Джонатан Келлерман - Доктор Смерть Страница 36

— Конечно, — задумчиво произнесла она, — была еще боль, но...

Покусав губу, девушка покачала головой.

— Но что? — спросил я.

— Несмотря на боль, мама все время ела — а ведь раньше у нее была такая фигура. У нас в семье это было главным — фигура мамы, мускулатура отца. Они оба выбирали самые откровенные купальники. Мне было очень стыдно. Помню, однажды к нам пришла чета Маниту, а папа с мамой как раз были в бассейне... обнимались, ласкали друг друга. А доктор Маниту смотрел на них, словно поражаясь этой безвкусице. А я считаю, ничего такого в этом не было, верно? В том, что их так тянуло друг к другу. Отец любил повторять, что они старятся не так быстро, как остальные, и всегда останутся детьми. А потом мама просто... раздулась.

Стейси сделала шаг, тяжело опуская ногу, затем другую. Было видно, что она борется со слезами.

— Какой толк перебирать это снова и снова? Мама совершила этот поступок, теперь все позади... Я должна вспоминать только хорошее, правда? Потому что она была хорошая мать... Я знаю.

Она шагнула ко мне.

— Все говорят о том, чтобы закрыть прошлое, идти дальше. Но мне-то куда идти, доктор Делавэр?

— Это мы и должны выяснить. Для того я и здесь.

— Да. Для того вы и здесь.

Порывисто подавшись вперед, Стейси бросилась мне на шею. Ее руки вцепились в ткань пиджака. Вьющиеся волосы, пахнущие абрикосовым шампунем, защекотали мой нос.

Случайный наблюдатель наверняка подумал бы про роман на пляже. Врачу-психологу следовало немедленно отстранить девушку от себя.

Я пошел на компромисс, избежав полноценных объятий, просунув между нами одну руку. Другой ласково потрепал Стейси по плечу.

То, что до появления на сцене адвокатов называлось излечивающим прикосновением.

Задержав Стейси в объятиях ровно одно мгновение, я мягко отстранил ее от себя.

Она улыбнулась. Мы продолжили прогулку. Шагая в ногу. Я старался сохранять между нами некоторое расстояние, чтобы избежать случайного прикосновения рук.

— Колледж, — внезапно рассмеялась Стейси. — Вот о чем мы должны были говорить сегодня утром.

— Далеко не все твое будущее сосредоточено в колледже, но он является составной частью, — сказал я. — Частью того, куда идти.

— Очень маленькой. Так что я порадую папочку и подам документы в Стэндфорд. Если меня примут, буду учиться. А почему бы и нет? Одно место ничем не хуже другого. Я не избалованная дурочка и понимаю, что должна радоваться тому, что отец может мне позволить. Но ведь нам нужно поговорить и о многом другом, правда? Вы верите мне, что я больше не улизну? Мы можем встретиться завтра — если у вас есть время.

— Время у меня есть. Как насчет того, чтобы увидеться после занятий — в пять вечера?

— Отлично, — согласилась Стейси. — Спасибо, огромное вам спасибо... А сейчас мне пора домой. Папа будет звонить — вдруг он нашел Эрика? Только представьте: Эрик преспокойно вваливается в свою комнату в общежитии и начинает орать на отца за то, что прилетел.

Мы повернули назад.

Когда мы подошли к «Мустангу», Стейси сказала:

— Я говорила искренне — пожалуйста, не прекращайте помогать полиции. Подумайте о себе.

Милый ребенок.

Проводив взглядом ее машину, я с легким сердцем выехал на шоссе.

Глава 16

Когда я вернулся домой, Робин была на кухне. Она помешивала что-то в большой голубой кастрюле. Спайк устроился в углу, с довольным ворчанием обгладывая аппетитную косточку.

— Ты выглядишь усталым, — заметила Робин.

— Торчал в пробке.

Чмокнув ее в щеку, я заглянул в кастрюлю. Мелко нарезанная телятина, морковь, чернослив, луковица. Мне в нос ударил горячий аромат тмина и корицы, вышибив из глаз слезы.

— Кое-что новенькое, — сказала Робин. — Эта штука называется тахин. Рецепт узнала у того парня, что поставляет мне кленовые доски.

Зачерпнув варево, я подул на ложку и попробовал на вкус.

— Просто фантастика. Спасибо, спасибо, спасибочко!

— Есть хочешь?

— Умираю от голода.

— Не поспал, не поел. — Робин вздохнула. — Где ты попал в пробку?

Я рассказал о том, что встречался с пациенткой на пляже.

— Что-то чрезвычайное?

— Такая вероятность существовала. К счастью, все разрешилось.

Подхватив Робин под ягодицы, я усадил ее на стол.

— Это еще что такое? — шутливо возмутилась она. — Страсть среди кастрюль и сковородок, фантазия голодного мужчины?

— Как-нибудь потом. Если будешь себя хорошо вести. — Заглянув в холодильник, я отыскал початую бутылку белого вина и вытащил пробку. — Но сначала праздник.

— Что отмечаем?

— Ничего. И это самое главное.

