Измайлов Андрей - Время ненавидеть Страница 34

Петюня собирает погибший букет в горсть, как за горло, выхватывает из вазы и швыряет об пол: н-на тебе! И то же самое вытворяет со вторым букетом из второй вазы, хвать: н-на тебе!

Потом Петюня делает ко мне шаг и крест-накрест дважды хлещет по щекам.

Истерика запинается. Я сглатываю. Наконец-то вдыхаю долгожданный воздух и на сипящем, свистящем выдохе отвешиваю в ответ сипящую, свистящую затрещину. Ишь, возомнил!

Петюню отшвыривает в кресло. И снова становится тихо. Тихо-тихо. Он телячьи глядит из кресла синими брызгами – Есенин в худшие годы жизни! Если так, то бе-едненький! Не Петюня, а Есенин… как же ему жилось!

Заливается густой краской, жмурится, пряча, впитывая обратно проявившуюся слезу.

– Я ведь только хотел, чтобы кончился…

– Спасибо. Я поняла!

Я поняла, он хотел, чтобы приступ кончился. Но ведь – и не только, и не только! Петюня всю оставшуюся жизнь будет себя убеждать в обратном, истязаться будет, не сумев до конца убедить. Его проблемы! А меня последний раз по щеке били год назад. Последний и первый. Первый и последний. Красилин. И в каких бы разобранных чувствах он ни был тогда, для меня Красилин теперь только БЫЛ. Не – есть. Не – будет. Был. И сплыл. Перечеркнула и забыла, да! Забыла!

– Неужели ТЫ все забыла? – нищенствует Петюня.

Ох, несчастье мое! Что я еще могла забыть?! И о чем таком помнить! О чем, Петюнечка! О чем?! О че…

… м-м-м! Высверкнуло! Как тем аммиаком садануло! Я же с ним единожды таки… И напрочь из памяти вон. Не помню, забыла, хоть распни!

А он-то уже себе обширное одеяло в уме связал! Для него же – святое!

Вот жуть с ружьем!

Профкомовские двухдневные путевки, всем коллективом на выходные. По Золотому кольцу, на Валаам, в Прибалтику, в Новгород, Кижи. Наш отечественный профсоюз из элементарного самосохранения изредка делает вид, что проявляет заботу о трудящихся. Чтобы трудящиеся не ликвидировали его за ненадобностью, даже за вредностью.

Мы славно поработали и славно отдохнем. По принципу: возьми из миллиона рубль и ни в чем себе не отказывай. Товарищи, профком решил сделать нам очередной подарок!.. Бойтесь дары приносящих, особенно если дары – за счет одаряемых (из наших же все взносов, из наших!).

Мы славно поработали: тягомотина лабораторная, друг друга никто уже видеть не может, все одно и то же изо дня в день!

И славно отдохнем: та же тягомотина, те же физиономии, путевки только на группу, и все одно и то же. Дурной транспорт, третьеклассная гостиница или даже общежитие свободное на летние каникулы, комплексные обеды «не хочешь – не ешь», гиды с «фефектом фикции». И тоска-а-а!.. Сразу хочется обратно домой. А дома – тоска-а-а!..

Не надо только себя обманывать, голову морочить: мол, зато новые впечатления, новые места! Места все те же – Золотое кольцо, Валаам, Прибалтика, Новгород, Кижи. Из года в год. Других путевок нет, на других предприятиях и таких нет, благодарите и за такие, а то никаких бы не было, совершенно неблагодарный народ наши полимерщики!

Впечатления тоже все те же – хоровые безголосые автобусные распевки (мы веселы! счастливы! талантливы!), шараханья из магазина в магазин (вдруг тут есть то, чего у нас нет… ан везде ничего нет), кучкование мужичков наших, бряцающих бутылками: «К вам можно на вечерний огонек?». И пьяное по утру челомкание, братание: все-таки мы замечательный, дружный коллектив, одна семья!

В семье не без урода… Да, урод я, урод! Подобные стадные мероприятия мне вот где! Лучше я отойду в сторонку и не буду жить в вашей семье, где неизбежно подразумеваются еще и ТЕ САМЫЕ семейные отношения: под утро, когда настолько все породнились, что не грех и… вас проводить до номера.

«Вас проводить до номера?».

Нет уж, лучше я отойду в сторонку!

Но шаг влево, шаг вправо – побег! Коллектив, понимаешь ли, не по ней! Индивидуалистка! Наградили тебя за ударную работу, подарили от щедрот два дня полноценного отдыха тридцатипроцентной стоимости? И срывай цветы удовольствия, попробуй не сорви! Глядите, она их и нюхать брезгует! Клавдия Оскаровна на что начальник лаборатории, но наш парень, демократ, вон разгулялась – а Красилина нос морщит и, гляди-гляди, не пьет! Что вы, разве наша компания ее может устроить! Она же у нас ого-го, а мы все тьфу! Она что, совсем ни капли? Чи дюже больная, чи дюже подлая…

Залились бы вы все своими медовухами, «вана таллинами», «ворошиловками» (мужички сэкономленный лабораторный спирт нарекли: от «ворованное шило»). Не могу я по-свински стаканами глушить! Одно дело – что-нибудь вкусное типа «Мисти» ма-аленькими поцелуйчиками. А стаканами хлобыстать – не могу и не хочу!

