Джон Харвуд - Мой загадочный двойник Страница 32

Твоя любящая кузина

Розина

Портленд-плейс

30 апреля 1860

Дорогая Эмилия! Увы, все мои надежды рухнули. Тетя Генриетта заявила, что ни под каким видом не обременит тебя столь большой ответственностью (подразумевая, что не верит в твою готовность держать меня взаперти все время) и что в любом случае мне не пристало гостить у тебя, пока бабушка хворает. Следовательно, мне придется смириться с перспективой провести в заточении еще полгода, каковой срок кажется мне вечностью. Не знаю, как я это вынесу.

По крайней мере, я получу временное облегчение через две недели, когда тетя уедет в Эйлшем. Отец занят каким-то новым предприятием и почти не бывает дома.

Сейчас попробую уснуть с надеждой увидеть во сне тебя, Неттлфорд и свободу.

Твоя любящая кузина

Розина

Портленд-плейс

Понедельник, 7 мая 1860

Дорогая Эмилия! Тетю Генриетту вызвали ухаживать за бабушкой Вентворт, чье состояние значительно ухудшилось. Похоже, она наконец умирает. От души надеюсь, она постарается протянуть возможно дольше, невзирая на все ее заявления, что, мол, желает поскорее встретиться с Создателем. Когда экипаж тронулся с места и покатил прочь, я чуть не пустилась в пляс в холле, но сдержалась.

Разумеется, тетя Генриетта страшно волновалась, кто же будет за мною приглядывать, и намеревалась поговорить с отцом, но, по счастью, когда пришло известие о бабушкиной болезни, он находился в Манчестере и вернулся только после ее отъезда, так что мне пришлось самой сообщить ему о случившемся. Он ни словом не обмолвился насчет дуэний, и, похоже, я буду предоставлена самой себе, пока тетя Генриетта отсутствует. Вероятно, моя покорность и почтительность на протяжении долгих месяцев усыпили бдительность отца: он снова уезжает в Манчестер, до пятницы.

Во всяком случае, я на целых три дня останусь в доме за хозяйку и смогу играть на рояле сколь угодно громко!

Твоя любящая кузина

Розина

Портленд-плейс

Четверг, 10 мая 1860

Дорогая Эмилия! Последние три дня были самыми замечательными в моей жизни. Я познакомилась… впрочем, не стану забегать вперед и расскажу все по порядку.

Моя бурная радость по поводу отъезда тети Генриетты оказалась непродолжительной. На следующий день я проснулась спозаранку и долго стояла в печальной задумчивости у окна, по-прежнему ощущая себя пленницей. Было чудесное весеннее утро, ясное и свежее, и внезапно мне сделалось дурно от мысли, что все лето придется просидеть взаперти.

Потом меня осенило: ведь на самом деле тетя не запретила мне выходить из дома в свое отсутствие. Нейлор в Манчестере с моим отцом; все служанки ненавидят тетю Генриетту и точно меня не выдадут. Лакеям, положим, я не доверяю, но, когда Нейлор не стоит у них над душой, Уильям с Альфредом бóльшую часть времени проводят в кладовой за игрой в карты. И вот я быстро оделась и сошла вниз, намереваясь тихонько выскользнуть из дома за час до завтрака. Лили получила наказ запереть за мной дверь и ждать моего возвращения у окна гостиной. Однако, уже направляясь к двери, я увидела на подносе для корреспонденции несколько пригласительных карточек, не замеченных тетей в спешке, в том числе приглашение от миссис Трейл на чаепитие в саду, устраивавшееся как раз в этот день. На обратной стороне карточки карандашом было написано: «Приходите непременно — очень хочу повидаться с вами — Мэри».

Я не виделась с Мэри Т. со времени тайного побега Клариссы. Близкими подругами мы никогда не были, но сейчас, глядя на эту карточку, я вдруг почувствовала, как вся боль одиночества, накопленная за долгие месяцы, наваливается тяжким грузом и в душе вскипает гнев против тети Генриетты и отца. Почему, спрашивается, я, не сделавшая ничего плохого, должна нести наказание за грехи Клариссы? Как будто ее смерть не достаточное наказание для меня? Разве не чудовищная жестокость со стороны отца — мстить собственной дочери, даже после ее смерти? Почему я должна почитать и уважать такого человека, когда связана с ним лишь узами страха?.. Ну и я положила принять приглашение Мэри. В том маловероятном случае, если тетя узнает, я разыграю невинное удивление: «Но, тетя Генриетта, я подумала, вы оставили пригласительные карточки, чтоб я на них ответила. И я рассудила, что вежливость требует нанести визит миссис Трейл». Кроме того, какое еще наказание они могут измыслить для меня?

