Дэвид Тейлор - Тайны Истон-Холла Страница 35

Разумеется, взгляд, задержавшийся на Сент-Джон-сквер в какое-нибудь отвратительное февральское утро, дождливое и туманное, вряд ли различит тут сколько-нибудь привлекательные черты. Для начала возникнет общая картина: разбегающиеся в разные стороны запущенные магистрали, которые ровно посредине разрезает Кларкенуэлл-роуд. Небо цвета мелкозернистого песчаника, предвещающего скорый ливень, — об этом можно судить уже по тусклому свету, рассеивающемуся в туманной мороси. Толпы народа: все омнибусы, подпрыгивающие на неровностях дороги, до предела забиты пассажирами. У некоторых из них, кому не досталось места внутри, блестят на коленях непромокаемые накидки. Служивый люд, надев шарфы, поношенные пальто и напоминающие котелки шляпы, надвинутые на лоб по самые брови, бредет шаркающей походкой на работу куда-нибудь на Госвелл-роуд или Олдгейт. Ребятишки с домоткаными сумками на уже промокших плечах шныряют по улицам, спеша выполнить бог знает какие поручения, выскакивают из продуктовых магазинов и скобяных лавок. Не будет преувеличением сказать, что коммерческий гений Кларкенуэлла особо большими амбициями не отличается. Тут нет складских помещений, фабрик — ничего крупного. Скорее наоборот, любой жилой дом, мастерская разделены на множество мелких отсеков, порой три-четыре из них объединяются по общим интересам. Вот, например, тот дом, видите, чуть в стороне, в ярде-двух от остановки омнибуса, зажатый между бакалеей и скобяной лавкой и похожий на коротышку, над которым нависли два дюжих малых. В Кенсингтоне в нем разместилась бы семья из пяти человек вместе с кухаркой и прислугой. Здесь же, в Кларкенуэлле, начиная сверху вниз, — красильня, малярная мастерская, стеклорезка, загадочное заведение, имеющее дело со свинцовым суриком, и, наконец, в цокольном этаже — помещение, где шестеро детей в течение двенадцати часов ежедневно мастерят разноцветные бумажные веера по полтора пенса за дюжину. В обычный день этот дом принимает тридцать семь человек (старуха, умирающая от водянки и запертая в мрачной комнате где-то в глубине, всегда на месте), которым приходится пробираться через завалы бакалейных товаров, спотыкаясь и рискуя поранить ноги о всякие железяки, горделиво выставленные на узком тротуаре. Видите ли, в Кларкенуэлле мало места, и лавка не лавка, пока половина ее содержимого не красуется снаружи, а дом не дом, если в пять комнат не набьется человек двадцать. Нет места и простора, а только грязь, запустение, пыльные улицы, чернота ночи, сквозь которую не пробьется свет никакого уличного фонаря, ночной патруль — двое полицейских. А нищета и эпидемия соревнуются за право быть первыми в общей картине местности.

Неторопливо огибая площадь, держа над непокрытой головой поломанный зонтик, мистер Грейс, доверенный клерк мистера Пертуи, не испытывал ни малейшего смущения от открывающегося вокруг вида. Оно и неудивительно, ибо большую часть своей жизни он проработал в Кларкенуэлле и его окрестностях. Кларкенуэлл, можно сказать, был в его крови. Мистер Грейс в точности знал, куда направляется, чего там можно добиться и сколько стоит на кону в буквальном, денежном смысле. Свой человек, забыв на какое-то время, что привело его сюда, он с удовольствием огляделся, остановив взгляд на людной мостовой, заглянул в кондитерскую, постоял у обшарпанного магазинчика канцелярских товаров, в витрине которого красовались экземпляры «Раффс джорнал», «Ларки свелл» и других журналов. Особый интерес он проявил к дивану, который умудрился запихнуть сюда какой-то предприимчивый торговец мебелью и из спинки которого унылыми пучками уже начал вылезать конский волос. Звон колокола, донесшийся с Сент-Джеймсской церкви, вывел его из этого задумчивого созерцания, и, прокладывая себе путь через завалы фаянсовой посуды в китайском стиле, на которую беспрерывно падали капли дождя, мистер Грейс обогнул западный угол площади и вышел на застроенную серыми, невыразительными домами улицу, имевшую честь именоваться Кларкенуэлл-Корт. Если бы случайный прохожий проследил его путь, возможно, заметил бы, что мистер Грейс обращает внимание не столько на номера домов, сколько на медные таблички, прибитые над дверями. Аптека, школа, лавка, торгующая шкурами и жиром, — из нее шла такая вонь, что даже клерк, при всей своей привычке к здешним местам, вынужден был зажать нос, — все это он миновал, остановившись лишь у таблички, на которой было выгравировано: «Дж. Сноуден, живописец». Убедившись, что это именно то, что ему нужно — мистер Грейс был близорук, — он свернул свой порванный в нескольких местах зонтик, скромно стукнул несколько раз кольцом в запыленную входную дверь и отступил на шаг назад, дабы получше рассмотреть того, кто ее откроет. На пороге появилась молодая женщина в шали, с ребенком на руках. Мистер Грейс слегка улыбнулся и осведомился:

— Дьюэр?

