Дин Кунц - Лицо в зеркале Страница 32

Так что скоро ему придется встать, пройти в спальню к родителям: отец наверняка знает, что нужно делать, если у дома сносит крышу.

Но пока Этан хотел насладиться зрелищем. Прямо над ним огромный снежный ком висел, как хрустальная люстра, и все ее бесчисленные искрящиеся подвески находились в непрерывном движении.

У него замерзли ресницы.

Снежинки покрывали лицо холодными поцелуями, таялина щеках.

Когда же зрение у нею прояснилось, он увидел, что ил самом деле декабрьская ночь полна капель дождя, из которых формировались какие-то постоянно изменяющиеся структуры и формы.

А когда-то мягкая кровать каким-то чудом вросла в асфальт.

Он не испытывал никаких неудобств, разве что пуховая подушка давила на затылок, как жесткая мостовая.

Дождь падал на лицо, холодный, как снег, тот же холод ощущала и его поднятая левая рука.

Правую руку также никто не укрыл от дождя, но она не ощущала ни холода, ни падающих на нее капелек.

Не чувствовал он и ног. Не мог ими пошевелить. Ничем не мог пошевелить, за исключением головы и левой руки.

Понял, что, обездвиженный, может утонуть, если дождь заполнит его лишившуюся крыши комнату.

Но его размышления внезапно пронзило ужасом, поднимающимся из глубин сознания, парализующим не только тело, но и мозг.

Он закрыл глаза, чтобы не смотреть правде в лицо, правде более страшной, чем тот безобидный факт, что снежинки на самом деле были каплями дождя.

Приблизились голоса. Наверное, отец и мать идут, чтобы поставить крышу на место, взбить подушку, вновь сделать ее мягкой, вернуть жизнь в привычное русло.

Он отдал себя их заботе и, как перышко, полетел в темноту, в страну Нод, не в ту страну Нод, куда сбежал Каин, убив брата своего, Авеля, в другую страну Нод, куда во сне путешествуют дети, где их ждут самые захватывающие приключения, из которых они возвращаются, проснувшись от золотых лучей восходящего солнца.

Все еще пребывая в темноте северного Нода, он услышал слова: «Травма позвоночника».

Открыв глаза через минуту или десять, увидел, что ночь вокруг него пульсирует красными, желтыми и синими огнями, словно он попал на дискотеку под открытым небом, и понял, что никогда больше не будет танцевать, а то и ходить.

Под треск полицейского радио, с фельдшерамипо бокам, Этан на каталке плыл сквозь дождь к машине «Скорой помощи».

На борту белого микроавтобуса, под красными словами «СКОРАЯ ПОМОЩЬ», золотом поблескивала еще одна строка: «Больница Госпожи Ангелов».

Он закрыл глаза, вроде бы на мгновение, услышал, как один мужчина говорит другому: «Осторожнее» и «Полете, полегче», — а когда открыл их вновь, уже находился в машине.

Обнаружил, что игла уже воткнута ему в вену и по трубке из бутылочки в нее поступает какая-то жидкость.

Впервые услышал свое дыхание, со всхлипами, хрипами и бульканьем, и понял, что у него сломаны не только ноги. Одно, а может, и оба легких с трудом сжимались и разжимались в частично сложившейся грудной клетке.

Он жаждал боли. Какой угодно, лишь бы не полного отсутствия чувствительности.

Фельдшер, стоявший рядом с Этаном, повернулся к своему коллеге, закрывавшему задние дверцы.

— Нам бы надо поторопиться.

— Понесемся, как ветер, — пообещал поливаемый дождем фельдшер-водитель, перед тем как захлопнуть вторую дверцу.

Вдоль боковых стен салона, под самым потолком, туго натянули гирлянды из блестящей парчи. По краям и посередине каждой гирлянды на одной нити, друг над другом висели по три серебряных, нежно позвякивавших колокольчика. Рождественские украшения.

Верхний колокольчик, он же самый большой, охватывал средний, внутри которого находился третий, самый маленький.

Когда захлопнулась вторая задняя дверца, колокольчики на каждой нити закачались, наполнив салон серебристым звоном, призрачным, как волшебная музыка.

Фельдшер накрыл рот и нос Этана кислородной маской.

Прохладный, как осень, сладкий, как весна, кислород смягчил воспаленное горло, но хрипы в легких остались прежними.

Водитель, усевшись за руль, захлопнул дверцу кабины, отчего гирлянды дернулись, а колокольчики вновь зазвенели.

— Колокольчики, — прошептал Этан, но кислородная маска заглушила слово.

Фельдшер, вставлявший наконечники стетоскопа в уши, замер.

— Что вы сказали?

Увидев стетоскоп, Этан понял, что может слышать, как бьется его сердце, и биение это затрудненное, неровное, тревожащее.