И вот, отказавшись от первоначального намерения просто прогуляться, я черкнула записку, что с радостью приду, если никто не станет расспрашивать меня про Клариссу, и отправила Лили с ней на Бедфорд-плейс. Уже через пять минут после ее ухода меня начали одолевать тяжелые сомнения. На самом деле они еще много каких наказаний могут придумать. Отец может забрать у меня фортепьяно, которое, как и все остальные вещи, считающиеся «моими», на самом деле принадлежит не мне. Он может держать меня взаперти в комнате до моего совершеннолетия или даже дольше. Может уволить Лили и нанять мне в тюремщицы какую-нибудь грубую, жестокую женщину. Или отправить меня в Эйлшем, в дом бабушки Вентворт, который перейдет к нему по наследству, и заточить там.

Я спросила себя, что бы ты мне посоветовала, и, словно наяву, услышала твой голос: «Сохраняй терпение, не гневи отца, смирись с еще полугодом заточения; по достижении совершеннолетия приезжай к нам в Неттлфорд и здесь, в спокойствии и безопасности, начинай искать себе место». Я предприняла с полдюжины попыток написать другую записку, где ссылалась на внезапный приступ мигрени и просила Мэри не навещать меня, поскольку мне запрещено принимать гостей, но нарастающее в душе горячее чувство протеста помешало мне отнестись к делу со всем усердием. Грядущие месяцы — и годы — плена предстали перед моим мысленным взором подобием бескрайней голой пустыни; и как я вообще когда-нибудь наберусь мужества пойти поперек воли отца, если не осмеливаюсь даже ступить за порог в его отсутствие?

Я по-прежнему колебалась, когда подошло время одеваться, а тут передо мной встала еще одна проблема: ожидают ли Трейлы увидеть меня в трауре, который отец запретил мне носить? В конце концов я выбрала платье темно-темно-серого цвета и вышла из дома, терзаемая самыми дурными предчувствиями. Сейчас я не могу не думать, что тогда меня подгонял какой-то добрый ангел или, по крайней мере, какой-то пророческий инстинкт, однако не стану забегать вперед.

От одного того, что я вновь оказалась на свежем воздухе, у меня голова пошла кругом. Тетя всегда нанимала закрытые экипажи, поэтому я, считай, с прошлого лета не была на улице. Гул голосов показался оглушительным, все краски — ослепительно-яркими, а запахи — столь резкими, что в первый миг я испугалась, как бы не лишиться чувств. Я намеревалась прибыть пораньше, чтобы провести немного времени наедине с Мэри, но, когда мы свернули на площадь, куранты пробили уже три. Когда же мы подкатили к дому Трейлов, присутствие духа покинуло меня окончательно. Я велела Лили пойти сказать, что я занемогла, но она и слушать не пожелала. «Вы слишком долго сидели в четырех стенах, мисс, вам следует повидаться с друзьями, покуда есть такая возможность; вы ж сами знаете, это пойдет вам на пользу».

Я ожидала увидеть не больше дюжины гостей, но, когда меня провели на террасу, мне показалось, там собралась половина Лондона: вся лужайка пестрела изысканными платьями и модными шляпками всех цветов, и я не приметила ни одного знакомого лица. Если бы Мэри не подошла ко мне с приветствием, я бы, наверное, обратилась в бегство. Она хотела сразу же представить меня обществу, но я попросила повременить, пока не совладаю с волнением. Я взяла чашку чая и, как только Мэри повернулась ко мне спиной, отошла подальше и укрылась в тени могучего дуба у самой ограды.

Там я стояла минут десять-пятнадцать, потягивая чай и наблюдая за многочисленным собранием гостей, а потом вдруг заметила молодого человека, нерешительно топтавшегося на месте в нескольких шагах от меня. С первого взгляда я приняла его за испанца: у него были густые угольно-черные волосы с блестящим отливом и лицо бледно-оливкового оттенка. Невысокого роста, но прекрасно сложенный, он был в простой темной паре и белой рубашке с широким галстуком; на рукаве у него чернела траурная повязка. Когда наши глаза встретились, молодой человек сердечно улыбнулся и, казалось, хотел заговорить, но в следующий миг на его лице отразилось замешательство, а еще секунду спустя опять появилась улыбка, несколько неуверенная.

— Прошу прощения, я обознался, — промолвил он, приближаясь. — Феликс Мордаунт, к вашим услугам.

Он и в самом деле был необычайно хорош собой, и я тоже невольно улыбнулась, называя свое имя.

— Вижу, вы предпочитаете наблюдать, чем привлекать к себе внимание, мисс Вентворт.