Шоколад (СИ) - Тараканова Тася Страница 33

Люди за окном маршрутки теперь не радовали, не интересовали, я сидела, уронив руки на колени, тупо смотрела на них. Для чего я еду в неизвестную квартиру? Что буду там делать? Куда он увёз сына? Как я смогу отвести его завтра на линейку? Неожиданно пришла одна ясная мысль — вот так и сходят с ума.

Тётка справа нечаянно толкнула меня в бок, собираясь вставать. Она везла ведро грибов, завязанных сверху платком. Дома сварит грибной суп, оставшиеся грибы будет мариновать или сушить, у неё, наверное, взрослые дети и муж. Посмотрела на усталое лицо соседки. Её ждут домашние хлопоты, меня ничего не ждёт. Судорожно вздохнула, отводя взгляд, давя в себе подступающие рыдания. Нельзя отчаиваться, это просто ещё один плохой день. Завтра утром всё будет иначе.

Позже я сменила маршрутку и, наконец, очутилась в нужном районе. Сто десятый дом, дорогу к которому подсказали добрые люди, оказался кирпичной девятиэтажкой. На лавочке возле искомого подъезда сидели бодрые пенсионерки, которые мельком взглянули на меня, делая вид, что заняты разговором друг с другом. С такими тётушками, знающими всё обо всех, надо дружить. Я остановилась, слегка склонила голову в приветствии, глядя на женщин.

— Здравствуйте, — откликнулись они нестройным хором, цепко оглядев меня с ног до головы.

Я показала им брелок с адресом. Интерес ко мне возрос в геометрической прогрессии.

— Да-да, это здесь, на первом этаже.

— Ох, и квартирка там…

Убитая?

Сердце затрепыхалось где-то в горле. Женщины моментально определили, что расстроили меня.

— Квартира нормальная, соседка баба Клава присматривает. А жильцы все померли.

— Полную помойку хлама оттуда недавно вынесли. Целая бригада работала, вроде покрасили, обои поклеили.

Стало чуть легче дышать. Хоть какая-то забота от состоятельного мужа. Пока мне трудно было называть его «бывшим». Но с этим я справлюсь, это как раз то, о чём я мечтала. Боялась его, а он меня перехитрил, сдал в утиль без возможности аппеляции.

— Это ваш мужчина на белом джипе ремонт делал? — спросила ехидная дама лет за шестьдесят.

Вопрос заставил меня скривиться в болезненной гримасе, ощущение уязвимости и ненужности клеймом проступали сквозь мою жалкую улыбку и желание казаться такой же, как все.

Кивнув на прощание, я вошла в подъезд.

Он блистал свежим ремонтом, что приятно удивило, но перед раздолбанной дверью съёмной квартиры, я впала в ступор. Эту дверь можно вышибить с двух пинков.

Немного помешкав, я открыла замок, шагнула в пустую квартиру. Неприятный запах бывших жильцов не перебила даже краска. На полу перед входом лежал вращающийся ободранный диск для похудения. Я тупо смотрела на него, пока не догадалась отодвинуть ногой. Под диском была приличная дырка в полу. Кто-то сообразительный прикрыл её диском, чтобы не спотыкаться каждый раз и не портить эктерьер.

В туалете стоял голубой унитаз с разломанным сиденьем, в соседнем помещении находилась пожелтевшая от времени ванна, в которой я бы рискнула мыться только стоя. Кухня напоминала набор из старого хлама. Древняя плита с грязными конфорками, небольшой столик, стул, стол — тумба и раковина — вот и всё богатство. Единственная комната радовала стерильной пустотой и кособокой дверью на застеклённую лоджию.

Осмотрев квартиру, я вернулась на кухню и села на единственный стул. Желание увидеть сына, обнять его, поцеловать льняную макушку держало меня на плаву все дни в колонии. Не увидев сына, я поняла, как запросто человек может выйти в окно, проглотить горсть таблеток или шагнуть под машину.

В дверь раздался стук, потом она открылась.

— Есть кто?

Скрипучий старческий голос прозвучал от порога, я даже испугаться не успела, как на кухню заглянула высокая костлявая бабуля в седых кудряшках, очках линзах, длинном цветастом платье, в шлёпках и черных мужских носках. Она бодро протопала ко мне.

— Здравствуй, девонька. Я соседка — Баба Клава.

Я встала, жестом предложив единственный стул.

