Уоррен Мерфи - Сатанинский взгляд Страница 35

– Тогда скажи мне: кто в большей степени псих – тот, кто пытается спасти от исчезновения род великих убийц, или тот, кто пытается спасти страну?

– Мне кажется, ваш визит несколько затянулся. Спасибо за все и прощайте.

– Но ты еще не задал мне своего вопроса, – напомнил Ван.

– Ладно, когда вы уберетесь отсюда восвояси?

– А когда ты задашь мне нужный, вопрос?

– На это может уйти целая вечность.

– Ну, такого срока в твоем распоряжении, положим, нет. Но на это может уйти вся твоя жизнь.

– Вы это серьезно?

– Неужели ты думаешь, что мне приятно торчать здесь с тобой еще пятьдесят или сотню лет? – усмехнулся Ван. – Уж на что был задирист Чиун, но ты и его обскакал. Каждый раз, когда ты открываешь рот, я слышу голос Чиуна.

– Ничего подобного. Чиун – настоящий расист, который презирает всех, кто не имел счастья родиться корейцем. А я не расист. Я кто угодно, но только не расист.

Ван расхохотался так, что чуть не повалился на тротуар, позабавив играющих на лужайке ребятишек.

– Что вас так рассмешило? – спросил Римо.

– Ты рассуждаешь в точности как Чиун. Он обозвал бы всех белых расистами, заметив при этом, что считает их низшей расой.

– Я не говорил ничего подобного о корейцах! Я отдаю должное мастерству Чиуна, хотя вы и подвергаете его несправедливым нападкам. И это при том, что вы сами признали: он обладает самым лучшим ударом из всех Мастеров Синанджу.

– Я сказал не «самым лучшим», а «самым чистым». Это не одно и то же, Римо. Но он бы воспринял мои слова точно так же, как и ты. А я вовсе не считаю вас лучшими из лучших.

– Мне не о чем вас спрашивать, – сквозь зубы процедил Римо. – Тема закрыта.

– Ты обожаешь говорить: «Тема закрыта». Наверное, потому, что боишься оказаться неправым. Значит, тема закрыта?

Римо резко повернулся на сто восемьдесят градусов и зашагал обратно к дому.

– Точно так же поступал и Чиун. Однажды я заметил ему, что он – вылитая копия своего отца. И знаешь, что он ответил? Он сказал мне: ничего подобного. Он ничуть не похож на своего отца, потому что тот капризен, эгоистичен и боится признаваться в любви к кому-либо. По правде, я не ожидал от него столь бурной реакции. Ты думаешь, я обманываю тебя, Римо?

– Мне все равно! – прорычал Римо и так хлопнул дверью, что она слетела с петель.

К счастью, Ван успел подхватить ее кончиками пальцев и водворить на место с такой легкостью, словно она была перышком.

– Я вижу, – невозмутимо заметил Ван. – Иначе ты не стал бы вышибать дверь.

– Можно задать вам один вопрос? Я никогда не видел своих родителей. Я вырос в приюте, меня воспитали монахини. А потом меня взяли на работу в КЮРЕ, потому что понимали, что я круглый сирота и свободен от каких-либо обязательств перед семьей. Кто мои родители?

– Это глупый вопрос.

– Вы знаете ответ на него?

– Конечно, но он не должен тебя интересовать. Важно не кто произвел тебя на свет, а кто заменил тебе родителей. Так вот, этот человек находится в опасности и нуждается в твоей помощи.

– Вы обманываете меня?

– Если я в чем-то и слукавил, то лишь назвав это опасностью. На самом деле ничего страшного не произошло словом «опасность» я обозначил ситуацию, когда человек не знает, с кем имеет дело.

Об успешном наступлении трех американских танковых колонн Анна Чутесова узнала из разговоров и намеков в советском посольстве.

Центр разведывательной деятельности СССР в этом регионе находился на Кубе, тем не менее Вашингтон попрежнему считался важнейшим дипломатическим форпостом, подобно тому, как Куба и Сорника считались важными военными плацдармами.

Анна попыталась объяснить сотрудникам посольства, что потеря Сорники не нанесет Советскому Союзу особого ущерба, ведь у него останется Куба. Зачем им вообще какая-то Сорника?

– Из Сорники мы можем оказывать поддержку народам Гондураса, Коста-Рики, Панамы и Мексики в их освободительной борьбе, – возразили ей.

– И что вы будете делать потом в Мексике? Закроете границы, чтобы никто не убегал из страны? Америка уже десять лет безуспешно пытается остановить поток иммигрантов оттуда. Вы сделаете это за них. Но американцы не настолько умны, чтобы это оценить. В результате вы получите полномасштабную войну.

