Кэтрин Коултер - Импульс Страница 35

Маркус состроил мрачную мину и серьезно произнес:

— Давай останемся здесь. Утром я проверю вертолет. Если кто-то испортил его, мне не хотелось бы давать ему или ей шанс добраться сюда и скрыть следы преступления.

Рафаэлла пожала плечами:

— Хорошо.

Маркус открыл пассажирскую дверь кабины.

— Хочешь зайти внутрь и расположиться поудобнее?

— Я с большим удовольствием заснула бы на груди у какого-нибудь другого млекопитающего, а не у тебя.

— Млекопитающего? — Маркус изобразил удивление, затем засмеялся и помог ей забраться в кабину. Расположившись рядом с Рафаэллой на сиденье пилота, он положил ее голову к себе на плечо. — Постарайся заснуть, если сможешь.

— Кто-нибудь может заметить, что ты не вернулся, и начать беспокоиться?

— Нет. Но может быть, какой-нибудь парень затоскует по тебе?

— Не будь идиотом. Хотя, пожалуй, пять или шесть затоскуют.

— Постараюсь быть паинькой, хотя это и сложно. Спи. Минут пять Рафаэлла честно пыталась заснуть.

— Маркус?

— Да?

— Раньше никто никогда не пытался меня убить. Мне это ощущение не понравилось.

— Мне оно тоже не особенно нравится. По крайней мере сейчас ты можешь не волноваться — мы в полной безопасности. Не хватает только костра и мармеладок — и можно было бы решить, что мы в лагере.

«Этот человек никогда не теряет чувства юмора надолго», — подумала про себя Рафаэлла, и ей захотелось ткнуть его под ребро, но она сдержалась.

— Я любила летние лагеря, когда была маленькой. И я вполне прилично гребла на каноэ, умела разжигать костры и почти без промаха стреляла из лука: попадала в мишень с двадцати пяти шагов.

— Я тоже любил лагеря. Мама первый раз отправила меня в бойскаутский лагерь, когда мне исполнилось тринадцать. Я тогда напоролся на ядовитый плющ, но все равно было весело. Там я первый раз занимался сексом. Ее звали Дарлин, у нее была большая грудь, ей было семнадцать лет, и она работала вожатой в лагере у девочек, располагавшемся через реку.

— Первый раз я влюбилась в лагере, когда мне было двенадцать. Его звали Марти Рейнолдз, и он единственный из всех симпатичных ребят не носил шину. Я позволила ему всего лишь поцеловать меня, но большого удовольствия не получила. А где ты нашел ядовитый плющ?

— В лесах, мы собирали там дикие цветы с Джени Уинтерс. Она тоже не носила шину, зато ее носил я. Не очень-то приятно целоваться, когда у тебя рот набит железом. И Дарлин тоже не носила шину.

— Моя мать не любила лагеря, и я из-за упрямства ездила туда, пока мне не исполнилось шестнадцать лет. Л ты ходил в походы с отцом?

Маркус застыл, и улыбка мгновенно слетела с его лица.

— Нет, мой отец умер, когда мне было одиннадцать лет. Но вообще-то он никогда не любил снимать очки и пачкаться в грязи.

— Извини. — «Попала в открытую рану», — подумала Рафаэлла и решила оставить остальные вопросы при себе. — А у меня никогда не было отца.

— Я знаю. Во всяком случае, до тех пор, пока твоя мать не вышла замуж за Чарльза Ратледжа Третьего. Тебе тогда исполнилось шестнадцать.

Рафаэлла отпрянула от Маркуса и потянула его за руку, чтобы заставить взглянуть ей в глаза.

— Что значит «я знаю»?

— Ты незаконнорожденная, ну и что из этого? У нас обоих в юности не было отцов, однако мы оба выжили. Ты очень пробивная, острая на язык, и кто знает, может, имей ты отца, в тебе не выработались бы эти качества?

— Ты рассказывал об этом мистеру Джованни?

Маркус нахмурился и покачал головой:

— Я не думал, что это имеет значение. — Он пожал плечами. — Если Доминик навел о тебе справки, то уже выяснил это и без моей помощи.

— Да, наверное, ты прав.

— Вы не желаете сообщить мне что-нибудь разоблачительное, госпожа Холланд? Какую-нибудь незначительную подробность, которой я воспользуюсь для того, чтобы отправить вас с этого острова назад, в ваше маленькое уютное гнездышко в Бостоне?

— Нет. К тому же вряд ли можно считать Бостон маленьким уютным гнездышком. Брось, Маркус. Мне нечего скрывать.

— Конечно, ведь и свиньи летают. Спокойной ночи, госпожа Холланд.

— Поспорим, ты все еще мечтаешь о Дарлин.

— Тринадцатилетнему мальчишке она казалась самой лучшей и самой красивой…

— Отправляйся лучше спать, Маркус.

