Уоррен Мерфи - Сатанинский взгляд Страница 30

Всякому, кто постиг мудрость Синанджу, было ясно, что усомниться в Великом Ване может лишь недостойный. Ибо Великий Ван находится в центре Вселенной, а все, что расположено за пределами центра, находится вне гармонии. Так говорили мудрецы Синанджу о Великом Ване, чье посмертное имя было Несущий Радость.

Римо прекрасно понимал, что дело не в Чиуне, а в Синанджу. Он уже несколько часов смотрел в небо, чувствуя себя средоточием тьмы и антиподом солнца, ощущая, как жизненные силы постепенно убывают и как его клонит в сон, который может оказаться вечным.

Неожиданно ему почудился какой-то шорох. Этот шорох можно было принять за чьи-то шаги, но это были необычные шаги. Большинство людей при ходьбе опирается на пятку или на подушечку ступни. Мастера Синанджу опирались на всю ступню и двигались плавной скользящей походкой. Человеческий слух был не в силах уловить их шаги. Но Римо услышал шорох, а потом в комнате кто-то сказал:

– Как долго я ждал встречи с человеком из другого мира, который был рожден не в нашей деревне.

Это было сказано по-корейски, на том самом диалекте, который был знаком Римо по речи Чиуна, однако голос говорившего звучал не пронзительно, а тепло и даже немного лукаво.

Римо промолчал.

– Ты – представитель белой расы, – продолжал все тот же голос. – Я всегда знал, что белый человек способен освоить премудрости Синанджу. Хвалю тебя, Римо Уильямс. Ты молодец.

Было странно, что кому-то пришло в голову похвалить Римо. Он по-прежнему не оборачивался, и не потому, что боялся увидеть мираж. Скорее он опасался, что это будет не мираж, а что-то другое. Никогда еще он не испытывал такой хандры и апатии. Он чувствовал себя издерганным, никчемным, ни на что не способным. Ему ничего не хотелось делать.

– Ты жалеешь себя? Неужели ты стал таким же, как Чиун?

Римо покоробило от этих слов. Сам он мог сколько угодно осуждать Чиуна, но выслушивать подобные речи от постороннего не собирался.

– Если вы что-то имеете против Чиуна, скажите об этом ему, – огрызнулся Римо.

– Я уже говорил. Указывал ему на то, что он чересчур ребячлив и эгоистичен, а порой смешон в своей заносчивости.

– Вероятно, вы существуете только в моем воображении. И я не собираюсь смотреть на вас, – сказал Римо.

За спиной послышался смешок. Римо пропустил его мимо ушей.

– Конечно, я существую лишь в твоем воображении. Как и все остальное. Как Вселенная, которая всего лишь плод нашего воображения. Ты ученик Чиуна. Знаешь, он любит тебя. Когда-то у него был сын, но он погиб, не выдержав тренировок.

Римо обернулся. Небольшого роста полный человек с высоким лбом и ослепительной улыбкой сидел на кровати, сложив руки на коленях. У него был такой вид, словно мир представлялся ему шуткой.

– Великий Ван, – молвил Римо.

Толстяк замахал на него рукой.

– Зови меня просто братом, Мастер Римо. Ты стал настоящим Мастером Синанджу.

– Ну и что?

– Почему вы, современные люди, так серьезны? Что ты, что Чиун. Вы возомнили, что спасаете мир. Чиун думает, что спасает славу Дома Синанджу. Скажи мне честно, когда в последний раз ты остановился на секунду, чтобы понюхать цветок или полюбоваться закатом? Зачем вы живете на земле? Чтобы поскорее отправить неугодных вам людей в могилу?

– Разве вы не были убийцей?

– Конечно, был, но не таким, как вы. Что с вами происходит? Чиун убивает, если кто-то слегка испортит ему настроение, ты убиваешь, надеясь тем самым установить в мире справедливость. Вам обоим необходимо хотя бы раз хорошенько отоспаться, отдохнуть. Когда в последний раз ты любил женщину?

– Давно. Но это не принесло мне радости... А я не знал, что у Чиуна был сын.

– Был, но Чиун недосмотрел, и мальчик погиб, взбираясь на высокую скалу. Сейчас больше всего на свете он боится потерять тебя. И хотя он себе в этом не признается, он любит тебя больше своего сына.

– Он постоянно цепляется ко мне из-за того, что я белый.

– Чиун ужасный сноб. И все же надо быть благодарным ему за то, что он сделал тебя членом нашей семьи. Римо, твое место в Синанджу. Тебе грустно, потому что ты впервые в жизни покидаешь родину.

– Я поднимаюсь на новый уровень мастерства? – спросил Римо.

– Уже поднялся, – ответил Великий Ван. – Именно поэтому ты и испытываешь боль. И теперь твоя жизнь начинает постепенно клониться к закату.

