глаза. Да, Алеся уже нет. Надо все забыть. Совсем забыть… совсем!

Неожиданно тяжело шаркая штиблетами по кафелю, он подходит к окошку и, подтянувшись, распахивает его. Пластиковая створка впускает сырой воздух и запахи Сены. Тоскливо кричит бато-муш[32]*. Рядом с окном действительно находится покрытая влагой решетка пожарной лестницы. Третий этаж. Два этажа до крыши. Просто и легко.

Аристид Неро захлопывает окошечко. Заходит в кабинку. Садится на пластиковую крышку, которая хрустит под ним. Сунув руку во внутренний карман пиджака, он нашаривает там кургузое, весомое тельце пистолета «Глок».

Спустя минуту треск раскалывает тишину коридора. В самом его конце дежурный полицейский — здание охраняет отдельная рота МВД — поднимается от конторки и раздраженно бросает напарнику:

— Кто опять в туалете унитаз расколол? Сколько раз говорить, чтобы не лезли с ногами! Пойду, посмотрю.

Подтверждено источником: https://wikileaks.org/wiki/Assasin 3254123-436600-p255_confidential_reports

Особо секретно

ФСБ РФ. Главк ОУ. Управление «Й»

Отдел дешифрования

Шифротелеграмма № 12119898

«По настоянию парижской резидентуры СУ ФСБ РФ, при помощи спецборта МЧС РФ произведена срочная эвакуация из г. Парижа спецагента „Добряк“, задействованного в операции „Невесты“. Состояние спецагента в целом удовлетворительное, однако по прибытии он помещен в клинику глазных болезней им. Бакулева по причине резкого ухудшения зрения… Руководство СУ возражает против немедленного представления спецагента „Добряк“ к государственным наградам и настаивает на проведении служебного расследования, связанного с самовольными действиями спецагента — изменением задания и несанкционированным выездом последнего во Францию, что могло стать причиной срыва отдельной фазы операции в г. Париже…»

Дежурный шифровальщик: м-р Маклаков К. К.

Тексты

Медный, Лунь Ву и другие

Медному все происходящее казалось сном. Сном, в котором кошмарные детали диким образом переплетаются с моментами невыразимого счастья. Еще только вчера он с ужасом наблюдал кровавую драму на вилле, где метались огненные шары, сея смерть, и вот уже сегодня он просыпается с Лунь Ву, и маленькая китаянка, доверчиво спрятав бритую, колючую головенку под его руку, трогательно сопит носом, прижавшись к его волосатой груди. Просто так вот взял да влюбил в себя… и влюбился сам. Даже не заметил, как влюбился.

В тот вечер, когда он сидел под утихающей струей холодной воды, и этот холод бил по темени, разламывая и смывая остатки неожиданной боли, — в тот вечер он понял, что влип окончательно. Китаянка бережно подняла его, мокрого до нитки, взяв подмышки, и буквально на себе отнесла в «рено». Затем они выдернули тросом застрявший в жирной земле клумбы «феррари» — к его бамперу прилипли раздавленные маргаритки! — высадили где-то по дороге полковника и поехали в отель к ребятам, где он забылся мертвецким сном на кровати Шкипера. Странно, но он помнил ее руки, такие нежные и одновременно сильные, и умытые водой, худые, рельефные ступни, пятящиеся по асфальту, когда она подтаскивала его к машине… И это колечко на среднем пальце…

А потом был этот кошмар, и эта вилла, и бессильное пьянство в баре, и путешествие в тесную каморку Лунь Ву, и она сама, обнаженная, свернувшаяся калачиком рядом с ним, и щемящее чувство, что он нашел наконец свою половинку. Не русскую, даже не французскую — а вот поди ж ты, с таинственного Востока, где, как известно, изобрели порох…

С этого момента они не расставались. Ему показалось — прошла вечность, в которую уместилось слишком много, и эта лысая девчонка стала ему родной. В тот день, когда они повстречались с полковником у библиотеки, Лунь Ву потащила Медного в тир, и он видел, как жилистые ступни уперлись в пол, а такие же, с напрягшимися сухожилиями руки сжали массивную рукоять полицейской «беретты». Правый глаз Лунь Ву сделался щелочкой. Бах! Бах!!! Мишени валились со стоном, как живые. Это был, наверное, единственный тир в Париже, где не жалели фанеры на манекены и не пользовались безопасными лазерными имитациями оружия. Андрей стоял рядом и восхищенно смотрел, как, превратившись в стальную пружину, эта хрупкая китаяночка валит всех своих врагов. Безупречно! Из пятидесяти возможных очков она выбила все пятьдесят!

А дальше был безумный секс в машине, в каком-то закоулке старого Парижа, под раскрытыми окнами, в тени старого платана. После — обед в итальянском ресторанчике, где они, хохоча, тянули в разные стороны одну спагеттину и встречались губами в поцелуе. Затем прогулки по Парижу: она бросила машину, и они, счастливые до одури, босоногие и раскованные, гуляли по теплой плитке Елисейских полей…

А потом… А потом, собственно, Медный задумался. После того как, снова очутившись в своей крохотной «студио», Лунь Ву переоделась в какой-то соблазнительный полухалатик-полуфартук и выдала гневную тираду в ответ на его предложение пойти в китайский ресторан. Из этой тирады он понял только то, что китаянка имела дома весь необходимый запас продуктов и готова была устроить ему такой ресторан на дому. Медный отдался течению событий.

Но она успевала в промежутках между приготовлениями за своей полустенкой, на фоне того самого скабрезного плаката, листать какие-то маленькие книжечки. И наконец нашла, издала торжествующий вопль и с разделочным ножом в руке прыгнула к Медному, сидящему на ковре у кровати. Она трясла книжкой. Это был франко-русский разговорник. А в нем транскрипция:

YIA TIBIA LOUBLOU!

Как они друг друга понимали? Медный удивлялся сам. Лунь Ву не очень хорошо знала английский, он — в пределах общения с англоязычными программами Windows. Она совершенно не знала русский, он — французский. Но, наверно, они уже общались на другом уровне…

После роскошного ужина из чего-то острого, сладковато-кислого и пряного она прижалась к нему, облизывая свои длинные тонкие пальчики, и начала что-то шептать. Из ее слов Медный понял, что она просит увезти ее в Россию. Что ей делать в Париже? Карьерный рост для нее закрыт: комиссара-китаянку еще потерпят, но выше не пустят. Выйти замуж? Она не хочет себе в мужья китайца и еще меньше — француза. Она свободна, она может делать, что угодно…

— Ву… — тщательно подбирая слова, проговорил Медный, поглаживая ее бархатное плечико. — Но… что ты будешь делать у нас, в Сибири?

Он представил ее в образе российского мента и рассмеялся. А та, по-своему истолковав этот смех, горячо заговорила: она может готовить, быть няней, мыть полы, стирать белье…