Джеффри Хаусхолд - Одинокий волк Страница 36

Я объяснил, что сделаю так, что все будут считать его погибшим; раз он не появится в Танжере, куда пароход идет без заходов в другие порты, никто не будет искать его ни в Лиссабоне и ни где-либо еще.

Казалось, он считал себя важной персоной, и ради его поиска будут готовы перерыть весь мир. Повторил ему, что пока Куив-Смит будет считаться живым, никто не потратит ни часа времени, ни пятерки фунтов на розыски агента, которого будут считать умершим.

— Но я знаю слишком много, — протестовал он.

— Ты не знаешь ровным счетом ни черта, не думаю, что знаешь даже, на какую страну ты работал.

— Я знаю, сэр, — сказал Мюллер и назвал ее.

Боже! Он назвал совсем другую страну! Полагаю, должно быть нормой, чтобы мелкая сошка секретных служб и не знала даже национальности своих работодателей, мне представляется это совершенно разумным.

Я сказал, что он ошибается, и показал документы майора. После этого у меня не было с ним никаких затруднений, кроме того, что он боялся моря. Мы шли с некоторым опережением расписания, и горы Синтра показались на закате. Это меня вполне устраивало; мы могли управиться с нашими делами, когда остальные пассажиры были на обеде. Чтобы никто нас не разыскивал с приглашением обедать, я предупредил главного стюарда, что чувствую себя неважно и камердинер будет вечером возле меня.

Мюллер разделся в каюте, на шею ему я привязал деньги, завернутые в тонкую клеенку. Как только коридоры опустели, мы вытащили чемодан на палубу, устроились на своем месте за рубкой, развернули и надули там лодку. Мы видели на берегу огни, так что, в каком направлении надо грести, он знал. Я заставил Мюллера повторить мои указания. Он заучил их назубок и повторил твердо. Я привязал его вещи и весла бечевой ко дну лодки, другой ее конец обвязал вокруг его пояса.

Кильватерный след судна выглядит так, что нырять в него едва ли кому захочется. Бедолага сидел на поручне, трясясь от холода и страха. Долго раздумывать я ему не дал: сбросил лодку и резко скомандовал прыгать, потому что он утонет, если бечева натянется. Я видел лодку, темным пятнышком прыгавшую в белой пене следа за кормой, увидел и его, вынырнувшего на поверхность. Мгновение спустя единственным знаком его существования на этом свете для меня был его халат на палубе. Удачи ему! При хорошем деле и порядочном боссе квалификация «второго убийцы» обеспечит ему спокойную и безбедную жизнь.

С чемоданом и халатом я вернулся к себе в каюту и лег в постель: сначала в его — до полуночи, потом — в свою, до утра. Когда пришел коридорный стюард, он, конечно, увидел, что секретарь уже встал и куда-то вышел.

День тянулся отвратительно долго. Наше прибытие в Танжер в расчетное время, которое позволило бы пассажирам сойти на берег этим же вечером, казалось, уходило; если мы задержимся, надежды сохранить исчезновение Мюллера в тайне у меня не оставалось. Я пропустил завтрак и сидел запершись, исходя из правила, что, не видя нас, никто о нас не подумает, но если увидят только одного, может возникнуть вопрос, где второй. К ленчу я спустился в салон, дал чаевые стюарду, но от еды отказался. Сказал, что у нас с секретарем от корабельной еды расстройство желудка и что мне предписано краткое голодание. Никакого голодания я не проводил. Чтобы привести желудок в порядок, я обильно его загружал; в Индии мы всегда поступали именно так.

Когда с двух до четырех у коридорного стюарда был перерыв, я упаковал баулы и вынес их на палубу. Стал виден мыс Спартель. Боцман подтвердил, что мы наверняка сможем покинуть корабль до закрытия таможни. Я взял две карточки учета пассажиров и снова не покидал каюты, пока не бросили якоря.

Как только подошло посыльное судно и на него сгрузили багаж с корабля, я забежал к коридорному стюарду, быстро дал ему чаевые. Он не очень удивился, но счел своим долгом спросить:

— Мистер Мюллер поправился, сэр?

— Слава Богу, да! Он упаковал все вещи, вынес их на палубу и уже — на посыльном судне с нашим багажом.

— Я его не видел целый день, сэр, и решил, что лучше справиться.

— Я сам его почти не видел, — ответил я брюзгливо. — Мне кажется, он встретил старого приятеля в машинном отделении.

Это ему все объяснило. Мюллер мой слуга. Я же был сама респектабельность. Если для меня все в порядке, значит, нечего беспокоиться.

