Измайлов Андрей - Русский транзит Страница 37

– Да нет, Евгенич!!! Это все из-за негра! Из-за Бунима!

Цыплаков, оказывается, уже на третьем курсе Лесгафта.

А живет в общаге, и с ним в комнате этот самый Буним – то ли из Анголы, то ли с Кубы. И у них ежедневные стычки, цапаются не всерьез, но постоянно, тут же мирятся и снова цапаются.

– Я, понимаешь, Евгенич, его кулаком по башке бью-бью, а ему хоть бы что! Потом передышку сделал. Он гребень достает здоровенный, как грабли – причесаться решил! Чего, думаю, ему причесывать – шевелюра всего в сантиметр! А он ка-ак проведе-ет гребнем – двумя руками держит, с силой – и волос у него, оказывается, чуть не в полметра длиной!!! Просто такой закрученный!!! Представляешь, Евгенич, а я-то думаю: чего ж я его по башке колочу, а ему хоть бы что! Пружинит потому как!!!

– И тебе в ногу спружинило?

– Да это мы помирились! И я за пивом побежал. Бунима нельзя к ларьку подпускать, нарывается в момент! А я баллон взял, бегу обратно, поскользнулся на какой-то дряни и… вот. Зато, Евгенич, баллон не разбил, сохранил! Твоя школа!

– Моя школа – это когда и баллон цел, и ноги.

Мы еще долго балагурили о том, о сем.

Пришла медсестра: «Ужин! Ужин!».

– Опять черпачок дерьма?

– Больной! Выбирайте выражения!

– Дерьмо и есть дерьмо.

– Ладно, Ленька, потерпи сегодня еще. А завтра для тебя здесь начнется новая жизнь.

Засыпал я в великолепном настроении.

И проснулся с ним же: первое, что увидел, – громадную корзину, полную апельсинов, вишни-черешни и… горлышко бутылки. «Ахтамар»! Швед? Юрка из «Пальмиры»? Валька Голова? Нет, будь подарочек от мужиков, они бы блок сигарет еще добавили, а не цветы. Цветы – розы. Дама. Эх, Сандрочка-тезочка, с каких пор мужчинам дамы преподносят букеты!

Я подмигнул лейтенантику, очередному сторожу, сменившему вчерашнего стеснительного. Этот оказался более компанейским, подмигнул в ответ и всем видом выразил полную готовность присоединиться.

Сейчас! Я только спущусь, человечка одного приведу. Втроем привычней, сподручней, веселей! Обещал я Леньке- птенцу, что у него с сегодняшнего дня новая жизнь начинается! Сейчас! Сейчас мы закатим небольшой праздник!

На этаже у Цыплакова все как вчера. Ленька! Собирай манатки! Хромай в гору!

Ленькина койка была пуста и странно-аккуратно застелена. Я по инерции, не сообразив, бодро спросил:

– Мужики! Этот-то… в сортире засел?!

– Помер… – синюшные морды были угрюмы и… равнодушны. – Все там будем.

– А?!!

Палатой ошибся. Морды синюшные бредят в горячке. Этаж не тот. Ослышался.

Медсестра подоспела. Что-то вполголоса говорила успокаивающе: тромб, нога, лечащий врач, неожиданно, случается, родные есть?., вы кто ему будете? вернитесь в свою палату, не надо будоражить остальных больных, бром, вы меня слышите?..

«А завтра для тебя здесь начнется новая жизнь»…

Праздник…

Лейтенантик-сторож спустился, перебросился тихими репликами с медсестрой, деликатно приобнял меня, потянул из палаты:

– Браток. Пойдем, браток. Да пойдем же. Что уж теперь, браток… Все мы когда-нибудь… Пойдем-пойдем…

Смертей я насмотрелся достаточно, но все они были… закономерными, что ли? Убили – умер. А вот так – чтобы вчера здоровый-веселый, а сегодня вдруг без видимых причин… Мой внутренний «робот» не включался, эмоции пересилили. «Гуси летят!!! Летя-а-ат!!!».

В своей палате я молча откупорил коньяк, молча предложил лейтенантику помянуть… Тот кивнул.

Стакан у нас был один на двоих. Я наполнил его на две трети, протянул лейтенантику. Тот взял, молча выпил в два больших глотка, шумно выдохнул. И… и не смог вдохнуть!

Он захрипел, выпучил глаза, побагровел, вцепился рукой в свое горло. Неловко, боком упал на пол.

«Все мы когда-нибудь…» – накаркал…

Я оцепенел. Даже не пытался его подхватить – мгновенно стало ясно: с ним – все! кончено!

А должно было – не с ним, а со мной. И коньяк – не от тезки-Сандры…

– Гип-гип! Ура! – раздалось за спиной.

Я обернулся, сжимая в руке бутылку-подарочек.

В дверях стоял радостный и пока ничего не понимающий Швед. Из-за плеча смущенно выглядывала тезка-Саша.

– Сюрприз! – еще в прежней интонации сказал Швед, тряхнул сумкой – в ней бряцнуло. – А это кто?

– Серега! – выговорил я. – Убери отсюда Сашу. И звони в Большой Дом…

– Понял… – и он вышел спиной, не позволив моей тезке толком рассмотреть, что происходит… что произошло…

Понял.