— Второй этаж, в глубине.

Человек достаточно опытный, мистер Грейс понимал, конечно, что неприветливый тон женщины свидетельствовал не о дурном воспитании, а о чувстве собственного достоинства, приличествующего владельцу недвижимости. Он приподнял в знак благодарности зонтик и двинулся по плохо подметенному коридору к лестнице. Мистер Грейс был наблюдателен и расчетлив — долгие годы работы с мистером Пертуи научили его ценить эти качества. Так что, поднимаясь по ступенькам, он внимательно оглядывался и прикидывал одновременно степень окружающего запустения и вероятность успеха своей миссии.

Поскольку, как прекрасно понимал мистер Грейс, то и другое тесно связано. «Так, ковра нет», — отметил он про себя, добравшись до первой площадки. «Впрочем, никто лучшего и не ожидал. Но эти дыры в полу… нога застрять может… и ящика для угля нигде не видно (на эту мысль мистера Грейса навела большая куча угля, высыпанного на старую газету)… Плохо, очень плохо». Поднимаясь по второму пролету, он вдруг услышал стук собственных ботинок по голым доскам и с гордостью подумал о впечатлении, которое может произвести такого рода визит на обитателей второго этажа дома на Кларкенуэлл-Корт. Дойдя до второй площадки, он слегка побарабанил в дверь — даже этого, впрочем, хватило, чтобы она опасно заскрипела, — и, едва дождавшись слабого голоса, приглашавшего войти, решительно переступил через порог.

Взгляду мистера Грейса открылась комната — нельзя сказать, что грязная или неуютная, просто обстановка ее с холодной беспощадностью свидетельствовала о нищете. Голый деревянный пол был чисто вымыт. У окна стояла старомодная кровать с медными пружинами, рядом умывальник, пара плетеных стульев, низкий столик. В камине еле теплился огонек — всего три уголька горели и производили они так мало тепла, что двери, у которой задержался мистер Грейс, оно практически не достигало. На полке, прибитой к стене, располагались пивная кружка, белая фарфоровая кошка со стопкой бумажных салфеток и журнал «Круглый год», такой запыленный и обветшавший от времени, что можно было предположить, будто он и впрямь лежит здесь очень давно. Завершали картину еще несколько находившихся на каминной решетке предметов — тарелка, чайник, четвертушка хлеба. Все это мистер Грейс углядел еще с порога, и убожество обстановки поразило его настолько, что он даже не сразу обратил внимание на присутствующих в этой комнате людей — женщину совершенно изможденного вида, с исхудалым бледным лицом, которая лежала в одежде на кровати, и мужчину с одутловатым, нездорового цвета лицом, в домашнем халате, надетом на застиранную рубашку, неловко пристроившегося на одном из стульев. Убедившись по выражению их лиц, одновременно любопытных и неприкрыто тревожных, что именно гость является хозяином положения и никто ему тут перечить не решится, мистер Грейс сцепил руки и слегка поклонился.

— Грейс. Это имя должно вам напомнить о Льюисе Данбаре. Я прав?

Дождавшись слабого кивка со стороны мужчины, он полез во внутренний карман пальто и извлек оттуда сложенный в несколько раз и перевязанный лентой засаленный лист бумаги.

— Видите? Это чек на тридцать фунтов, выписанный на имя Ходжа, галантерейщика из Пентонвилля. Что-нибудь можете сказать по этому поводу?

Дьюэр страдальчески посмотрел на Грейса.

— Клянусь честью, сэр, деньги были уплачены…

— Не очень верится, иначе меня бы здесь не было. Я сказал — тридцать фунтов? Скорее тридцать пять, с учетом процентов. А еще точнее — тридцать семь фунтов десять шиллингов. Вопрос в том, мистер Дьюэр, собираетесь ли вы платить? — Тут клерк замолк, внезапно обратив внимание на какую-то несообразность в облике ее обитателя. — О Господи! Что это такое вы сделали со своими волосами?

— Он их покрасил. — Женщина заговорила в первый раз, слабым голосом, прижимая руки к груди.

— Ах вот как, покрасил? — Грейс повернулся на каблуках так круто, будто услышал какую-то невероятную диковину. — Но зачем?