– Нам не нужна полномасштабная война. Это не входит в наши планы.

– Но вы все равно подойдете к ней, как слепой, гуляющий над пропастью. Не волнуйтесь, Рабинович избавит вас от лишних хлопот. И когда вы приползете к нему сдаваться, он, возможно, утратит бдительность, и тогда мы наконец сможем его убить, чтобы не дать ни одному идиоту возможности снова использовать его в своих целях.

Когда поступили известия о разгроме хваленых советских боевых вертолетов в небе Сорники, посольство погрузилось в тягостное молчание. И только один женский голос выводил задорную мелодию русской песни, которой когда-то научила певунью мать.

Министр культуры Сорники полковник Падриль Остонсо находился в Вашингтоне на писательской конференции. В самый разгар дискуссии его срочно позвали к телефону. Он вышел из зала под гром аплодисментов своих коллег.

– Мы не можем избавиться от чувства стыда за Америку, – сказал один из писателей, автор нашумевшего романа о похищении американских атомных секретов. – Нам стыдно за свое оружие, за свои танки, а главное – нам стыдно за людей, которые из них стреляют. Не знаю, удастся ли нам когда-нибудь избавиться от этого чувства стыда перед человечеством за то, что происходит сегодня. Единственное, что нам остается, это молиться за нашего брата Падриля Остонсо и выразить ему свою поддержку аплодисментами.

Полковник Остонсо поблагодарил коллегу от лица всех борющихся писателей Сорники и подошел к телефону. В качестве министра культуры он курировал писателей и две тюрьмы строгого режима, в которых содержались несогласные с политикой Народного Совета.

Писатели, разделявшие чаяния народа, пользовались народной поддержкой и поэтому получали от государства квартиры. Те же, кто выступал против народа, такой поддержкой, естественно, не пользовались и были вынуждены сами заботиться о себе. Если им это удавалось, министерство культуры выясняло, кто оказывает им помощь. А поскольку ни один из писателей не имел права заботиться о себе без разрешения государства, они объявлялись тунеядцами и попадали в тюрьму.

В тот самый момент, когда полковник Остонсо направлялся к телефону, одна из американских танковых колонн приближалась к тюрьме, угрожая освободить опасных преступников: поэтов, прозаиков, а также фотографа, имевшего наглость сфотографировать сорниканца, скрывающегося от призыва в народную армию: всякому было ясно, что увековечивать на пленке следует патриотов, добровольно идущих защищать родину, а не жалких отщепенцев.

– Что делать с заключенными, товарищ полковник? – услышал Остонсо взволнованный голос в трубке. – Мы не можем их никуда перевести.

– У вас есть динамит? Взорвите их.

– У нас нет динамита, он идет исключительно на строительные нужды. Мы не видели динамита со времен начала социалистического переустройства нашей родины.

– Тогда расстреляйте их.

– Все патроны отправляются на фронт.

– Что у вас есть?

– Тюрьма помещается в старом деревянном бараке, а у моей матери осталась одна спичка из старых запасов, сделанных еще во времена проклятой диктатуры.

– Вот и хорошо. Подожгите здание тюрьмы.

– А нас не обвинят в чрезмерной жестокости?

– Послушайте, кто из нас министр культуры – вы или я? Я отвечаю за писателей. Делайте, что вам говорят!

Полковник Остонсо повесил трубку и вернулся в зал заседаний, где его приветствовали аплодисментами.

Правда, один из участников писательского форума заявил, что полковник Остонсо не должен участвовать в дискуссии, поскольку он не писатель, а полицейский, но выступавшего тотчас же заклеймили как фашиста. На трибуну поднялся полковник Остонсо и внес предложение не давать слова эмиссарам американского правительства. Это предложение было встречено аплодисментами. Не аплодировали только женщины-писательницы, обиженные тем, что недостаточно широко представлены на этом форуме.

В целом дискуссия шла не совсем гладко, ведь писатели есть писатели. Один из ораторов высказался в том плане, что поскольку темой конференции служит свобода писателей, нужно обсуждать именно эту проблему, а не то, сколько женщин-писательниц присутствует на форуме.

Другой выступавший договорился до того, что в странах коммунистической ориентации свобода слова преследуется больше, чем где бы то ни было, и призвал отразить этот факт в резолюции съезда. В результате в итоговом документе было указано, что съезд осудил массовое преследование писателей в Соединенных Штатах Америки и других странах. А поскольку слово «другие» можно было отнести и к странам социалистического лагеря, участники писательского форума сочли этот документ продуманным и взвешенным.