Вечер прошел тихо. Майло больше не звонил, как, впрочем, и кто бы то ни было еще. Я попытался представить себе, какой была бы жизнь без телефона. Мы объелись телятиной и повеселели от вина. Мысль о том, чтобы заняться любовью, превратилась во что-то далекое и неопределенное. Мы были довольны настоящим.

Так и сидели мы на диване, держась за руки, не двигаясь, не обмениваясь ни словом. Вот что ждет нас в старости? Такая перспектива вдруг показалась мне бесподобной.

Потом, наверное, в воздухе что-то изменилось. Мы прикоснулись друг к другу, начали ласкать и целоваться. Скоро мы уже были обнаженные, переплетенные воедино, сползшие с дивана на пол, не обращающие внимания на ноющие колени и локти, затекшие мышцы, неудобные позы.

Закончилось все постелью. Потом Робин приняла душ и объявила, что пойдет работать. Я не возражал.

Она ушла в студию, а я устроился в удобном кожаном кресле, листая журналы под вкрадчивые звуки гавайской гитары. На какое-то время мне удалось все забыть, но затем я снова стал думать о Стейси. Об Эрике. Ричарде. Об угасании Джоанны Досс.

Я подумал было о том, чтобы позвонить завтра Джуди Маниту и узнать, не появились ли у нее какие-нибудь новые мысли. И сразу же отказался от этого. Возможно, Стейси сочтет такой звонок вмешательством в ее личную жизнь.

С ее слов я понял, что семейства Доссов и Маниту объединяет нечто большее, чем просто дружба соседей. Джоанна занималась с Бекки, Эрик бросил Элисон, Бекки и Стейси поссорились.

Боб смотрел на взаимное проявление нежности Ричарда и Джоанны с отвращением.

Джуди и Боб, занятые проблемами Бекки, все же не поленились надавить на Ричарда, чтобы тот связался со мной.

Со мной, поскольку не я занимался с Бекки, а Маниту ревностно охраняли свои семейные тайны. Бекки отдельно, а Стейси отдельно? Или решение приняла Бекки — Стейси только что рассказала об охлаждении их отношений. Бекки якобы даже перестала с ней разговаривать. Как бы ни обстояли дела на самом деле, лучше их не усложнять напрасно.

Сходив на кухню, я налил себе виски — слой в палец толщиной. В дополнение к вину это значительно превысило мою дневную норму спиртного. Виртуоз-гаваец выдал глиссандо, и я подумал о пальмах.

Допив виски, я налил еще.

В среду утром я проснулся с заслуженной головной болью, горечью во рту и не желающими разлипаться глазами. Робин уже встала, но аромата кофе я не уловил.

Постояв минуту в душе, я оделся, ни разу не упав, и пошел за утренней газетой. Робин так торопилась приступить к работе, что не забрала почту. Я сходил к ящику.

Первая страница сразу же бросилась мне в глаза.

ТАИНСТВЕННЫЙ ПОРТРЕТ ДОКТОРА СМЕРТЬ.

Неожиданное появление картины поднимает новые вопросы относительно убийства Элдона Мейта.

Санта-Моника. Грант Каглер, владелец художественной галереи на Колорадо-авеню, вечером обнаружил сюрприз, подброшенный ко входу. В плотную бумагу был завернут холст, написанная маслом копия знаменитой картины Рембрандта «Урок анатомии». Однако эта версия отличалась от оригинала тем, что на ней был дважды изображен недавно убитый «доктор Смерть» Элдон Мейт: в образах врача и трупа.

«Писал не мастер, — высказал свое суждение Каглер, — но человек довольно компетентный. Ума не приложу, почему картину подбросили именно мне. Я не поклонник репрезентативного искусства, хотя бытовые темы бывают очень занятными».

Дальше в статье цитировался «источник в полиции, пожелавший остаться неназванным», указавший на «любопытное совпадение картины с местом убийства Элдона Мейта, поднимающее вопросы касательно личности художника и причин, побудивших его подбросить портрет. Картина задержана до выяснения всех обстоятельств дела».

Я мысленно представил себе крепышей из полиции, прикидывающих, с какого бока надеть на холст наручники. Интересно, скоро ли Майло даст о себе знать. Я не успел допить кофе, как заверещал телефон.

— Полагаю, ты уже читал, — без предисловий начал Майло.

— Похоже, к нам приехал Зеро Толеранс.

— Я попробовал провести кое-какие изыскания на основе той статьи из денверской газеты. Толеранса никто не знает, помещение для выставки он ни у кого не арендовал, а самовольно захватил пустующий дом — большую индустриальную раковину, кишащую отбросами общества. Мне так и не удалось узнать, проживал ли Толеранс в Денвере. Местная полиция о нем никогда не слышала, а критик, написавший заметку, не смог вспомнить ничего помимо того, что Толеранс был похож на бродягу и отказался отвечать на вопросы — вообще не сказал ни слова, просто ткнул пальцем в холсты и ушел. Критик решил, что у него не все дома, поэтому и назвал его «потусторонним художником».