Роберт Уилсон - Тайные убийцы Страница 32

— С сахаром, — перебил Харруш, вдруг оживившись. — Я вчера был там, когда они его привезли. Это был сахар. Это ясно было написано на коробках. А еще у них были большие пластиковые мешки с мятой. Это для чая.

— Вы знаете этих двух мужчин? — спросил Рамирес. — Вы их видели раньше?

— Нет, я их не знаю, — ответил он. — Никогда их раньше не видел.

— А кто их знал? С кем они общались?

— С имамом Абделькримом Бенабурой.

— Что они делали с этим сахаром и мятой?

— Отнесли в кладовку, она в задней части мечети.

— Этих людей кому-нибудь представили?

— Нет.

— Вы знаете, откуда они приехали? — спросил Фалькон.

— Кто-то говорил — из Мадрида.

— Сколько времени они пробыли в мечети и беседовали с имамом?

— Я ушел в семь, они еще там оставались.

— Может быть, они там заночевали?

— Могли. Иногда в мечети спят.

— Вы помните, когда они приехали? — спросил Рамирес.

— Минут через десять после того, как я пришел с работы, то есть, получается, было примерно без четверти шесть.

— Можете нам точно сказать, что они делали?

— Они вошли, каждый нес по коробке, а на каждой коробке лежал мешок с мятой. Спросили имама. Он вышел из своей комнаты и показал им кладовку. Они занесли туда коробки, вышли и принесли еще две.

— А потом?

— Ушли.

— С пустыми руками?

— Похоже, что да, — сказал Харруш. — Но через несколько минут они вернулись. Думаю, они уходили запарковать машину. Они прошли в комнату к имаму, и, когда я уходил, они все еще были там.

— Вы слышали что-нибудь из их разговора?

Харруш помотал головой. Фалькон чувствовал, что повара уже тошнит от бесконечных вопросов о подробностях, которые кажутся ему несущественными. Видимо, Харрушу кажется, что он может навредить этим двум мужчинам, которые, как он уверен, просто привезли сахарный песок. Фалькон попросил его не волноваться по поводу этих вопросов, заверив, что они задают их лишь для того, чтобы сопоставить ответы с показаниями других свидетелей.

— Вы не слышали, чтобы кто-нибудь рассказывал о других посторонних, приходивших в то утро? — спросил Рамирес.

— Посторонних?

— Рабочие, курьеры с товаром… и прочее в том же духе.

— Появлялись электрики. В субботу вечером были какие-то нелады с электричеством. Мы все воскресенье просидели при свечах, а когда я вчера пришел с работы, свет был в порядке. Не знаю, что случилось, кто работал и что сделал. Спросите лучше у тех, кто там был утром.

Рамирес попросил его назвать кого-нибудь из этих людей и сверил их фамилии со списком, который испанка Эсперанса дала Эльвире. Первые три человека, которых назвал Харруш, значились в списке, а следовательно, скорее всего, погибли под обломками мечети. Четвертый жил на соседней улице.

— Вы хорошо знаете имама?

— Он у нас года два. Много читает. Я слыхал, у него вся квартира набита книгами. Но все равно он отдает нам столько времени, сколько может, — сказал Харруш. — Я вам уже говорил, он не из экстремистов. Он никогда не говорил ничего, что можно было бы считать радикальным. И потом, он очень ясно высказывался насчет террористов-самоубийц: он уверен, что Коран не дозволяет такого рода деяния. И не забудьте, в мечети были испанцы, которые приняли ислам, они бы не потерпели ничего радикального, так что…

— Если бы он проповедовал радикальный ислам молодежи, вы бы об этом знали? — спросил Рамирес.

— В районе вроде нашего такое не скроешь.

— Видели ли вы имама с какими-нибудь незнакомыми людьми, кроме этих двоих, которые привезли сахар и мяту? Я имею в виду — кого-то из других городов или из-за границы?

— Видел его с испанцами. Ему очень важно было, как люди относятся к исламу, особенно после всего того, что случилось за эти несколько лет. Он старался общаться с католическими священниками, выступал на их собраниях, чтобы убедить их, что не все, кто из Северной Африки, — террористы.

— Вы знаете что-нибудь о его биографии?

— Он родился в Алжире. А сюда приехал из Туниса. Видно, он какое-то время жил в Египте, потому что много о нем говорил. Как-то раз он сказал, что учился в Хартуме.

— Как он выучил испанский? — поинтересовался Фалькон. — В странах, о которых вы упомянули, говорят, кроме арабского, по-французски или по-английски.

