Уоррен Мерфи - Стальной кошмар Страница 36

– Это что, своеобразное посвящение? – спросил Чиун.

– Нет, это своеобразная бойня, а мы – жертвы. Раздался треск винтовок – засвистели первые пули. На черных кругах мишеней стали появляться отверстия.

– Папочка, используем прием “Ткачи”, – шепнул Римо.

– Согласен, – отозвался Чиун.

Римо пошел прямо на солдат Лиги белых арийцев, Чиун следовал параллельным курсом. Внезапно Мастер Синанджу бросился наперерез Римо; тот тоже перебежал на противоположную сторону, только за спиной у корейца. А солдатам казалось, будто Римо с Чиуном в панике не знают, куда бежать. В этом и заключался прием “Ткачи”: каждый бежал по кривой, но эта кривая пересекалась с траекторией движения другого. А возник этот прием во времена персидского царя Дария как способ атаковать вражеских лучников.

Много лет назад Чиун объяснил Римо, что человек, бегущий в сторону противника по прямой, представляет собой неподвижную цель, причем все более крупную по мере приближения. Если же то и дело бросаться из стороны в сторону, то цель становится нечеткой. Но наименее четкой цель становится при выполнении приема “Ткачи”. Дело в том, что лучник всегда выбирает наиболее крупную цель, а таковая возникает в тот самый момент, когда траектории движения двух бегущих людей пересекаются. Но когда он выпускает стрелу, они уже успевают разбежаться в разные стороны.

Этот прием успешно срабатывал в случае со стрелами. Срабатывал он и с пулями. Пули, конечно, были быстрее стрел, но зато меньше по размеру и требовали большей точности прицела.

Стрелявших было пятеро, и к тому моменту, когда они поняли, что поодиночке им не справиться, Чиун и Римо преодолели уже половину пути.

Тогда командир решил изменить тактику и открыл перекрестный огонь. Но Римо с Чиуном уже подошли слишком близко, поэтому стрелкам пришлось вернуться к индивидуальной снайперской стрельбе.

Но и с этим они тоже опоздали.

Один из снайперов прицелился в Римо, точно, в грудь, и аккуратно спустил курок – так получался наиболее чистый выстрел. Вдруг он почувствовал, как собственная винтовка ударила его по плечу, при этом почему-то не услышав выстрела и даже не ощутив, как приклад, к которому прикоснулся Римо, вонзился ему в плечо. Дело в том, что был перерезан нерв и сигнал боли не поступил в мозг. Винтовка упала на пол, и стрелок, не понимая, что происходит, схватился за безжизненно повисшую руку.

Римо уложил его коротким ударом в шею и повернулся к другому солдату, который как раз вскинул винтовку.

– Вот что я скажу тебе, приятель, – начал Римо, спокойно сложив руки на груди, – даю тебе один бесплатный выстрел.

И солдат выстрелил. Пуля полетела точно в цель, но человек, которому она предназначалась, почему-то не упал и даже не схватился за живот. Солдат снова вскинул винтовку, но было уже поздно.

– Я же сказал: только один. Ты выбываешь из борьбы, – проворчал Римо и превратил лицо противника в кровавую мешанину.

Перешагнув через тело, Римо направился к Чиуну, но Мастер Синанджу не нуждался в помощи. Перед ним червяком извивался парень, у которого отказали ноги, а рядом прыгали еще двое, пытаясь его подстрелить. Но каждый раз, едва они поднимали винтовки, Мастер Синанджу одним ударом откидывал их как детей.

– На твоем месте я бы бросил это дело, – сказал ему Римо. – Так ты только продлеваешь агонию.

– Тихо! – скомандовал Мастер Синанджу, и стволы почему-то поднялись вверх. – У-лю-лю!

Но солдаты не сдавались. Им было достаточно всего одного выстрела, но они никак не могли прицелиться. Один из них даже заплакал от огорчения.

Наконец Мастеру Синанджу надоела эта игра, и он схватил стволы. Сделано это было очень быстро, и рука Чиуна была тверда, хотя солдатам и в голову не пришло, что он сжал стволы.

– Они мне надоели, – заявил Чиун, с деланым равнодушием направляясь к дверям.

Солдаты просто не могли поверить своему счастью и, прицелившись, выстрелили. Но стволы взорвались, поразив горе-воинов градом осколков. Продолжая сжимать в руках ненужное уже оружие, они упали, словно деревянные солдатики. Впрочем, они и были марионетками в чужих руках.

– Неплохо попрактиковались, – сказал Чиун. – Ты скольких уложил?

– Двоих.

– А я троих. Я выиграл.

– Нет, кажется, мы оба проиграли. За нами охотятся.

– Ну, это уж слишком для того, чтобы влиться в коллектив.

