Деннис Лихэйн - Остров проклятых Страница 38

17

Его тело лежало у подножия утеса, омываемое набегающей волной.

Для начала Тедди спустил ноги с утеса и, нашарив ступнями камни, убедился в том, что они выдержат его вес. Только сейчас он выдохнул, с удивлением узнав, что задерживал дыхание, затем его локти соскользнули с ребра утеса, и он прочно утвердился на камнях, но тут один из них поехал, и правая лодыжка вместе с ним, тогда он прижался всем телом к скале, пока не восстановил равновесие.

Развернувшись, он сполз немного вниз, распластавшись, как краб, на скале, а затем начал спуск. Процедура не быстрая. Одни камни торчали из скалы, надежные, как болты корабельной кормы. Другие держались на честном слове, и невозможно было определить, где какой, пока не ступишь на него как следует.

Минут через десять на глаза ему попалась сигарета, одна из чаковских «Лакиз», наполовину выкуренная, с почерневшим кончиком, похожим на заточенный карандаш.

Что могло спровоцировать падение? Да, ветер усилился, но не настолько, чтобы сбить с ног взрослого мужчину с ровной площадки.

Тедди подумал о том, как Чак в одиночестве выкуривал свою последнюю в жизни сигарету, подумал о всех, кто был ему небезразличен и кто умер, пока он нес службу. Конечно, Долорес. Его отец, где-то на дне этого залива. Его мать, скончавшаяся, когда ему было шестнадцать лет. Тутти Вичелли. В Сицилии ему прострелили рот, и он улыбался Тедди странноватой улыбкой, как будто проглотил что-то необычное на вкус, а из уголков рта текли струйки крови. Мартин Фелан, Джейсон Хилл, этот крепыш поляк из Питтсбурга, пулеметчик — как бишь его звали? — Ярдак? Точно. Ярдак Джилибиовски. Блондинистый парень, веселивший их в Бельгии. Прострелили ногу. Вроде ничего угрожающего, вот только так и не удалось остановить кровотечение. И конечно, Фрэнки Гордон, которого он тогда оставил в клубе «Кокосовая роща». Спустя два года Тедди зажег спичку о его каску со словами «Ну что, жопа на выпасе, толстая корова из Айовы?», на что Фрэнки было отреагировал: «Ну ты и мастер заверну…» — и наступил на мину. У Тедди же в левой икре до сих пор сидит кусок шрапнели.

И вот теперь Чак.

Узнает ли Тедди когда-нибудь, можно ли было доверять ему? Следовало ли поверить ему на слово? Чаку, который умел его рассмешить и благодаря которому головная боль, устроенная им на этом острове, была более-менее терпимой. Чаку, который всего несколько часов назад предлагал взять на ланч яйца «бенедикт» и рубен тонкой нарезки.

Тедди задрал голову, чтобы свериться с ребром утеса. Примерно половину расстояния он одолел. За это время небо сделалось темно-синим, как море, и продолжало с каждой минутой темнеть.

Так что же могло сбросить Чака с утеса?

Противоестественные обстоятельства.

Если, конечно, он что-нибудь не уронил. И не полез за этим вниз. Если он не устал, как сейчас Тедди, шаг за шагом спускаться с утеса, хватаясь за дерн и ощупывая ногой каждый камень.

Он сделал передышку, по лицу катился пот. Он осторожно высвободил левую руку и провел по лицу, а пот обтер о брючину. Потом повторил процедуру, сменив руку. Когда же он вновь ухватился за скалистый выступ, то рядом увидел сложенный листок.

Застрявший между камнем и коричневым корнем, он слегка трепетал на ветру. Тедди извлек его двумя пальцами и, даже не разворачивая, догадался, что это.

Учетный листок Лэддиса.

Он сунул его в задний карман, вспомнил, как этот листок чуть не выпал из заднего кармана Чака, и вдруг понял, почему Чак полез вниз.

За этим листком.

Для Тедди.