Клавдия Оскаровна – ваш парень, демократ? И возлюбите вашу Клавдию Оскаровну! Тем более, что она только того и ждет. Накушается до кондиции и лишь о своей неотразимости все застолье долдонит:

– Она мне в парикмахерской говорит: «А с вас я возьму за две головы!». «Берите!» – говорю, потом думаю, чего вдруг? У меня все-таки одна голова! Не вытерпела, спрашиваю: «Чего вдруг?». «А у вас волосы очень густые! – отвечает. – Шампуня больше уходит и вообще!». Конечно, ей возня лишняя! Ей проще вместо меня двух лысых старушек завить! Всяко не то что мои кудри!

(Кудри у нее! Мочало у нее! Чтобы только расчесать, дюжину гребешков обломаешь. Химзавивка на химзавивке!)

– Ребятки, меня нечто преследует! Стоит мне раздеться у врача, сразу обязательно приходят какие- то маляры, столяры. То вот только разделась, а какой-то именно в этот момент стал табличку снаружи на кабинет прибивать – дверь и открылась. Или у терапевта сижу в неглиже, справка в бассейн нужна, и входят: «Где тут у вас окна на зиму заделывать?». Или неделю назад лежу на ЭКГ вся обвязанная датчиками. Лицом к двери и абсолютно голая, ну абсолютно. И работяга в самый раз появляется, дверь начинает снимать! Иного времени найти не мог. И застыл – бесплатная картинка. А бабка-врачиха спиной к нему, ничего не видит, за ЭКГ следит и мне: «Что вы так разволновались?! Прекратите сейчас же волноваться!». У меня на экране волны, наверное, – девятый вал! Лежу, думаю: пользуешься, паразит, что я в таком состоянии, от моей фигуры взгляд оторвать не можешь?!

(Фигура у нее! Бюст, как уши у спаниеля!)

– Я в одной компании вращалась. А там все время блистать надо было. И вот я изо всех сил блистаю-блистаю, потом гляжу: все уже пьяные и спят. А наутро никто ничего не помнит. И опять блистать приходится!.. Надеюсь, у нас сегодня не такая компания?

Такая, Клавушка, такая! И все твои распаляющие откровения разве на зэка могут подействовать, изголодавшегося за свой срок. На себя-то хоть глянь, лахудра с бездной вкуса! На шпильках и в носочках! Пуссер – «электрик», юбка красная. И не грызи меня глазами: да, я не раскисаю, и мужики ко мне липнут (только я их щелчками, щелчками), и стакана мне не надо для утепления атмосферы.

«Чи дюже больная, чи дюже подлая!».

Ладно, отстаньте, не сверлите! Нате! Довольны?

(Ф-фу, гадость!)

Нет, мне и одного такого стакана более чем достаточно. Крепче спать буду – и то утешение.

Бедный пацанчик вот только… Ему все в новинку. Он впервые с нашей «дружной семьей» выехал, недели не проработал, а профком его уже заодно со всем стадом облагодетельствовал. Виктимный ты наш Петюня. Ничего не остается, как оставить его на растерзание девичнику. От судьбы не уйдешь.

Клавка все равно зря старается – для него она Начальник, существо бесполое, на такой должностной вершине, что признаков пола не разглядеть.

Да уж кроме Клавки найдутся охотницы – и Светка, и Ларисия, и Марьямушка («Ой, девочки, какой он характерный!»).

Только на меня не реагируй, пацанчик. Не реагируй, не надо, не рисуй себе! Пойду-ка я спать от вас от всех, от ваших стаканов с гадостью и прочих гадостей без стаканов. Устала, от стенки к стенке мотает. В семье не без урода. Урод я, урод!

– Вас проводить до номера?

Не приставай к уроду, пацанчик! Вон сколько красавиц в твоем распоряжении – только и ждут. Не рисуй себе!

Нарисовал, лыцарь печального образа:

– Я женат! – гарантия от даже нескромных мыслей. С горчинкой, но, гордо: мол, как вы могли хотя бы заподозрить нехорошее?!

Ой, пацанчик-пацанчик!

И ду-ду-ду полночи, ду-ду-ду! Само благородство, незапятнанность, аристократизм духа. Вычитанный. Садитесь, д'Артаньян, сказал граф де ля Фер, я расскажу вам одну историю… про одного моего друга. Е-е-есть в старом замке черный пруд, там лилии цвету-у-ут!

И ду-ду-ду полночи, ду-ду-ду! И я со слипающимися глазами, как последняя дура, как последний д'Артаньян, вынуждена клевать носом и внимать историю про одного друга, альтер эго Петюни: про давнюю вокзальную историю, про бабушку-астраханку, про его лошадищу, которую ни до, ни после и никогда доныне в глаза не видела, про суицид посредством шланга, про изгнание из университета, про: «она просто несчастный человек, и я не имею права, морального права бросить ее на произвол судьбы», про: «даже если я, предположим, только предположим, встретил человека, который… которая… ну… понимаете?.. – я все равно не смогу ее оставить», про: «как в «Маленьком принце» – мы в ответе за тех, кого приручили, она же действительно повесится, вы понимаете, вы чувствуете? вы не можете не понять, не почувствовать…».