Илья Бушмин - Ничейная земля Страница 36

Папа мрачно покачал головой.

– Все разваливают. На глазах ведь разваливают. Суки.

– Леша! – строго одернула мама, но тот лишь отмахнулся, как от назойливой мухи.

– Мы с мамой поговорили, – продолжал Сергей. – Она торговать, наверное, попробует. На вокзале закупаться, когда ташкентский поезд приходит, а потом на рынке продавать по нашей цене. Чай там, одежду…

– Купить дешевле, продать дороже, – проворчал папа. – Помнится, недавно еще за такое сажали.

– Может, и сажали. А сейчас это называется бизнес.

Папа не стал спорить. Снова сокрушенно покачал головой, попыхивая папиросой.

– Как все изменилось-то, твою мать. Просыпаюсь, выхожу ставни открыть, смотрю по сторонам – и не узнаю. Вроде и дома все те же, и соседи те же, и улица наша. Все, как всегда. А вот и ни хрена. Все изменилось. Людей с работы прут, как скотов. Зарплату не платят. Таньке вон сахаром часть зарплаты дали. Хорошо хоть не гуталином, твою мать, как в мультике. Демократия… Телек включишь – волосы дыбом встают. Бандиты, рэкетиры, наркоманы. Сколько лет живу, о наркоманах слыхом не слыхивал. А теперь их в кино показывают. Зачем? Как будто какой-то эксперимент над людьми. Выживут – не выживут. Как у нацистов. Только нацисты не врали. А эти врут. «Все, – говорят, – хорошо будет». Какой, сука, хорошо, когда страна на глазах разваливается?

– Да хватит ругаться уже! – не выдержала мама. – Заладил одно и то же, молодежи мозги компостируешь. Им оно надо? Лучше, вон, на огород сходи, помидоров принеси. Сергей, кушать будешь?

Вскоре стемнело окончательно. Перебравшись из летней комнаты в основную часть дома, Катя смотрела в окно на папу, вышедшего за ворота. Он присел на скамейку в палисаднике и закурил, бросая мрачные взгляды по сторонам. После чего тяжело, словно на него свалилась вся тяжесть этого мира, поднялся и принялся закрывать ставни.

Переодевшись в ночную рубашку, Катя легла под простыню – из-за стоявшей второй месяц жары никто даже не думал накрываться одеялом. Валя включила ночник, когда-то сделанный отцом из найденного на улице плафона, и листала журнал.

– Тех двух девчонок нашли, – сказала Катя, стараясь говорить тихо, чтобы шуршащая в родительской спальне мама не услышала.

Валя вздохнула.

– Слышала. А ты откуда знаешь?

– Родители шептались, а я подслушала.

– Говорят, одну нашли на дорожке к пруду, между мебельной и лесом. Прямо в траве лежала. Ее задушили собственными колготками. А вторую нашли на пустыре, за участком погорельцев.

– Которые три года назад уехали, что ли?

– Ага. Позавчера нашли. Там милиция была, дергала всех, вопросы задавала. Кто что видел, кто что знает. Собаку притащили. Она землю нюхала, нюхала, потом побежала куда-то. Нашли они чего-нибудь или нет – фиг знает.

Кате не нужно было напрягать фантазию, чтобы представить, как могли выглядеть тела растерзанных девочек. Наоборот, образы, несмотря на активное противодействие с ее стороны, сами всплывали в голове Кати.

– А глаза…? Им тоже выкололи?

– Выколол.

– Что?

– Это же маньяк. Маньяк-убийца, – Валя тоже перешла на шепот. – Как в кино. А, ты не смотрела… Мы у Сашки Пименовой киношку одну смотрели. Триллер называется. Про маньяка. Псих, который убивает людей просто так.

– Таких не бывает, – попыталась робко возразить Катя.

– Бывает, еще как бывает! Просто раньше в газетах и по телевизору про таких не говорили. А сейчас говорят. Сказала же тебе, психбольной. У таких что-то в голове, – Валя покрутила пальцем у виска. – Шарики за ролики заехали, короче.

Катя поежилась.

– Может, зря пишут и показывают про таких? Вдруг их еще больше станет?

– Дура ты, – отмахнулась Валя.

Катя не ответила на оскорбление, лишь обиженно отвернулась к стене. Валя снова принялась шелестеть страницами. Это был модный журнал – «заграничный», как с уважением и трепетом в голосе говорила старшая сестра – с, подумать только, цветными фотографиями. Там были статьи о знаменитых в Америке певицах и актрисах, лица и имена которых ни о чем не говорили ни Кате, ни самой Вале. Журнал сестра одолжила у подружки и берегла его, как бесценный артефакт.

Катя уже стала засыпать, когда услышала странный звук, показавшийся ей воем. Она встрепенулась, обернулась на Валю. Та замерла с широкими глазами и открытым ртом.

– Что это?

– Сирена, – прошептала Валя. – Помнишь, когда Машу нашли? Милиция приехала когда, у них точь в точь такая же сирена орала.

