Майкл Бонд - Огонь подобный солнцу Страница 32

– Ну, как тебе каюта?

– Да лучше, чем шлюпка.

Капитан затушил сигарету.

– Что нам с тобой делать?

– Дайте мне работу.

– У тебя есть деньги?

– Около двадцати долларов.

– Долго тебе придется сидеть в тюрьме с твоими двадцатью долларами. – Капитан снова закурил, выпуская клубы дыма.

– Вы направляетесь в Алжир?

– А тебе что за дело?

– Мне бы тоже туда надо. Вы откуда?

– Этот корабль из Стамбула.

– Вы турки?

– Они, – капитан махнул рукой в сторону двух матросов, молча наблюдавших за происходящим из прохода.

– Петр Вяземский – это турецкое имя?

– Какое это имеет значение... – капитан улыбнулся, поджав губы, – ...для тебя, в алжирской тюрьме?

– Это ваше имя?

– Ну ты и болван. Ты думаешь, что мы не читаем Шекспира, Байрона, Хемингуэя? – он выпустил дым.

– Он – писатель?

– Мне хочется рыдать от повального невежества! Король поэзии – вот кто он был! Тебе нравится Пушкин? Так он – ничто. Ты думаешь, Евтушенко – поэт? Смех!

Коэн вдыхал гнилой запах корабля. Будто все александрийские крысы решили отправиться на нем в плавание. Желтоватые ошметки, закручиваясь, свисали с лопнувших пузырей краски на потолке.

– Я читал других, – сказал он.

– Кого?

– Анну Ахматову, Михаила...

– Коммунисты. Продажные поэты.

– А Набоков?

– Он ужасен. Но и он уехал из России.

– Значит, и вы уехали, а почему?

Вновь поджав губы, капитан кисло ухмыльнулся.

– Из-за здоровья. – Допив кофе, он стукнул чашкой по столу. – Что мне с тобой делать?

– Я готов делать все, что скажете, – мыть, чистить...

– Ты бы стал начищать эту старую развалину? – капитан, поднявшись, с грохотом приставил стул к столу и крикнул кому-то на палубе. – Это Дмитрий, – сказал он Коэну. – Он даст тебе поесть. Потом приходи на мостик, найди меня. Я – Андрей. Я скажу, что тебе делать.

– Не могли бы вы сначала сказать, какой сегодня день?

– Какой день? – он разразился скороговоркой славянских звуков, обращаясь к Дмитрию. – Он говорит, что суббота. Так вот, будешь хорошо работать, попадешь в Алжир, плохо – в алжирскую тюрьму. Усек?

– Усек.

Толстый, волосатый, сплошь покрытый татуировкой Дмитрий дал ему большую тарелку риса с маленькими кусочками баранины, черный хлеб и турецкий кофе. «Суббота. Еще две недели и один день». Когда он расправился с едой, Дмитрий взял у него тарелку и положил еще.

Открытый мостик обдувало холодным морским воздухом. Рядом с Андреем стоял какой-то бородатый великан.

– Это Исом, – заявил Андрей, – он покажет тебе работу.

Исом, так же как и Дмитрий, не проронив ни одного слова, повел Коэна по лабиринту покрытых ржавчиной проходов и коридоров к уже знакомой подсобке со швабрами. Жестами Исом показал Коэну, что ему предстоит вымыть проходы, камбуз, кают-компанию и каюты матросов, расположенные палубой выше.

Коэн яростно скреб полы, волоча больную ногу. Когда склянки возвестили о наступлении полудня, он закончил все, кроме матросских кают. Их он почистил позже и сообщил об этом Исому. Тот, встав на колено, провел по полу пальцем. Затем показал ему на иллюминаторы вдоль палубы, вонючие уборные и стены кают-компании. Эту работу Коэн закончил к обеду.

– Неплохо, – буркнул Андрей. – Исом покажет, где ты будешь спать. А завтра – снова за работу.

– Хорошо, – сказал Коэн.

Колено и плечо невыносимо ныли, но живот чуть не лопался от грубой пищи, приготовленной Дмитрием. На душе было спокойно. «Целый день я был слишком занят, чтобы вспомнить о своих страхах. Еще четырнадцать дней! Теперь ЦРУ потеряло меня. Я прорвусь, Пол». Он сидел в полудреме в сырой кают-компании, где матросы играли в карты и пили кофе. Они приглашали поиграть и его, но он никак не мог постичь суть игры. Хромая, он поднялся на верхнюю палубу.

Воздух показался ему резким и чистым после переполненной кают-компании. Чайки сопровождали судно, плывущее в стремительно надвигавшуюся темноту. Как же они голодны, если летят за нами от самого Ираклиона! Приятный запах сосны доносился из переднего трюма. Он стоял на носу корабля, держась за поручни, ветер дул ему прямо в лицо. Луны еще не было. Млечный путь четкой белой полосой опоясывал небо, на котором мягко светились звезды, отражаясь в волнистой глади искрящегося моря.

Заполненный работой быстро прошел следующий день. За обедом Андрей сказал:

– Завтра в это время будем в Алжире. Ты встретишься со своей девушкой. Она где? Коэн собрался с мыслями.

– В Марокко.

– Сердечный друг, ты нездорова, – запел Андрей. – Оставь меня, я влюблена. – Исом загоготал, глядя на Коэна, который почему-то покраснел. Андрей, мягко улыбнувшись, похлопал Коэна по руке. – Любовь – хорошая штука. Если бы все в мире любили, было бы хорошо.