Глава двадцать третья

Ферриса ДОрра вынесли из фургона прямо на раскладушке, и сделали это солдаты в коричневой форме со свастикой на рукавах.

Когда его несли к административному корпусу, он выглянул из-под одеяла. Было темно. Он понял, что попал в какой-то лагерь с высоким забором, который охраняли часовые. На территории лагеря находилось много солдат и располагалось множество построек, причем над каждой развевался нацистский флаг. Все это напоминало места, о которых так любила распространяться его мать, – Треблинку и Освенцим, – хотя Феррис знал, что такие места просто не могут существовать на американской земле.

“Господи, – пронеслось у него в голове, – я попал в концентрационный лагерь!”

Его принесли в уютную гостиную, где блондинка по имени Илза попыталась стянуть с него одеяло.

– Ну, вот мы и дома, – сказала она. Но Феррис отказался вставать и, вцепившись в одеяло, не давал его с себя стащить.

– Давайте же, – нежным голоском уговаривала Илза, – вставайте.

– Может, мистер ДОрр хочет освежиться? – раздался гортанный голос, мучивший Ферриса в кошмарных снах. – Не принять ли ему душ?

– Ни в коем случае! – завопил Феррис ДОрр. – Я знаю, что означает ваш душ!

– Его испугало долгое путешествие, – сказал Конрад Блутштурц. – Давай, я с ним поговорю, а ты пока разожги печь.

– Я не еврей! – выкрикнул Феррис, вскакивая на ноги.

– Вы нам уже говорили об этом! – рассмеялся старик. – Илза просто собирается приготовить обед. Что вы предпочитаете?

– Что угодно, лишь бы это была ветчина, буженина или свиные отбивные.

– Что-нибудь из этого, Илза! – крикнул старик вслед девушке. – Идите сюда, – обратился он к Феррису, – садитесь рядом. Вы очень странный молодой человек, но при этом вы гений. Все гении странные.

– Я хочу домой, – заявил Феррис, усаживаясь в кресло с той же решимостью, с какой обитатель камеры смертников опускается на электрический стул. Ему вдруг отчаянно захотелось лимонной колы, но он знал, что ее уже много лет как перестали выпускать.

– Не бойтесь, вы пробудете здесь очень недолго. Мне нужен ваш опыт. И распылитель.

– Я вам его дарю, только посадите меня скорее на автобус!

– Обязательно, но только через неделю. А сейчас я расскажу вам о моих планах. – И старик развернул перед Феррисом свои чертежи. – Как видите, некоторые детали очень хрупкие, но у нас есть формы для отливки. Скажите, можно с помощью вашего распылителя отлить мелкие детали?

Феррис мельком взглянул на чертежи.

– Запросто. А теперь я могу идти?

– Только после того, как эти детали изготовят и соберут.

– А что из них соберут?

– Меня, – коротко ответил Конрад Блутштурц. – Из них соберут меня.

– Но из тех деталей, что изображены на этих чертежах, можно изготовить небольшой танк.

– Так оно и есть.

Всю ночь приносили какие-то отливки, болванки и прочие заготовки из титана. Титан был высокого качества. На некоторых образчиках Феррис опознал клеймо “Титаник титаниум текнолоджиз”. Ферриса заставили плавить титан, а из расплавленного металла отливали детали механизмов. Солдаты в коричневой форме относили детали в соседнее помещение. Как-то раз дверь приоткрылась, и Феррис увидел, что там находится операционная.

Он вспомнил леденящие душу рассказы матери о тех жутких операциях, которые производили нацисты над беззащитными пациентами. Однажды он и сам видел фотографию двух фашистских врачей, с надутым видом стоящих над покрытым простыней телом. Из-под простыни торчали ноги, на которых практически не было мяса.

Феррис ДОрр содрогнулся. Он не знал, во что его втянули, но чувствовал, что стал участником какого-то злодеяния. И впервые в жизни он понял, почему его мать так упорно не хотела забывать истребление евреев в фашистских лагерях.

Это происходило снова, на сей раз в Америке. И Феррис принимал в этом участие.

– Что здесь происходит? – спросил он у Илзы, закончив отливку самых крупных деталей для какой-то зловещей на вид серповидной части.

– Очищение Америки, – ответила она, словно это было что-то само собой разумеющееся.

– От чего?

– От евреев, негров, азиатов и прочих второсортных людишек. Смитов, например.

– Смитов? – переспросил Феррис ДОрр, вспомнив страницы из телефонной книги.

– Да, они хуже евреев и всех остальных. Гораздо хуже. Это из-за Смита герр фюрер Блутштурц оказался в инвалидной коляске. Но вы поставите его на ноги!

И тут Феррис понял: ненависть не делает различий. Всю жизнь он пытался скрыть свое происхождение, частично из ложного чувства стыда, частично от страха, но зло, которое преследовало его в снах, наконец все же нашло его. От ненависти спасения нет.