Маркус постарался устроиться поудобнее, и это ему удалось, но сон все не шел. Чувство беспокойства не покидало Маркуса, вдобавок он поймал себя на мысли, что ему нравится острый язычок Рафаэллы. Та крепко спала, ее дыхание было ровным и глубоким. «Надо спросить у нее, не разлюбила ли она ходить в походы». Возможно, в один прекрасный день, когда его жизнь снова станет принадлежать только ему, он сможет задать ей этот вопрос.

Маркус поднялся на ноги и вытер ладони о грязные брюки.

— Не знаю, — проговорил он. — Просто не знаю. Нам нужен специалист, найти его здесь, к сожалению, сейчас невозможно.

— А как же Меркел?

— До Меркела я надеюсь скоро добраться, но он просто любитель, как и я, а не специалист. Ну, хватит, нам пора двигаться в путь. Ты готова к долгой прогулке?

На самом деле прогулка оказалась не такой уж и долгой. Они добрались до курорта в половине восьмого утра, взмокшие от пота, грязные, в порванной одежде. Однако, по мнению Маркуса, они скорее напоминали любовную парочку, слишком увлекшуюся своими чувствами, и никак не парочку, которая шла пешком от сломанного вертолета, рухнувшего посередине горной гряды.

Рафаэлла уже собиралась свернуть на дорожку, ведущую к ее вилле, когда Маркус сказал:

— Ты отличная спортсменка. Кстати, от меня так же несет сыростью, как и от тебя?

— От тебя несет, как от горного козла. Господи, ну и жара. Кажется, что влага проникает даже под кожу.

Закрыв за собой входную дверь, Рафаэлла первым делом бросилась в ванную. Через минуту она уже стояла на белом с золотистыми прожилками мраморном полу, наливая в ванну пену. Затем она до отказа отвернула золотые краны. Еще через две минуты Рафаэлла уже погрузилась в горячую воду, держа в руке дневник матери, и принялась читать запись, сделанную в сентябре 1986 года.

Я всегда обожалa Рождество. Часто в счастливых воспоминаниях я вижу нас с тобой в рождественское утро: я — с кофе и булочкой, ты — с кукурузными хлопьями и горячим какао. Помнишь тот год, когда я подарила тебе такого громадного плюшевого жирафа? Кажется, это было в семидесятом. Если память мне не изменяет, ты назвала его Элвин.

С тех пор как я вышла замуж за Чарльза, Рождество стало немного сложнее, если можно так выразиться. Нет, не богаче — наши тоже были не бедными; просто этот праздник стал более сложным и непредсказуемым. Мой приемный сын Бенджи в 1982 году — ты как раз закончила школу — женился на Сьюзан Клэвер. В следующем году, на Рождество, у них родился ребенок. Ты очень давно не видела малышку Дженнифер. Сейчас она уже не кажется такой хорошенькой, какой была тогда.

И чего я увлеклась рассказами о Рождестве? Кому это интересно, в самом деле? На то Рождество, в 1982 году, Чарльз подарил мне кольцо необычайной красоты с рубинами и бриллиантами по пять каратов каждый. Я не люблю надевать это кольцо. Всякий раз боюсь, что его потеряю. Чарльз недоволен, потому что пропади оно — он не станет сердиться. Это правда. Просто ему так хочется сделать меня счастливой.

И я уверяю Чарльза, что ему это удается. Все время повторяю, как люблю его. Он уже устал от постоянных демонстраций моей любви к нему. Иногда, когда мы с ним занимаемся любовью, доходит до смешного. Чарльз считает меня викторианской девственницей, которая не признает оральный секс. Однажды я решила попробовать, думая, что Чарльз не выдержит и тут же взорвется. А он смотрел на меня так, как будто ждал, что я скорее упаду в обморок, чем буду любить его таким способом. Странно, не правда ли? Доминик всегда… Нет, больше ни слова о нем!

Иногда я чувствую на себе взгляд Чарльза, и мне кажется, что он не верит мне. Я понимаю, Чарльз не мог ничего узнать о Доминике. А сама я ни за что не скажу ему. Мои журналы спрятаны в надежном месте. Он никогда не узнает о них.

Время от времени мне в голову приходит мысль, что я много отдала бы за то, чтобы в те годы провести хоть одно Рождество с Домиником. Но Рождества вдвоем у нас не получилось. Правда, было четвертое июля, мне было двадцать лет, и он признался, что любит меня, но на этом все заканчивается. Разумеется, когда я носила тебя, Доминик все время ездил навещать меня, но он не остался со мной на Рождество. Он проводил его со своей женой. Ты, моя дорогая, единственный подарок, преподнесенный мне за все время Домиником. Ты и чек на пять тысяч долларов. Ублюдок.

Рафаэлла заснула прямо в ванне, а тем временем из кранов вовсю хлестала вода. Внезапно раздался какой-то шум, и она моментально раскрыла глаза.

Рядом с ванной стоял Маркус.

Соседка по комнате в Колумбийском университете говорила, что ей действует на нервы умение Рафаэллы просыпаться мгновенно и полностью. Так произошло и на этот раз. Глаза Рафаэллы слегка сузились при виде Маркуса, но больше она ничем не выдала свой гнев. Она не позволит ему в очередной раз вывести ее из себя.