Патрик Макграт - Паук Страница 33

— На пенсию? — переспросил Фрэнк Трембл. — Доктор Остин Маршалл, неужели?

Симс кивнул и, глядя вниз, снял табачную крошку с кончика языка. Вновь послышалось шарканье.

— Фред, а почему?

Он вскинул брови и пожал плечами.

— Слишком старый, нужен человек помоложе.

— Помоложе, вот оно что.

Фред снял фуражку и почесал голову. Волосы у него на темени были очень редкими.

— Говорят, нового главврача уже подобрали.

— Фред, а кто он такой?

— Какой-то доктор Джебб, из Лондона.

— Джебб, — повторил Фрэнк.

— Впервые слышу о нем, — сказал Джимми. — И что он собой представляет?

— У него есть новые идеи, — ответил Симс.

Тут воцарилось очень беспокойное молчание, шарканье ботинок раздавалось гораздо дольше. Вокруг нас в полумраке с гвоздей в стенах свисали инструменты, лопаты, грабли, вилы, мотыги, совки, ножницы. На полу стояли поцарапанные лейки, пирамиды цветочных горшков, штабеля деревянных ящиков. На полках лежали связки вешек, корзины для рассады, свернутые кольцом шланги, мотки веревки, ножи, карандаши, ложки, ножницы, кипы сеток, старые газеты. Сильно пахло землей и сыростью. Снаружи лил нескончаемый дождь.

— Новые идеи, — сказал Джимми. — Похоже, Фред, ты потеряешь работу.

Мы посмеялись над этими словами, но тем не менее в каждом из нас в тот день были посеяны семена беспокойства, потому что никто не хотел перемен, ни Фрэнк, ни Джимми, ни Симс, ни я.

(Дерек, разумеется, не дожил до перемен, наставших с появлением доктора Джебба, и тем лучше. Помню, однажды он сказал мне, что всякий раз, когда он закуривает, его матери приходится спать с каким-нибудь матросом. Бедняга Дерек, мать его была мертва, только я, конечно же, не говорил ему этого. Мы тогда играли в бильярд, и самое худшее, сказал он, сделав карамболь и положив красный шар в лузу, что он курит больше, чем когда бы то ни было! Возможно, это в конце концов его и доконало.)

После того прекрасного лета призрак матери стал гораздо реже появляться в Гэндерхилле. То лето в этом смысле было высшей точкой, кульминационным пунктом, выдался даже период — всего несколько дней — когда погода была мне подвластна. То были радостные дни, однако напряжение, нужное для того, чтобы удерживать этот прекрасный свет, оказалось в конце концов непосильным, и я позволил ему постепенно исчезнуть. После этого, как уже сказал, появления ее стали более мимолетными, нерегулярными, в последние годы я мельком видел ее, наверно, не больше трех-четырех раз, всегда в сумерках, неподалеку от прежнего чайного сада, теперь покрытого грядками капусты, лука и картошки, вдоль южной стороны тянулся ряд огуречных парников.

Однажды Симс сказал нам, что доктор Остин Маршалл забрал из кабинета все свои вещи и уехал. В клубе для сотрудников состоялся прощальный банкет, там ему подарили прекрасное кресло-каталку, специально сделанное в гэндерхиллской мастерской, видимо, из-за больной ноги ходить ему стало трудно. Поговаривали, что в списке награждений к Новому году он представлен к рыцарскому званию.

После этого мы, казалось, затаив дыхание, ждали развития событий. Новости, которые сообщал нам Симс, были то тревожными, то утешительными. Джебб как будто собирался увеличить количество психиатров. С другой стороны, он щедро увеличил табачный паек. Отношение Симса к новому главврачу было сдержанным, настороженным, мое тоже.

В конце июня меня вызвали к нему в кабинет. Я видел этого человека на террасах, правда, только издали; твидовый костюм, собаки, сердечная приветливость предшественника были не для него. Нет, он носился в беспокойном ореоле целеустремленности и решительности, что лишь усиливало мои дурные предчувствия; одевался в черный костюм. Я сидел на жестком стуле в коридоре перед его кабинетом, с грязными ногтями, в желтых вельветовых брюках: пришел прямо с огорода. Прождал полчаса, не курив, наконец дверь отворилась, и оттуда, шаркая, вышла группа старших санитаров. Потом доктор Джебб поглядел на меня из дверного проема.

— Подождите минутку, — сказал он и вошел обратно, закрыв дверь. Через пятнадцать минут позвал меня.

