Айра Левин - Поцелуй перед смертью Страница 33

Гант нервно ходил по комнате.

— Ну и что же нам делать?

— Ждать — больше ничего. Я же известил дорожную полицию. Глядишь, нам и повезет. А вы лучше присядьте.

— Ну конечно, я должен присесть. А ее, того и гляди, убьют!

Чессер молчал.

— В прошлом году убили ее сестру, теперь — ее.

— Опять вы за свое, — сказал Чессер, утомленно прикрыв глаза. — Ее сестра покончила с собой, — четко выговорил он. — Я сам видел ее предсмертную записку. И эксперт по почеркам… — Гант пренебрежительно фыркнул. — Так кто же ее убил? Вы сказали, что она подозревала Пауэлла, но теперь получается, что это был не он, — она ведь оставила для вас сообщение, что он в порядке. Кроме того, вы нашли эту бумагу из Нью-Йорка, из которой видно, что прошлой весной его даже не было в городе. Если убил не единственный подозреваемый, то кто же? И ответ на это — никто.

Раздраженным голосом — сколько можно повторять одно и то же! — Гант сказал:

— В ее сообщении говорится, что у Пауэлла появилась идея, кто это мог быть. Убийца, наверно, знал, что Пауэлл…

— До сегодняшнего вечера не было никакого убийцы, — отрезал Чессер. — Ее сестра покончила с собой. — Он открыл глаза и опять воззрился на потолок.

Гант бросил на него ненавидящий взгляд и снова принялся ходить по комнате.

Через несколько минут Чессер сказал:

— Кажется, я догадываюсь, как все произошло.

— Да? — ядовито сказал Гант.

— Да. Вы же не думаете, что я лежу на диване от лени. Так мне лучше думается. Когда ноги выше головы, к мозгу приливает кровь. — Он откашлялся. — Взломщик проникает в дом примерно без четверти десять. Сосед слышал, как разбилось стекло, но не придал этому значения. В других комнатах, похоже, ничего не искали. Так что, по-видимому, он сразу пошел в комнату Пауэлла. Через несколько минут в дом входят Пауэлл и девушка. Наш взломщик отрезан наверху. Он прячется в стенном шкафу Пауэлла — все вещи в нем сдвинуты в сторону. Пауэлл и девушка идут на кухню. Она начинает варить кофе, включает радио. Пауэлл идет наверх, чтобы повесить в шкаф пальто, а может, он услышал какой-нибудь шум. Взломщик выходит из засады. Он уже пытался открыть чемодан — на нем остались следы перчаток. Он заставляет Пауэлла отпереть чемодан и обыскивает его. Содержимое чемодана разбросано по полу. Может быть, он что-нибудь там находит, деньги например. Так или иначе, Пауэлл бросается на него. Взломщик стреляет в Пауэлла. Возможно, он не собирался этого делать и теперь сам напуган — они никогда не собираются стрелять и носят револьвер только затем, чтобы припугнуть. И всегда кончают тем, что стреляют. Сорокапятимиллиметровая гильза. Скорее всего, армейский кольт. Их тут пруд пруди — многие оставили себе револьверы после войны. И тут наверх прибегает девушка — те же отпечатки пальцев на косяке, что и на чашках. Парень испуган, думать ему некогда… И он заставляет ее уйти вместе с ним.

— Зачем? Почему он не расправился с ней, как и с Пауэллом?

— А я откуда знаю? Может, не осмелился. А может, что-нибудь задумал. Иногда, когда у них в руке револьвер и перед ними красивая девушка, им приходят в голову разные мысли.

— Спасибо, — сказал Гант. — Теперь я знаю, что волноваться нечего. Большое спасибо.

Чессер вздохнул:

— Сели бы вы все же. Все равно нам нечего делать — только ждать.

Гант сел и стал тереть лоб ладонью.

Чессер наконец отвел взгляд от потолка и поглядел на него.

— Кто она вам? — спросил он. — Ваша девушка?

— Нет, — ответил Гант. Он вспомнил письмо, которое прочитал в комнате Эллен. — Нет, у нее есть парень в Висконсине.

Глава 13

Машина неслась за устремленным вперед островком света фар, ритмично постукивая на заасфальтированных швах в бетонном шоссе. Светящаяся стрелка спидометра держалась на пятидесяти милях. Его нога на акселераторе была тверда, как нога статуи.

Он управлял машиной левой рукой, иногда чуть-чуть поворачивая руль вправо или влево — чтобы разбить усыпляющий ритм шоссе. Эллен забилась подальше от него к дверце со своей стороны. Ее тело было словно скручено в тугой жгут, глаза потерянно смотрели на упавшие на колени руки, в которых она теребила носовой платок. На сиденье между ними лежала его правая рука в перчатке. Револьвер, который он держал в ней, был нацелен в бедро Эллен.

