Андреас Эшбах - Один триллион долларов Страница 31

– Гюинар, – представился жилистый француз. – Жан Баптист Гюинар. Очень рад, месье Фонтанелли.

– Жан, – объяснил Ангелли, – сделал из своей страсти профессию. Можно так сказать, Жан? Ему принадлежит верфь в Каннах. Он строит яхты.

Словно дрожащая стробоскопическая картинка, пришло воспоминание. Кони-Айленд. Их игры в песке. Если поднять глаза, в море всегда виднелись далекие яхты с крохотными фигурками на палубе, и было известно, что это богатые люди. Сказочные существа. Не те, кого можно встретить. Богатые люди были волшебным образом отдалены от нормальной жизни, к ангелам они стояли ближе, чем к людям.

И жили они на яхтах.

– Очень рад, – сказал Джон, пожимая руку строителя яхт Жана Баптиста Гюинара.

– Яхта?

Грегорио Вакки глянул на стол, заваленный проспектами, журналами и книгами, так, будто Джон и Эдуардо разложили здесь собрание отвратительных порножурналов. Свой вопрос он задал в нормальной разговорной громкости, но с такой резкостью, что это прозвучало как вскрик. Даже сторожевые собаки снаружи на газоне навострили уши.

– Ну, яхта, и что? – сердито ответил Эдуардо. – Джон богатый человек, а богатому человеку нужна яхта.

– Ах-ах-ах! – немилосердно заявил его отец. – Бессмысленная роскошь. Владеть яхтой – все равно что рвать под проливным дождем тысячедолларовые купюры, как сказал кто-то.

– Джон может рвать тысячедолларовые купюры до конца своей жизни, не переставая, если захочет.

– Я не вижу, каким образом это может приблизить исполнение пророчества.

Эдуардо закатил глаза.

– Но это же несусветная глупость! Ты же знаешь, что никакая яхта не может быть для Джона слишком дорогой. Будь то хоть Королева Елизавета!

В миг бесценной, редкой ясности, какую иногда переживаешь во сне, когда внезапно понимаешь, что видишь сон, Джон осознал, что надо немедленно принять решение, которое определит его жизнь в долгой перспективе. Он подался вперед, с таким чувством, будто все происходит в замедленной съемке, протянул руку через стол и выудил из проспектов корабельных маклеров один, который бросился ему в глаза еще раньше – из белого картона с золотым тиснением: изображением самой большой из предлагаемых яхт и кратким описанием: океанская яхта 53-метровой длины, с двумя шлюпками и вертолетной посадочной палубой, укомплектованная экипажем в двенадцать человек. Продажная цена была чрезмерная, равно как и стоимость текущего содержания.

Он поднял проспект в развернутом виде.

– Я решил, – заявил он твердым голосом, который рассек пространство, словно стальной хлыст, – купить этот корабль.

Они посмотрели на него, Эдуардо с выпученными глазами, Грегорио с отвисшей челюстью. Никто ничего не сказал. Наконец Грегорио протянул руку, взял проспект и молча изучал его с откровенным недовольством. Потом вернул его со словами:

– Это ваши деньги.

Да, торжествующе подумал Джон, когда Грегорио шел к двери. Вот именно!

Панорама была великолепная. Вид был великолепный. Из конторы корабельного маклера через высокие окна, чистые, как горный воздух, открывался вид на Каннскую бухту. На площадке перед конторой, вымощенной белоснежным мрамором, в тени пальмы стоял «Мерседес», доставивший их сюда из аэропорта. Они сидели в ласкающе мягких кожаных креслах перед письменным столом из ценного темного дерева величиной с два бильярдных. Картина, висевшая на стене, была размером три на четыре метра, яркая и сияющая и, несомненно, тоже подлинная. Сам маклер был в костюме от Ermenegildo Zegna, с тщательно наманикюренными ногтями и лучистой улыбкой.

– Разумеется, мы обо всем позаботимся, – сказал он тоном, в котором была хорошо дозированная смесь непринужденности и услужливости, внушающая доверие и уверенность, что человек знает, что говорит. – Мы обеспечим вам якорную стоянку в яхтовом порту Портесето и членство в тамошнем яхт-клубе, если вы хотите, – кстати, очень эксклюзивный клуб. Мы оформим все необходимые документы, составим команду и позаботимся о страховке. Все, что останется сделать вам, – это позвонить капитану и сказать, когда вы хотите отчалить.

– Чудесно, – кивнул Джон и почувствовал себя превосходно.

Секретарша, которая принесла договоры, была высокая блондинка, от длины ее ног и величины бюста захватывало дух, а облепляющее ее тело платье предназначалось скорее для того, чтобы подчеркнуть все ее телесные признаки, чем прикрыть их.

– Чудесно, – сказал Джон еще раз.

