Валери Стиверс - Кровь нынче в моде Страница 35

— Есть что-то, заслуживающее внимания?

— Альбом «Самые красивые отели», лифчик от «Ла Перла», новый продукт от «Крем де ла Мер».

Лиллиан вздыхает:

— О, все как всегда. Позже.

Я зачитываю вслух ее календарь на четверг, пятницу и понедельник, выискивая по ее просьбе «окна», чтобы вставить в расписание сеансы Рейки. Среди прочего там есть довольно двусмысленная запись, сделанная карандашом во время совещания элегантным, старомодным почерком Лиллиан. Дело в том, что сделана она небрежно и потому истолковать ее можно двояко: либо как «смерть живьем», либо как «доставлять».

— Мне тут кое-что непонятно, — сую я книгу в лицо Лиллиан. — Похоже, это внесено в расписание на совещании в понедельник.

— Не бери в голову, — отмахивается она, но что-то в ее голосе настораживает меня.

— Ты уверена, что нет необходимости переносить это на другое время?

— Абсолютно.

Так-так, а не может ли эта запись иметь отношение к жидкости, известной в «Тэсти» как «свекольный сок»? В мой первый рабочий день здесь, когда я сидела с Феликсом, заполняя бумаги, вошел какой-то мужчина, толкавший перед собой тележку, уставленную прохладительными напитками. Если предположить, что вампиры нашли альтернативные способы питания, вместо того чтобы убивать направо и налево, это многое объяснило бы. Однако одна порция напитка в день… это, должно быть, жесточайшая диета. Неудивительно, что законодатели мод всегда такие злющие — они же просто умирают от голода.

— Кейт? — выводит меня из раздумий Лиллиан.

— О, извини. Что?

— Я тут поправила твою «Чистую одежду».

Я чуть не падаю в обморок. Неужели она уже прочла?

Лиллиан водит рукой по столу рядом с собой, отыскивая на ощупь и затем передавая мне отредактированную распечатку моей статьи, сплошь исчерканную красной ручкой.

— Мне очень жаль, — оправдываюсь я. — Я старалась…

Она смеется, зарабатывая дополнительные размахивания над собой от мастера Рейки.

— Не переживай ты так, — говорит она. — Для первой попытки ты сделала все на удивление хорошо.

— Но ты же почти все исправила! — протестую я.

— Это именно то, чем занимаются редакторы, моя дорогая. Ты же не думаешь, что если кто-то что-то написал, мы тут же публикуем это в журнале, не так ли? — Ужас, именно так я и думала. — Если ты посмотришь повнимательнее, то увидишь, что все твои мысли верны, а это, уверяю тебя, уже само по себе феноменально и многообещающе. Я просто кое-что подредактировала. Ты очень талантлива, Кейт. Большинство первоначальных вариантов статей так называемых профессиональных журналистов гораздо хуже.

— В самом деле? — Мне очень хочется верить ей.

Лиллиан вздыхает:

— Мне бы очень хотелось, чтобы было иначе, однако это так. Если бы только люди, которые живут за счет писанины, действительно умели это делать, дорогая, моя работа была бы намного легче. Вот ты можешь писать. Это бесспорно.

Обласканная ее похвалой, я внимательно смотрю на замечания и правку. Да, Лиллиан более точно и ясно выразила то, что я пыталась сказать.

— Так действительно стало намного лучше, — соглашаюсь я.

— Я училась у одного из самых великих редакторов модных журналов — у Джина Джантора. Уверена, ты слышала о нем от своей матери.

— Да, конечно, — бормочу я, сердце мое глухо стучит. — Аннабел говорила мне, что он души не чаял в Эве.

— А что рассказывала тебе сама Эва?

Говорит Лиллиан вроде бы как ни в чем не бывало, но я чувствую подтекст. Разлеглась тут, уставившись в потолок, — под таким углом я не могу понять выражения ее лица.

— Я была слишком маленькой, — уклоняюсь я от ответа.

— Джин действительно взял Эву под свое крыло. К тому времени я была на одном уровне с ним — мы были партнерами испокон веков, дорогая. Эва не могла не упоминать обо мне.

— Она не говорила со мной даже о себе. Я никогда не слышала о Джине Джанторе, пока не начала работать здесь. — Мне вовсе не хочется думать о нем сейчас, тем более что намек на неверность Эвы Дэну не лучшим образом характеризует мое семейство.

Лиллиан поворачивает голову. Она выглядит удовлетворенной, или, может быть, это всего лишь эффект от СПА-процедуры.

— Да ладно, Эва оставила Джина, когда бросила и всех нас.

Вот и хорошо. Я рада.