Она долго плакала, издавая полузадушенные стоны раненого животного: слез почти не было — были стоны и конвульсивная дрожь.

Он ей все рассказал ожесточенным голосом, поглядывая на ее позеленевшее от зеленых огоньков на панели лицо. Время от времени он как бы в нерешительности умолкал, точно солдат-отпускник, рассказывающий, как он заработал свои медали, прежде чем описать своим слушателям, как его штык распорол живот врага. Но потом он все равно об этом рассказывает, — они ведь хотят знать! — рассказывает с раздражением и некоторым презрением к изнеженным городским жителям, которым никогда не приходилось вспарывать чей-либо живот. И он рассказал Эллен о капсулах, и о том, что произошло на крыше, и о том, почему ему было необходимо убить Дороти и почему потом сама логика подсказала, что ему надо перевестись в Колдвелл и начать ухаживать за ней, Эллен, о вкусах и пристрастиях которой он знал из рассказов Дороти. Он знал, как изобразить из себя человека, которого она ждала всю жизнь. Завоевание девушки, над которой он имел такое преимущество, не только отвечало требованиям логики, но и доставляло ему какое-то злорадное удовлетворение, как бы компенсируя неудачу с ее сестрой. Какое это было самовосхваление, какое пренебрежение к законам, как одобрительно он похлопывал самого себя по плечу, как презирал эту девушку, в ужасе закрывающую рукой рот. Жизнь преподносила все на серебряном блюдечке; она не знала, каково жить на раскачивающихся мостках, под которыми зияло поражение в жизни, что значило дюйм за дюймом пробираться к твердой почве успеха, до которого было еще так далеко.

Она слушала, ощущая боком дуло его револьвера. Это давление было болезненным только поначалу, а потом вся левая сторона у нее онемела, словно уже умерла, словно смерть от револьвера приходила не быстрой пулей, а онемением, медленно распространяющимся от того места, куда упиралось дуло. Она слушала и плакала; ей было противно и страшно, и она никак иначе не могла выразить эти чувства. Ей сжимало горло, она стонала, как раненое животное: слез почти не было — были стоны и конвульсивная дрожь.

А затем она замолчала и только с отчаянием глядела на свои руки, теребившие носовой платок.

— Я же тебе говорил, что не надо туда ехать, — с какой-то обидой говорил он. — Я умолял тебя остаться в Колдвелле. Разве не так? — Он поглядел на нее, словно ожидая, что она подтвердит его слова. — Так нет же! Тебе надо было разыгрывать из себя ищейку. Теперь ты поняла, что ожидает доморощенных ищеек. — Он посмотрел вперед на шоссе. — Если бы ты только знала, что я пережил начиная с понедельника.

Он заскрипел зубами, вспомнив, как после звонка Эллен утром в понедельник под ним словно разверзлась пропасть. «Дороти не могла покончить с собой. Я еду в Блю-Ривер!» Он вспомнил, как помчался на вокзал, как едва застал ее перед отправкой поезда, как отчаянно и бесполезно умолял никуда не ездить. Но нет, она села в поезд. «Я тебе напишу и все объясню». И он остался стоять на платформе, глядя, как уходит поезд. На лбу у него выступил пот. Его одолевал страх. Ему делалось тошно при одном воспоминании об этом.

Эллен что-то тихо проговорила.

— Что?

— Тебя поймают…

Помолчав, он сказал:

— А ты знаешь, сколько преступлений остаются нераскрытыми? Больше пятидесяти процентов! А может, и еще больше. — Помолчав еще несколько мгновений, он продолжал: — Как меня поймают? Отпечатков пальцев я не оставил. Свидетелей не было. Мотив — они о нем не подозревают. Обо мне даже не вспомнят. Револьвер? По пути в Колдвелл я буду пересекать Миссисипи и брошу туда револьвер. Автомобиль? Часа в два или три ночи я припаркую его недалеко от того места, где взял. Полиция решит, что его украли подростки, которым вздумалось покататься. — Он улыбнулся. — Я и вчера вечером сделал то же самое. Я сидел в кино позади тебя и Пауэлла и был за углом, когда он поцеловал тебя на ночь. — Он глянул на нее — как она на это отреагирует? Но Эллен не отреагировала никак. Он опять стал смотреть на дорогу и опять нахмурился. — Твое письмо… Сколько я пережил, пока получил его. Начав его читать, я подумал, что мне ничто не грозит: ты искала какого-то парня, с которым она осенью в одной группе занималась английским. Я же познакомился с ней только в январе — на семинаре по философии. Но потом я понял, кого ты подозреваешь, — того парня, которому она вязала носки, моего предшественника. Мы были с ним в одном семинаре по математике, и он видел меня с Дорри. Я подумал, что ему, наверно, известно мое имя. Я знал, что, если он тебя убедит в своей непричастности… если он упомянет мое имя…