— Он его выучил здесь. Его научили новообращенные, — ответил Харруш. — У него были неплохие способности к языкам, он говорил на нескольких…

— Какие еще языки? — задал вопрос Рамирес.

— Немецкий. Он говорил по-немецки, — ответил Харруш, снова занимая оборонительную позицию.

— Означает ли это, что он какое-то время провел в Германии? — спросил Рамирес.

— Кажется, провел, но это еще ничего не значит, — сказал Харруш. — Те, кто взорвался одиннадцатого сентября, приехали из Гамбурга, но это же не значит, что всякий мусульманин, который жил в Германии, — экстремист. Надеюсь, вы не забыли, что бомба-то взорвалась в мечети, а там было больше десятка человек, в основном старики, у которых были жены и дети. Вот если бы там собрались молодые фанатики, которые делают бомбы… По мне, так мы — скорее уж мишень этого взрыва…

— Хорошо, сеньор Харруш, — успокоительно проговорил Фалькон. — Поймите, мы рассматриваем все возможные варианты. Вы упомянули о ВОМИТ. Вам известна какая-нибудь еще антимусульманская группировка, которая, на ваш взгляд, могла бы совершить такие радикальные действия?

— Было несколько очень неприятных акций против постройки нашей мечети в Лос-Бермехалес, — сказал Харруш. — Может, вы и не помните: в мае прошлого года на том самом месте, где собирались построить мечеть, они зарезали свинью. Эта группировка всегда очень громко протестует.

— Нам о них известно, — отозвался Рамирес. — Мы будем внимательно следить за их деятельностью.

— А вы сами никогда не чувствовали, что за вами следят, что вы находитесь под наблюдением? — спросил Фалькон. — Какие-нибудь новые прихожане мечети, которых вы не знали или которые, на ваш взгляд, вели себя странно?

— Люди посматривают на нас с подозрением, но вряд ли за нами кто-то наблюдал.

Рамирес прочел Харрушу описание двух мужчин из «пежо-партнера», чтобы тот сравнил этих людей с теми, кто на его глазах внес в мечеть коробки. Харруш отвечал, но мысли его где-то блуждали. Полицейские встали, собираясь уходить.

— Я вспомнил, на прошлой неделе кое-что произошло, — сказал Харруш. — Кто-то мне говорил, что в мечеть приходила инспекция из муниципалитета. Формально у нас общественное здание, а значит, мы должны соблюдать правила пожарной и прочей безопасности. И вот на прошлой неделе без предупреждения заявились двое и проверили все, что можно, — водопровод, сантехнику, провода.

13

— Что ты о нем думаешь? — спросил Фалькон у Рамиреса, когда они шли обратно к детскому саду на совещание с комиссаром Эльвирой и судьей Кальдероном.

— С этими людьми никогда не знаешь, где ложь, а где правда. Я не думаю, что сеньор Харруш — лжец. Он уже шестнадцать лет как иммигрант, и он выработал в себе привычку рассказывать вещи, которые принесут ему как можно меньше неприятностей и выставят его народ в как можно более выгодном свете, — объяснил Рамирес. — Он сказал, что имам во время своих проповедей ни разу в жизни не произнес радикального слова, но, говоря о способностях имама к языкам, он заколебался. Почему он с такой неохотой рассказывал, какими языками тот владеет? Потому что среди них был немецкий. Тут не только ниточка к Гамбургу, но и сам факт, что он ездил по Европе: из-за этого имам может выглядеть в наших глазах более подозрительно.

— Но он вполне откровенно рассказал о двух молодых людях, которые явились с картонными коробками.

— Коробками сахара, — уточнил Рамирес. — Он это очень подчеркивал. При этом он постарался больше ничего об этих двоих не сообщать. Ему бы хотелось сказать, что он их знает, но он не мог. Ему бы хотелось как-то за них заступиться. Но если они просто развозят сахар, что в этом такого? Почему он чувствует необходимость их защищать?

— Взаимная поддержка мусульман, — сказал Фалькон.

— Или боязнь последствий?

— Даже если они друг друга не знают, у них есть чувство своего рода товарищества, — произнес Фалькон. — Сеньор Харруш — достойный труженик, и ему хочется, чтобы мы так же воспринимали и всех остальных его собратьев. Когда происходит взрыв бомбы или еще что-нибудь в этом роде, такие люди чувствуют себя так, словно на них напали, и инстинктивно строят линии обороны по всем возможным направлениям, даже если в итоге им приходится защищать тех, кого они, возможно, ненавидят.

К Эльвире и Кальдерону успел присоединиться Грегорио из СНИ.