– Однако это не так. И поэтому нет мира.

– На моем родном языке одно слово «мир» означает и мир-спокойствие, и мир-планету. Вселенную. Но я больше не считаю Россию своей страной. У меня турецкий паспорт. – Андрей выпустил дым. – У меня не осталось любви к России, но с миром покончит Америка. Сейчас каждый третий доллар в мире – треть всех денег – тратится на войны, на то, чтобы убивать людей. – Он ехидно улыбнулся. – Это хорошо? Теперь в любой день – раз, и начнется война, самая последняя!

– Как вы думаете, ее можно предотвратить, эту последнюю войну?

– Предотвратить? Ни за что. У мира – ив том, и в другом значении этого слова – нет никаких шансов. Коэн пожал плечами.

– Вы бы хотели вернуться?

– В Россию? Мой отец вернулся. Мы жили тогда в Стамбуле, но ему захотелось получить то, что было зарыто перед тем, как наша семья уехала из Петрограда.

– А что было зарыто?

– Моя семья была богатой до гражданской войны, у нас было поместье в березовой роще под названием «Таинственная завеса». Это слова Вяземского: «Куда бы ни проник мой взор, весь мир покрыт таинственной завесой». Но большевики сожгли его дотла.

– Он нашел, что было зарыто?

– Он так и не вернулся. Они, наверное, расстреляли его или сослали в Сибирь. В пожизненную ссылку. – Он похлопал Коэна по руке. – Так что, когда я говорил об алжирской тюрьме, я просто валял дурака. Я бы ни за что никого не отправил в тюрьму. Не говоря уж о тебе. – Он улыбнулся. – Но если будешь плохо работать, вышвырнем тебя за борт.

– Скажите мне одну вещь, – попросил Коэн, улыбнувшись в ответ.

– Какую?

– Как вы меня нашли?

– Не мы – ты нас нашел, забыл?

– Нет, я имею в виду в шлюпке?

– А, так ты сам себя выдал.

– Как?

– Как сказать schnarchen? – Андрей громко хрюкнул носом.

– Чихать?

– Нет. Schnarchen. – Он опять хрюкнул, закрыв глаза.

– Храпеть!

– Да, – рассмеялся Андрей. – Ты так громко храпел, что тебя можно было услышать на Крите.

Пока матросы играли в карты, Коэн удалился на корму и смотрел, как клиновидный кильватер, исчезая сзади, вновь появлялся на освещенной звездами волнистой поверхности моря. «Еще тринадцать дней!» Он извлек из кармана тибетскую трубку и, затолкав в нее большим пальцем щепотку гашиша, закурил, загородив огонек спиной. Дымок потянулся за оставляемым кораблем следом. Звезды качались на волнах. Корабль умиротворенно гудел, словно по-стариковски дружелюбно ворчал. Над гребешками волн на востоке появился бледный малиново-желтый ореол поднимающейся луны. Вдруг что-то грузное навалилось на поручни рядом с ним. От неожиданности он чуть не уронил трубку в море.

Исом протянул руку. Коэн дал ему трубку. Тот жестом попросил спичек, прикурил и сделал долгий выдох в темноту. Толкнув слегка Коэна плечом, он показал налево. Далеко на юге он разглядел равномерно мигавший огонек. Маяк был похож на звезду, то и дело скрывавшуюся за гребешками волн.

– Бизёрта.

Докурив трубку до конца, Исом вытряс ее, постучав о поручень. Коэн вновь набил ее, и они снова молча курили.

Исом рассмеялся. Коэн вопросительно посмотрел на него, но ответа не последовало. Исом опять начал смеяться. Он потряс головой, словно желая сказать, чтобы Коэн не обращал на него внимания.

Он хохотал все громче. Коэн убрал трубку в карман. Взрывы гортанного смеха Исома были похожи на рыдания, от которых его тело, содрогаясь, перегибалось через поручни.

Похлопав Исома по трясущемуся плечу, Коэн отошел на противоположный край палубы.

Приступ смеха затих, у мостика его не было слышно вообще, и сутулый силуэт Исома был едва различим на фоне черного поблескивающего горизонта.

Прислонившись к спасательной шлюпке, Коэн вспомнил часы, проведенные в ней. «Как много я сделал неверных шагов. Но я выжил, я доберусь до Парижа. Он когда-то был моим домом, где все было дорого сердцу – экспресс-кофе под листвой платанов в уличных кафе, красное вино и мягкий хлеб, темноглазые девочки со стройными ножками на Елисейских полях. А теперь это – смерть. И для Пола тоже. И для наших врагов».

В красноватой дымке уходящего дня Алжир встретил их громыханием барж, ревом моторов, выхлопами грузовиков, непрерывными сигналами, сиренами, свистками, гудками, звуками радио и бьющегося о камень моря. По бульварам вдоль причалов с грохотом проносились машины. Выше на холмах раскинулся мигающий огнями город с бледными фасадами, напоминавшими хаотично слепленную мозаику. С пропуском и пригоршней динаров, которые дал ему на прощанье Андрей, Коэн быстро прошел таможню, поел кус-куса в кафе со столами, накрытыми голубыми скатертями, нашел комнату и погрузился в глубокий сон.