— У бедняги было разбито сердце. Он вернулся в Европу. Говорил, что люди в колонии сегодня не более цивилизованные, чем триста лет назад. Джин был остроумен и не лез за словом в карман — эта черта делала его интересным собеседником. — Лиллиан тяжело вздыхает. Ее хрустально-голубые глаза пристально наблюдают за мной. — Надеюсь, Эва объяснила причины своего ухода вам с отцом яснее, чем нам, — говорит она.

— Да нет, — возражаю я. — Все было нормально до тех пор, пока не провалилась одна из ее осенних коллекций. Она впала в глубокую депрессию. После нескольких недель, которые мама провела лежа в полумраке своей спальни, лишь иногда украдкой выскальзывая из дома бог знает куда по ночам, она объявила нам, что покидает нас, чтобы спасти свою карьеру.

Мне было шестнадцать лет, когда моя мать побросала кое-какую косметику и пару фирменных платьев в чемодан на колесиках «Вивьен Вествуд» и ушла безвозвратно.

— А потом? — В голосе Лиллиан слышится сочувствие. Специалист по Рейки делает вид, что не прислушивается к нашему разговору, но в тот момент меня это мало волнует.

— Сначала она присылала поздравительные открытки на мой день рождения и на Рождество, но потом и эта односторонняя связь оборвалась.

— Чем она сейчас занимается?

Я вздыхаю:

— Мы нанимали частного детектива. Эвы в Нью-Йорке не оказалось. Пропала она и из мира моды. Квартира на Седьмой авеню, которую она якобы снимала, чтобы оставаться в городе сначала на выходные, а потом и на целые недели, как выяснилось, никогда не существовала. Мы не знали, где она жила все это время. Мы проследили ее путь до Милана, но там ее след терялся. Потом, пару лет назад, один из ее старых друзей передал моему папе страницу из одного итальянского журнала мод. Эва (по крайней мере эта женщина выглядела как очень исхудавший ее двойник) была снята под руку с человеком, в котором угадали принца Дмитрия из Молдовы, на премьерном кинопоказе в Каннах. В списках она значилась как «подруга», поэтому я догадалась, что с ее карьерой дела обстоят не очень успешно.

Лиллиан понимающе кивает.

— Наверное, это было очень тяжело для тебя, — говорит она. — Уход матери ты, вероятно, восприняла как вотум недоверия тебе, хотя, я уверена, это было не так. — Она угадала. Именно это я и чувствовала. Я боязливо улыбаюсь. — Глупая, она не понимала, какие большие надежды ты подаешь. Ты мне нравишься. Она могла бы гордиться такой дочерью.

Мастер Рейки делает последний взмах, выпрямляется и провозглашает:

— Закончили!

Воцаряется неловкое молчание. Такие беседы редко ведут со своим начальством.

— Очень хорошо. — Лиллиан садится.

Босая, она выглядит почти девчонкой в этот момент. — Давай посмотрим, что ты там принесла.

Безусловно, после того как мы только что поговорили по душам, совершенно невозможно взять и обрызгать Лиллиан святой водой.

Я начинаю выкладывать все добро на ее стол, пытаясь оставить незамеченным злосчастный пузырек. Но Лиллиан в первую очередь выхватывает именно его.

— Лучше этим не пользоваться! — быстро говорю я, пытаясь забрать его. — Упаковка была повреждена.

Она не обращает на меня внимания и начинает вынимать его из коробочки.

— Нет, нет! — вмешивается СПА-леди. — Никакой косметики! Заблокирует энергию! Энергия и так почти на нуле.

Слава Богу! Я бросаю пузырек в лоток.

— Возьми его домой, я положу лосьон в пакет.

Пора переходить к следующему этапу разоблачения.

А именно — предложить Алексе пресловутый освежающий лавандовый лосьон.

— Пресс-релиз гласит, что он придает коже сияние, — говорю я, и она попадается на крючок.

Алекса снимает свои темные очки, запрокидывает голову и закрывает глаза.

Я стараюсь не дышать.

Она вдруг открывает глаза и спрашивает:

— А его можно наносить поверх макияжа?

Аннабел смотрит на упаковку:

— Тут написано, что можно.

Алекса снова закрывает глаза, и я несколько раз нажимаю на распылитель. Над ее лицом образуется легкое облачко.

И… ничего не происходит. Поначалу ничего. Потом Алекса резко открывает глаза и пронзает меня взглядом.

— Он жжет! — вопит она. Ее лицо кривится от боли. — Он страшно жжет, Кейт!

— Я принесу салфетку! — Аннабел пулей вылетает из кабинета.

Размахивая прозрачными, как у привидения, руками, Алекса откидывается на спинку стула. Ее побелевшие губы испускают страдальческое шипение. На ее коже проступают красные пятна. Из глаз ручьями льются слезы. Я с ужасом наблюдаю, как на ее нежной коже вокруг рта множатся мелкие волдыри. Тяжело сознавать, что причина этому — я, пусть передо мной и вампир.