– Почему так происходит?

– Потому что это естественный путь человека, достигшего вершины, – ответил Великий Ван.

И Римо знал, что это правда.

Глава десятая

С расстояния в пятьсот ярдов Бальбек Гусев мог попасть человеку в глаз даже при ураганном ветре. С расстояния в тысячу ярдов его пуля вонзалась человеку в грудь. А с расстояния в полторы тысячи ярдов он мог поразить бегущего человека.

Это когда Бальбек стрелял из снайперской винтовки. Из пистолета он без труда мог снести клюв летящей птице. Он занимался стрельбой по два часа каждое утро – отчасти ради тренировки, а отчасти для того, чтобы доставить удовольствие комиссарам.

Они нередко приходили к нему вместе с генералами и вежливо говорили:

– Мы не будем тебе мешать. Мы только посмотрим.

И тогда Гусев разыгрывал перед ними целое представление. Почетные гости усаживались на деревянном возвышении, точь-в-точь напоминающем трибуны, сооружаемые для церемонии введения в должность американских президентов. После этого приносили чучело в парадном костюме, которое двигало руками с помощью вмонтированного в него миниатюрного мотора.

Бальбек Гусев не спеша отходил на расстояние полутора тысяч ярдов, давая присутствующим возможность убедиться, что это действительно далеко. Все понимали, что, отойдя на это расстояние, он как бы оказывался за пределами кордона, выставленного для охраны главы государства. Здесь служба охраны президента ограничивалась лишь беглым осмотром, следя за тем, чтобы на запретную территорию не просочился какой-нибудь отряд террористов с гаубицей. Отдельный человек вряд ли привлекал к себе внимание.

Затем для усиления драматического эффекта на «трибунах» включали запись американского гимна, а из динамиков доносились аплодисменты.

В этот момент моторизованное чучело начинало произносить записанную на пленку инаугурационную речь. Когда-то Гусев стрелял во время фразы: «Думай не о том, что может сделать для тебя твоя страна, а о том, что ты можешь сделать для своей страны». Речи последующих президентов были лишены подобных эффектных пассажей. По существу, они вообще никуда не годились.

Выбрав подходящий момент, Гусев, почти не видимый на таком расстоянии, нажимал на курок и всегда попадал в чучело. Особое впечатление это производило на военных.

Потом Гусев приближался к чучелу на расстояние тысячи ярдов и, маяча вдали, словно крохотная точка, поражал его прямо в сердце. Порой чучело приходилось заменять другим, если оно было изуродовано первым же выстрелом.

В третий раз Гусев стрелял с расстояния в пятьсот ярдов. На таком удалении от президента телохранители, как правило, не обращали внимания на обыкновенные пистолеты. Вот тут Гусев и проделывал свой главный номер.

К голове чучела прилаживалась фотография нынешнего президента Соединенных Штатов, и Гусев двумя пулями простреливал глаза. Фотографию показывали высоким гостям. Они смотрели на нее и кивали. Некоторые улыбались, а кое-кто говорил:

– В случае крайней необходимости об этом стоит подумать.

В запасе у Гусева были и другие чудеса. Он показывал, например, как нужно стрелять в переполненном зале, скажем, во время пресс-конференции. И все же его коронным номером была стрельба по пуленепробиваемому стеклу автомобиля, движущегося со скоростью 21 километр в час – именно с такой скоростью двигался президентский лимузин, объезжая американские города. Гусев выпускал в одну точку три пули – первая отскакивала от стекла, вторая пробивала в нем чуть заметное отверстие, а третья со свистом влетала внутрь.

Гусев, конечно, знал, что является мастером своего дела, однако не видел в этом ничего особенного. Он был выходцем из захолустной деревушки в Казахстане, где все мужчины были отменными стрелками. В российской глубинке немало людей, обладающих поистине уникальными способностями, однако об их существовании подчас никто не подозревает. Татары славятся своей меткостью и, как правило, владеют огнестрельным оружием столь же виртуозно, как их предки во времена Тамерлана владели луком и стрелами.

Нельзя сказать, что Гусев намного превосходил своих односельчан в искусстве стрелять, однако в Москве его воспринимали как настоящего самородка.

В периоды обострения разногласий с Америкой сильные мира сего посещали его особенно часто. И он слышал из их уст такие слова:

– Если дела станут совсем плохи, придется использовать Гусева.

Стрельба была лишь частью его подготовки, и он посвящал ей не более двух часов в день. Остальные десять часов отводились изучению английского языка и американского образа жизни. Это требовало героических усилий от молодого татарина, который до недавнего времени изъяснялся лишь на наречии своих предков, кочевавших по российским степям в XIII – XV веках.