Девушки подскочили. Набросив поверх ночной рубахи халат, Катя побежала за сестрой к веранде. Там уже был папа, который словно ждал сигнала тревоги. В руках топор.

– Закройтесь за мной! – велел он, распахивая дверь на темную, но все еще жаркую улицу. – Не открывать никому, кроме меня!

Папы не было полчаса. За это время сестры, затаив дыхание в своей каморке и вслушиваясь в звуки за непроницаемым благодаря ставням окном, ловили каждый звук с улицы. Сирены, далекие крики и возбужденные голоса. Потом громкий хлопок, от которого задребезжало стекло в окне…

Никто не уснул, пока папа не вернулся. Это случилось примерно через полчаса. Он шагнул в дом из темноты – бледный, с потерянным взглядом и чуть трясущимися руками. Дико, словно не узнавая, посмотрел на открывшую ему маму и на дочерей, стоявших в сторонке и тревожно жавшихся друг к другу. Как зомби, ничего не видя перед собой и руководствуясь мышечной памятью или человеческим вариантом автопилота, папа поставил топор у двери и тщательно запер ее – сначала на замок, затем на широкий и мощный засов.

– Что случилось? – голос мамы звенел от тревоги. – Опять кого-то убили? Что там?

– Ничего, – пробормотал папа. – Ложитесь спать. Все слышали? Спать, быстро.

Слова адресовались дочерям. Те послушно испарились, но никто и не думал смыкать глаза. Когда родители забормотали в глубине дома, Валя и Катя осторожно, на цыпочках прокрались в коридор, где можно было разобрать голоса папы и мамы, и замерли, вслушиваясь.

Так они узнали, что произошло.

Выбежав из дома, папа увидел силуэты бегущих людей – и бросился за ними. Они двигались не к окраине поселка, к оврагам справа и лесу слева, а вглубь Ямы. Через два квартала впереди показались желтые милицейские машины с «ведерками» мерцающих тревожными синими вспышками мигалок на крышах. На улице уже собралась толпа перепуганных суматохой жителей поселка.

Что-то случилось в одном из домов, откуда совсем недавно уехали очередные старожилы – в город, к сыну, поддавшись его уговорам и охватившей Яму панике. Сейчас там поселились двое типов – в наколках, выдававших уголовное прошлое, с волчьими взглядами и хриплыми, прокуренными голосами. Папа оторопел, увидев смертельно бледного милиционера средних лет, который выбежал из калитки дома – даже не замечая наблюдавшую за ним толпу, страж порядка согнулся пополам, и его вырвало. Где-то во дворе раздался истошный, срывающийся крик:

– Пусти меня! Я ему пулю в лоб пущу! Е… ная гнида! Отпусти!

– Что случилось? – увидев соседа по фамилии Зиновьев, спросил папа. Тот, мрачный, покачал головой:

– Что-то с участковым. Не понял пока. Что-то хреновое, Данилыч.

Двое милиционеров выволокли со двора одного из уголовников. Голый по пояс, в наколках, с разбитым в кровь лицом, тот дико хохотал, извиваясь в крепких руках, словно одержимый, и верещал:

– В фарш! Ахаха! Говядина!

Его затолкали в воронок, и вовремя. Со двора выбежал взъерошенный милиционер с диким взглядом. Он дернул пистолет из кобуры, истошно крича:

– Дайте мне его! Падла! Где он?

Двое людей в форме вынырнули из тени двора и набросились на коллегу, пытаясь отобрать его пистолет. Милиционер упирался. В последней попытке ему вскинули руку, и вовремя – грянул выстрел. Толпа ахнула, шарахнувшись назад.

Коллеги наконец вырвали оружие из рук словно одичавшего милиционера, а самого его повалили на землю. И тогда тот зарыдал, всхлипывая и пуская пузыри слюны. Зарыдал так, что наблюдавшему за этой дикой картиной папе стало по-настоящему жутко.

На кухне, где папа хриплым тихим голосом делился произошедшим с женой, звякнуло горлышко бутылки, стукнув по кромке граненого стакана. Папа налил себе водки.

– Тот молодой парень. Участковый, который ходил тут в последнее время. Он зашел в дом к тем тварям, чтобы что-то проверить. Они ведь работают, пытаются найти убийцу. Участковый заглянул к ним. Невовремя. Они бухали, обмывая что-то. И один из них… Тот, который хохотал, как шальной… Он пырнул этого пацана ножом. Второй пытался отобрать нож, тогда он пырнул и его. Убил обоих. И знаешь, что он сделал потом? Взял топор и начал рубить их на части. Отрубил руки, головы, ноги. Разрубил тело на несколько кусков. Разделал людей, как… как мясник. А потом вынес их во двор. И просто бросил. Руки, кишки, кровь… Все это так горой и валялось там, просто посреди двора. А он вернулся в дом и снова принялся бухать. Один. Как ни в чем не бывало.