— Да, я вроде насиделась перед телевизором. Мне в апреле девяносто исполнилось, сейчас девяносто первый.

Я искренне улыбнулась. Бабушка, действительно, производила впечатление весьма энергичной особы.

— А ты что молчишь? Говорить не можешь? Горло болит?

Я вздохнула как можно печальнее. Баба Клава тут же забыла о моей несчастной доле.

— Шестьдесят три года рабочего стажа. С головой у меня порядок, хожу правда с палкой. Однажды пошла без неё, так на ступеньках в подъезде и упала. Но голову подняла. И всё равно, чем больше двигаешься, тем лучше. А ты что такая печальная?

Я обвела рукой убогую обстановку.

— Гляди, вот там.

Бабуся показала рукой на грязное окно. За стеклом болталась пластиковая бутылка литра на полтора, привязанная за верёвку.

— Это сынок придумал. Дружки его придут и стучат. В подъезд не заходят, отсюда вызывают.

По моему лицу баба Клава поняла, что испугала меня.

— Да ты не бойся, сынок помер, и мать схоронили. Дочка у неё осталась — Настя. Мать — то прав давно лишили, а девочку к бабке. Настя тогда в пятом классе училась. Придёт из школы, а тут компания пьяных мужиков. Хорошо, классная руководительница девчонку забирала. Постучит ко мне в дверь, просит, постойте, а то боюсь входить. Зайдём, а там ёлка посередине комнаты и куклы вокруг сидят. Это после новогодних каникул уже было. Учительница потом бабку Настину нашла, помогла опеку оформить.

Баба Клава словно за руку выводила меня из лабиринта отчаяния и беспомощности, в котором я потерялась, не видя выхода. Её рассказ о чужих людях, девочку Настю успокаивал, отвлекал от собственной трагедии.

— Ох, и натерпелись мы от этих жильцов. В дверь стучат, орут, дерутся. То пьют, то сынок наркоман мать бьёт, деньги требует. В милицию звонить бесполезно. Они про них знали, не хотели приезжать. Настя так с бабушкой и жила, потом выучилась в техникуме, замуж вышла, как эти померли, решила квартиру сдавать. Хорошая девочка.

Баба Клава поправила очки — окуляры.

— У тебя есть ненужные вещички? Смотрю, ты такая же худая, как я. Может кофточка или куртка?

Я вынырнула из убаюкивающего состояния расслабленности, отрицательно покачала головой.

Баба Клава крякнула, поднялась.

— Ты двери-то запирай, мало ли кто тут шастает.

Любопытная бабуся заглянула в комнату.

— Где спать думаешь?

В ответ я показала на пол. Где ещё можно спать в пустой комнате?

— Слушай. Сегодня на помойке картон от упаковки холодильника оставили, толстый такой, большой. Иди, забирай скорее. Тут дед с тележкой ходит, утром, как пить дать, утащит. Он деревяшки и бумагу собирает, печку топит в своём доме.

Мысль показалась разумной, я вышла на улицу. Помойка оказалась совсем рядом, через дорогу около дома. Облегчённо вздохнула, тащить далеко на глазах всего дома не придётся.

Упаковка, действительно, оказалась чистая, плотная, выше моего роста. Картон удачно разместился около батареи рядом с лоджией, я прилегла на него прямо в одежде. Вечерний разговор, хлопоты, вода, закипевшая в маленькой кастрюльке, дали мне силы ещё на одну ночь. Записка от мужа осталась в потайном кармане ветровки, я её не выбросила.

Утром моей целью стало купить еды и найти банкомат. Сетевой магазин недалеко от дома, на входе нашёлся и банкомат. Вставив карточку, я тупо зависла около него, благо за мной никто не стоял. Пин-код из четырёх цифр вылетел из головы, словно меня выкинуло из привычного мира ни на два месяца и десять дней, а на целую жизнь. Пин был связан с какой-то ассоциацией, я силилась вспомнить, напряжённо глядя на панель цифр. Но есть же мышечная память! Поводила рукой. Если три раза ошибусь, карточку заблокируют.

Мужчина, подошедший к банкомату, заставил свернуть разведывательную операцию. Ощущение, что меня со всех сторон обложили красными флажками, нарастало. Неужели я не смогу даже купить продукты? В состоянии растерянности я забыла про наличку, которая лежала в кармане. А если карточка окажется пустой? Сейчас я не могла вспомнить, остались ли на ней средства. Что-то неладное творилось с моей памятью.