Договор о покупке был напечатан на бумаге с водяными знаками. Маклер положил документ перед ним и протянул ему чернильную ручку Montblanc, которая легла в руку тяжело и ощутимо дорого.

До чего же кайфово быть богатым, думал Джон, ставя свою подпись. Он уже подсчитал, что эта подпись обошлась ему в сто раз дороже, чем все предыдущие приобретения, посещения ресторанов и нанятые частные самолеты вместе взятые. Миллионы долларов пришли в движение мановением его руки, нацарапавшей его имя на этой пунктирной линии. Это лучше, чем секс.

Маклер разрешил себе сдержанную улыбку. Пальма шевельнулась от ветра. Небо излучало синеву.

– Теперь мы должны, – сказал человек за письменным столом, раскрыв свой ежедневник в переплете из кожи водяного индийского буйвола, – договориться о сроке передачи вам яхты.

Когда они вернулись домой, Джон чувствовал себя замечательно. Как будто по его жилам вместо крови струилось шампанское. Все было великолепно. Шорох шин по гравию, когда «Феррари» остановился во дворе виллы Вакки, тоже звучал великолепно. Синева неба, бледная коричневость стен, многоцветность зелени деревьев были великолепны. Краски мира, казалось, стали ярче, чем всегда.

«Я богат! – думал Джон, прыгая по лестнице через две ступеньки. – Я король мира!»

Когда он вошел в свою комнату, горничная, юная чернокудрая штучка, как раз перестилала его постель, и он, проходя мимо, похлопал ее по попке. Она вздрогнула, а потом захихикала:

– Синьор Фонтанелли!

Джон взглянул на часы. Самое время позвонить матери. Его родители готовились вскоре отпраздновать день их свадьбы, они отмечали его каждый год в кругу детей и их немногочисленных семей. Пусть в этом году это станет чем-то особенным, незабываемым событием для всех, об этом он позаботится. Он взял трубку и набрал длинный номер.

– Ciao, mamma! – крикнул он, когда мать подошла к аппарату. – Это я, Джон!

– Ciao, John. – В ее голосе звучали все скорби и тяготы этого мира. – Ты уже знаешь? Лино перевелся на Аляску. Я только что узнала. И он не приедет на годовщину свадьбы.

– Ах, этот всегда выкрутится, – презрительно бросил Джон. – Знаешь, что я придумал? В этом году мы могли бы сделать из вашей годовщины нечто особенное. Вы все прилетите сюда, в нашу прекрасную Италию, на частном самолете, естественно, а праздновать мы будем на моей новой яхте – что ты на это скажешь? Сегодня я купил яхту, и ваша годовщина была бы лучшим освящением для нее.

На другом конце провода возникла тишина, Джон даже подумал, что связь оборвалась. Потом его мать сказала ледяным голосом:

– Я не потерплю, чтобы один из моих сыновей вел себя как плейбой. Мы будем праздновать здесь, в этом доме, где я всех вас родила, будет, как всегда, сальтимбочча с брокколи и пармезаном, а вечером мы выйдем выпить кофе, как каждый год. И либо ты приедешь, либо нет.

Она будто по щекам его отхлестала, через всю Атлантику. Джон вдруг почувствовал, что из него, как из шарика, вышел воздух.

– Да, – ответил он и почувствовал, как кровь прихлынула к ушам. – Я понимаю. Разумеется, я приеду, мама. Я приеду обязательно.

Когда разговор закончился, у него ослабли колени, и он сел на кровать.

Fuck! Каким же дерьмом он чуть было не стал. Проклятье. Сегодня он покупает яхту, чтобы удивить весь мир, а завтра? Будет раздаривать «Кадиллаки», как когда-то Элвис Пресли? И когда-нибудь так же кончит – разжиревший, обожравшийся, с зависимостью от таблеток, окруженный поддакивающими прихвостнями, дармоедами?

Он чувствовал себя так, будто весь день был пьян и только сейчас протрезвел. Как будто кто-то отхлестал его по ушам мокрой тряпкой. Пьяный? Нет, надравшийся, именно надравшийся деньгами и ощущением собственной важности.

Деньги портят человека. Кажется, так говорят? На нем пословица сбылась. Он должен быть бдителен, чертовски бдителен. Никто другой не сделает это за него. Родная мать только что стянула его с зарвавшихся высот, но всегда ли ей это удастся, да ведь и не вечная она.

И, fuck! – часы! Он схватился за запястье, уставился на свои новые часы, Patek Philippe за пятьдесят тысяч долларов, потому что Эдуардо отговорил его покупать Rolex, которые ему хотелось вначале. (Стыдитесь! Это часы для сутенеров!). Невозможно будет предстать перед родителями без часов, которые когда-то подарил ему отец. Которые по-прежнему лежали в ломбарде в Нью-Йорке.