Вслушиваясь, он понимал, что слышит не только собственное сердце, но и постукивание копыт приближающейся лошади Смерти.

— Колокольчики, — повторил он, и тут же в его мозгу распахнулись двери, ведущие к тысячам страхов.

«Скорая помощь» тронулась с места, одновременно включилась сирена.

Этан не мог расслышать звон колокольчиков сквозь этот вой баньши, но видел, как три ближайших подрагивали на своей нити. Подрагивали.

Поднял руку к покачивающейся троице колокольчиков, но, конечно, не смог до них дотянуться. Так что пальцы ухватили только воздух.

Этот ужасный страх, распространяясь по мозгу, принес с собой и туман, вероятно, на какое-то время Этан полностью потерял сознание, но тем не менее у него возникло ощущение, что колокольчики не просто украшение, что в их сверкающей гладкости есть что-то мистическое, что их поблескивающие изгибы — средоточение надежды, и ему просто необходимо держать их в руке.

Вероятно, фельдшер понял, чего хочет Этан, хотя едва ли — почему. Он достал маленькие ножницы из комплекта инструментов и, покачиваясь в такт движениям микроавтобуса, отрезал узелок, крепивший нить с колокольчиками к парчовой гирлянде.

Получив колокольчики, Этан крепко и одновременно нежно зажал их в левой руке.

Силы его были на исходе, но он не решался закрыть глаза, ибо боялся, что темнота останется и не уйдет, когда он откроет их в следующий раз, так что более он не увидит мира, в котором жил.

Фельдшер вновь взялся за стетоскоп. Вставил наконечники в уши.

Пальцами левой руки Этан пересчитывал колокольчики на нити, от маленького к большому, от большому к маленькому.

Он вдруг понял, что держит эти рождественские украшения точно так же, как держал четки в больничной палате в последние ночи жизни Ханны: с теми же отчаянием и надеждой, с той же верой в Бога и готовностью принять любое Его решение. Надежды Этана не сбылись, а вот готовность принять любое Его решение очень помогла пережить потерю.

Зажимая бусинки четок большим и указательным пальцами, он пытался выжать из них милосердие. Теперь, поглаживая изгибы колокольчика, колокольчика и колокольчика, искал скорее понимания, чем милосердия, искал откровения, доступного не уху — сердцу. И хотя Этан не закрывал глаза и не погружался во тьму, тени все более сгущались на периферии поля зрения, сужали его, как пролитые чернила затемняют все большую и большую часть листа промокательной бумаги. Вероятно, стетоскоп уловил какие-то ритмы, обеспокоившие фельдшера. Он наклонился над Этаном, но голос его доносился издалека, и пусть чувства фельдшера скрывала маска спокойного профессионализма, в голосе слышалась забота о пациенте.

— Этан, не покидай нас. Держись. Держись, черт побери.

Взятое в тугое кольцо темнотой поле зрения Этана все более сужалось.

Он уловил едкий запах спирта. К сгибу локтя левой руки прикоснулось что-то холодное. Тут же Этан по-I чувствовал укол.

Внутри неторопливая поступь лошади Смерти сменилась топотом апокалипсического табуна, несущегося галопом.

«Скорая помощь» на полной скорости летела к больнице Госпожи Ангелов, но водитель выключил сирену, полагаясь только на вращающиеся маячки на крыше.

Со смолкшим воем баньши Этану казалось, что он вновь слышит перезвон колокольчиков.

Не тех тревожных колокольчиков, которые он успокаивал и успокаивал левой рукой, не тех, что свешивались на нитях с парчовых гирлянд, служа рождественскими украшениями, но других, далеких, настойчиво призывающих его к себе.

Поле зрения превратилось в блеклую точку света, по кольцо тьмы сжалось еще сильнее, полностью ослепив его. Принимая неизбежность смерти и бесконечность тьмы, Этан наконец закрыл глаза.

…Он открыл дверь, потом глаза.

Под рычание ветра и перезвон колокольчиков над головой вышел из магазина «Розы всегда» в холодные зубы декабрьской ночи и захлопнул за собой дверь.

В шоке от того, что обнаружил себя живым, не веря тому, что стоит на собственных ногах, он задержался в арке между витринами, когда мимо, по тротуару, проходила молодая пара в дождевиках с капюшонами, ведомая золотистым ретривером на поводке.

— Добрый вечер, — поздоровались молодые люди. Дар речи еще не вернулся к Этану, и он смог только

кивнуть.

— Тинк, пошли, — позвала женщина пса и повтори на команду, поскольку тот не хотел трогаться с места.

Вымокший ретривер зашагал дальше, с высоко поднятой мордой, обнюхивая холодный воздух. За ним последовали и молодые.