Первое потрясение: он пригласил меня сесть, хмуро посмотрел на мою историю болезни, поднял голову, снял очки — и я увидел перед собой глаза того же холодного голубого цвета, что у отца! Съежился в кресле (жестком, деревянном). У него были такие же, как у отца, волосы, черные, длинные, жирные, зачесанные назад от узкого лба и спадавшие на виски: он часто приглаживал их, когда хмурился. Такой же тонкий нос, такие же аккуратные черные усики над верхней губой, то же щуплое телосложение и впечатление затаенной взрывной энергии: что за шутка?

— Сколько уже времени, — заговорил он без предисловий, и я с облегчением услышал, что хотя бы голос у него не отцовский, — вы находитесь в Гэндерхилле?

Я откашлялся и заерзал. Казалось, не мог издать ни единого звука, кроме хриплого карканья. Он нахмурился:

— Почти двадцать лет, мистер Клег. При поступлении вы были очень беспокойны. — Тут он надел очки и стал читать по истории болезни: — «Склонны к бессмысленному сопротивлению… замкнуты… враждебно настроены… агрессивны». Однако быстро успокоились, завели друзей, стали постоянно работать и вот уже десять лет пользуетесь доверием и привилегией трудиться на огороде, доверием, которым ни разу не злоупотребили. — Он снял очки и пристально посмотрел на меня знакомыми ледяными глазами. — Не хотели бы вы попытаться жить в Лондоне?

Вот этого я и страшился. И все-таки ответа не подготовил. Я беспомощно заерзал, поглядел в окна, на стены: к счастью, морских сражений уже не было.

— Ну что? — спросил доктор Джебб, постукивая кончиком карандаша по столу: тук тук тук тук.

Я снова не ответил, продолжая ежиться в недоумении и тревоге.

— Мистер Клег, — заговорил главный врач, протирая глаза большим и указательным пальцами левой руки, — давайте посмотрим, догадываюсь ли я, о чем вы думаете. С одной стороны, — он поднял глаза к потолку, сложил пальцы пирамидкой и опустил на вершину подбородок, — с одной стороны, вам не хочется покидать Гэндерхилл. У вас здесь друзья, привычный распорядок, работа, — он стал считать по пальцам мои блага, — некоторое, — тут он иронически приподнял брови, — превосходство среди пациентов и основательное знакомство с деятельностью больницы. — Теперь больницы, вот как? — Покинуть знакомую обстановку — войти в неведомый мир — это внушает беспокойство, вы сознаете трудности, опасности, которые ждут вас, — и, разумеется, правы, трудности будут, ваша тревога совершенно понятна.

Он положил руки ладонями на стол и понимающе уставился на меня. К этому времени мои руки вели себя очень странно, вращались в запястьях то в одну, то в другую сторону: я сунул их между бедер и для утешения стиснул свой носок.

— С другой стороны, — снова заговорил доктор Джебб, — вы представляете себе, какой должна быть жизнь за пределами Гэндерхилла, без запертых дверей и высоких стен. Представляете, каково это вечерами пить пиво, встречаться с женщинами. Эта перспектива несколько рассеивает ваши страхи. (Пить пиво? Встречаться с женщинами?) Согласен, это дилемма, не думайте, пожалуйста, что я этого не знаю.

Доктор Джебб определенно ждал от меня ответа, но я не мог говорить, пока не покурю, и не мог закурить, пока ему не отвечу. После нескольких секунд неловкого молчания он заговорил опять:

— Мистер Клег, давайте я попробую подвести итоги вашего пребывания в Гэндерхилле. Вы поступили сюда очень больным парнишкой; собственно говоря, обнаруживали большинство классических симптомов шизофрении. Ярко галлюцинировали в зрительной, слуховой и обонятельной сферах; ваши эмоциональные реакции были странно неадекватными; вы явно страдали ложными ощущениями, были ослаблены, у вас наблюдалась мания преследования и внушения мыслей. — Он глянул в историю болезни. — Были агрессивны в отделении, и вас приходилось изолировать в надзорной палате связанным. Вы не отдавали себе отчета, что вас окружает, даже почему вас поместили в Гэндерхилл. Я считаю, — сказал он, — что все это прошло.

— Прошло, — негромко пробормотал я.

— Прошло, — повторил доктор Джебб. — В последние десять лет у вас появилась все возрастающая мера ответственности за свою жизнь. Больничная обстановка налагала на вас определенные требования, мистер Клег, требования, связанные с аккуратностью, пунктуальностью, компетентностью, общительностью и сотрудничеством; этим требованиям вы стали соответствовать. Ваше выздоровление проявлялось в ваших ежедневных задачах и контактах: больше ничего для вас мы сделать не можем.

— Больше ничего, — еле слышно повторил я.

— Мне нужна ваша койка, мистер Клег.

Моя койка!

— Гэндерхилл переполнен, и я нахожу, что вы вполне здоровы, дабы нас покинуть. Существует какая-то причина не переводить вас в пансион?