Продолжим, господа?…

ПЕЧЕНЬ ПО РУССКИ

Роман ужасов? Очень просто! Леденящая душу история – это любой рецепт приготовления любого мясного блюда из любой кулинарной книги. Только вместо «поросенок» (барашек, цыпленок и т. д.) подставляется – «человек»…

Картулат шемцвари гочи.

Обработанного поросенка разрубают вдоль на две половинки, промывают, обсушивают салфеткой, солят и посыпают перцем. Надевают на шпажки, смазывают сметаной и жарят на раскаленных углях без пламени. В процессе жарки периодически смазывают маслом. При отпуске снимают со шпажек, рубят на порции, кладут на горячее блюдо и обкладывают веточками зелени.

Глава 1

Продолжим, господа?..

Аккуратный такой крытый грузовичок. Маленький, обтекаемый, тяжелый и стремительный, как… как пуля. Только пуля, она всегда по прямой, она не способна на резкий и внезапный вираж, она дура. А грузовичок- молодец. Грузовичок способен на вираж- именно там, где слева Спас-на-крови, а справа фигуристая решетка Михайловского сада. Именно там, именно тогда, когда я иду вдоль этой решетки. И не обладай я всем тем, чем обладаю (четвертый дан все-таки!), быть бы мне фаршем, пропущенным сквозь уникальный кованый чугун. Или это литье? Нет, ковка. Водил ведь Бояров-старший малолетнего Боярова-младшего по Питеру, говорил-рассказывал, не пичкал достопримечательностями, но пропитывал. Точно! Ковка. И автор проекта – художник Кварт… э-э… Краф… Кверф… что-то там. В общем, очередной русский самородок с немецкой фамилией. Неважно. Я ведь не оградой шел любоваться, я ведь просто шел- вдоль канала шел, из «Чайки» шел, чуть отяжелевший от валютного пивка «Туборг» шел. Вдруг откуда ни возьмись- появился… хм… грузовик. Случайность?

С некоторых пор случайность приходится воспринимать как закономерность. С тех самых пор, как у абсолютно разных и даже взаимоисключающих людей появился один общий интерес: чтобы я ушел. Из жизни. Трагически и нелепо.

«Трагически и нелепо ушел от нас наш товарищ, большой мастер каратэ-до Бояров А. Е. Он был и останется в памяти и сердцах учеников, друзей и всех спортсменов Ленинграда талантливым педагогом, воспитавшим целую плеяду разрядников, неувядаемым бойцом на татами…». И прочая, и прочая, и – прочь. С глаз долой.

Я очень живо представил себе лист ватмана в «предбаннике» Зимнего стадиона, черную рамочку и в ней – фотографию: ту самую, лучшую, малость смазанную, где мы с Галлаем. Лёнька-птенец нас щелкнул, когда Галлай атаковал ногой, а я заблокировался сокуто осаэ-уке и ответил маваши- гери по верхнему уровню. Хорошая фотография… И пучок зачуханных гвоздик. И все ребята тут – и Карковский, и Кудрин, и Камиль… И тот же Галлай приехал бы. По такому случаю приехал бы. И молодежь тишком интересовалась бы: это что за Бояров? тот самый Бояров? а какой тот самый, собственно? По такому случаю тренировку бы отменили. А верней – объявили бы десятисекундную минуту молчания, поскорбели для приличия по стойке смирно и продолжили бы отработку с молодняком иных стоек: киба-дачи, неокаши-дачи, кокутцу-дачи. По такому случаю! А по какому?! Следующее поколение и знать не знает Боярова, не застала. Ленька-птенец и дядя-Фёдор, то есть Фэд, то есть Каширин, богу душу отдали. Ну соберутся «старички», крепко помянут по такому случаю – скопытился, тоже отдал душу. Богу. Черту. Мамоне.

Хрен вам всем, вот что я скажу. Не будет вам всем ТАКОГО случая. Хотя бы потому, что не верю в такой СЛУЧАЙ.

И когда я почуял за спиной грузовичок, внутри включился автопилот – не мысль (даже на нее времени не было), а инстинкт. Я прыгнул. Беготня по стенкам – не рекламный вымысел, не достижения комбинированных съемок (хотя бы в «Гении дзю-до»). Учитель Нгуен наглядно демонстрировал мне пятнадцать лет назад нечто подобное – вот я и продемонстрировал. Решетка Михайловского садика – не стенка, по стенке проще. А тут только и страхуйся, чтобы не зацепиться за вензеля-завитушки. Но – миновало. Я ощутил под ногами твердый мокрый асфальт и дрожь в коленях.

Гуси летят, Бояров, гуси летят. По той самой древней притче: если они и летят, то комментируй не «гуси летят!!!», а «гуси летят…». Ну летят и летят, чего уж тут давать волю эмоциям. Но! Гуси гусями, а грузовичок едет, и вчерашний мотоциклист (шлем, очки, кожа, «Ява» на форсаже) едет, и лифт едет (и стопорится, и чудом не обрушивается в шахту, оборвав трос), и… мало ли что едет, плывет, ползет, идет, поджидает. А шарик летит. Мало ли? Много! Слишком много для объяснимой – впрочем, и для необъяснимой тоже – случайности.