Теперь наибольшая опасность грозила мне лично. Чтобы число пассажиров сошлось с данными регистрации, я должен сдать две карточки, тогда как каждый пассажир сдает одну, свою личную. Фокусник я плохой; простейший карточный трюк мне не дается, если требуется ловкость рук. Эти проклятые карточки беспокоили меня больше, чем сбрасывание Мюллера за борт. Я долго слонялся возле трапа в надежде, что там может создаться толчея. Но все сходили спокойно. Большинство пассажиров уже покинули судно, остальные тянулись поодиночке.

Я кинулся в курительную комнату и склеил две карточки при помощи клея с грошовой марки; они были из тонкого картона, и я надеялся, что помощник боцмана, собиравший карточки учета пассажиров, не заметит, что я суну ему в руку сразу две. Если он заметит, я предполагал сказать, что Мюллер уже на посыльном судне и, видно, спустился по трапу, не сдав свою карточку. Если же кто-то посмотрит, там ли он и его не обнаружит, мне остается только выразить удивление и молиться, чтобы не попасть на скамью подсудимых по обвинению в убийстве.

Пока я скреплял эти карточки, я пережил весь кошмар такого судилища — ужасное и неопровержимое свидетельство сокрытия исчезновения Мюллера, выяснение моей личности и так далее. Когда я спускался по трапу, мое воображение уже рисовало картину, как я, отстреливаясь, удираю из городского суда, в то время как помощник боцмана не глядя взял у меня обе карточки. Через десять минут я был на танжерском молу в окружении крикливых носильщиков с шоколадной кожей и в бурнусах из мешковины.

В таможне я аккуратно заполнил декларацию. Проследил, чтобы французский иммиграционный чиновник точно записал фамилию директора компании. С этого момента не было тени сомнения, что майор Куив-Смит законно прибыл в Танжер и один.

Что касается Мюллера, осторожный запрос его последнего нанимателя в судоходные конторы своим путем был бы направлен на судно. Стюарды бы вспомнили, что Мюллера никто не видел целые сутки. Помощник боцмана мог бы вспомнить, что, проверяя регистрационные карточки пассажиров он заметил, что две оказались странно склеенными. В машинном отделении, если стюард припомнит мое замечание, сказали бы, что ни о каком Мюллере даже не слыхали. И обратно в Ливерпуль пошел бы ответ, что действительно есть серьезные основания полагать, что с мистером Мюллером что-то случилось. Кто бы ни дал этому делу ход, собрав все нужные сведения, стал бы смеяться над серьезными минами разных начальников, уверяя, что мистер Мюллер жив и здоров, что... тут всякая байка будет уместна. Например, мистер Мюллер опасался, что на него будут ссылаться как на советчика в делах о расторжении брака, и он принял меры, чтобы о его переездах ничего не было известно.

Я поехал в один из отелей, сдал на хранение свой багаж, снял на недельный срок номер, сказав владельцу гостиницы, что в Танжере у меня маленькая подружка, и если я не вернусь через две или три ночи, то чтобы он не беспокоился. В прекрасном ресторане я съел огромный обед. Затем сунул в карман бритву, пузырек краски для волос, другой — с красителем для кожи и отправился в пустыню. Единственное, что я захватил из своей прошлой жизни, кроме денег, — вот эта тетрадь моей исповеди, ибо у меня появился план ее дальнейшего использования.

Я думаю, что за всю жизнь, я не испытывал большего покоя и беспечности, какие пережил на той глухой тропе среди иссушенных солнцем холмов Дорсета, где вода тихо струилась с одного вырубленного моими руками и так любовно устроенного желобка в другой, а весь свет исходил от одних сияющих в небе звезд. Мое избавление завершилось. Моя цель определена. Я в полном и ясном сознании. Я прошел войну — и никто так не чувствует мирную безмятежность природы, как солдат, отдыхающий в перерыве между прошедшим боем и следующим.

Я зарыл в землю паспорта директора компании и свой собственный, с которым я, по-видимому, распростился навсегда. Сбрил свои усы, пропитал красителем кожу лица и тела, покрасил волосы. Потом я уснул до рассвета, уткнув лицо в траву на берегу водоема. Мое тело набирало сил от этой теплой и древней земли.

Утром я отправился в верхний город, где я не показывался накануне вечером, и завершил перемену своей личности. Купил себе костюм, какой носят только в романских странах: короткие гетры и туфли с невероятно острым носком, — а старую одежду посылкой отослал в Рангун, в Комитет помощи неимущим. Уверен, что такой комитет там имеется. Зашел в парикмахерскую, где меня обильно смочили одеколоном и гладко зачесали назад пропитанные ароматом черные волосы. Когда с этим было покончено, мое сходство с фото на романском паспорте Куив-Смита было куда большим, чем с директором компании.