Последние двадцать футов состояли из валунов, огромных черных яиц в бурых водорослях. Тедди пришлось развернуться на сто восемьдесят градусов, теперь он цеплялся сзади за скальные выступы, удерживая вес основаниями ладоней, так и передвигался с валуна на валун, мимо прячущихся в расщелинах крыс.

Вот и последний валун, а с ним и береговая отмель. Он прямиком направился к бездыханному телу, только это оказалось никакое не тело, а длинный камень, выбеленный солнцем и увитый толстыми канатами морских водорослей.

Слава… уж не знаю кому. Чак жив.

Тедди сложил ладони рупором и, задрав голову к вершине, громко позвал товарища. Он звал и звал, его крики уносились в море, метались эхом среди скал, подхватывались ветром, а он все ждал, что над верхней площадкой утеса появится голова Чака.

Может, он как раз сейчас готовится спуститься к нему вниз?

Тедди кричал, пока не осип.

Он взял паузу в ожидании ответного крика. Уже стало слишком темно, чтобы разглядеть что-либо на утесе. В ушах свистел ветер. Доносилась возня крыс среди камней. Выкрикнула чайка. Плескались волны. А через пару минут снова простонала сирена на бостонском маяке.

Когда его глаза привыкли к темноте, он увидел устремленные на него взгляды. Десятки глаз. Крысы влезли на валуны и разглядывали его без всякого страха. Ночью эта песчаная коса принадлежала им, а не ему.

Но Тедди боялся не столько крыс, сколько воды. Плевать он хотел на юрких грязных ублюдков. Их можно пострелять. Интересно, сколько из этой своры выстоит, глядя, как разносит в клочья их товарок?

Вот только у него не было с собой оружия, а число крыс успело удвоиться. Длинные хвосты подметали камни. Вода лизала подошвы, маленькие глазки так и сверлили его, и что бы он там ни говорил об отсутствии страха, по спине пробегал холодок, а легкое жжение в ступнях намекало на то, что пора отсюда сваливать.

Он медленно двинулся вдоль берега и быстро убедился, что их здесь сотни, они выползали на свет луны, как тюлени на солнце. Крысы спрыгнули на песок и оккупировали место, где он только что стоял. Он повернул голову в другую сторону, чтобы посмотреть, далеко ли тянется отмель.

Недалеко. Впереди, примерно в тридцати ярдах, в море вдавался еще один утес, который фактически обрубал береговую линию, а правее, в открытом море, виднелся остров, о котором Тедди даже не подозревал. Он прочно лежал в лунном свете таким бруском коричневого мыла, словно отвоевав себе местечко. В день приезда они стояли с Макферсоном на этих утесах и никакого другого острова не видели. Он был готов поклясться.

Так откуда, черт побери, этот островок тут взялся?

Он слышал, как сцепились несколько крыс, но большинство просто царапало коготками камни да попискивало, и Тедди почувствовал, как зуд в щиколотках поднимается к коленям и ляжкам.

Оглянувшись, он не увидел песка — вся отмель была покрыта этими тварями.

Он поднял глаза к вершине утеса. Спасибо полной луне и бесчисленным ярким звездам. И тут взгляд отметил цвет, в котором было не больше смысла, чем в острове, выросшем на пустом месте.

Оранжевое пятно посередине большого утеса. Сумерки. Черный утес. И оранжевое пятно.

Тедди уставился на него, пятно же, померцав, потухло, потом снова ожило, потухло, ожило. Это было похоже на пульсацию.

На трепетание огня.

Там была пещера. Или глубокая расщелина. А в ней человек. Чак. Кто ж еще. Наверно, полез вниз за тем листком. Может, поранился или подвернул ногу и ушел вбок, вместо того чтобы продолжить спуск.

Тедди снял ковбойскую шляпу и направился к ближайшему валуну. Полдюжины глаз уставились на него, он махнул на них шляпой, и мерзкие твари брызнули с валуна, а он быстро встал на камень и пуганул обитателей следующего, которые тут же разбежались, и так он продвигался, с камня на камень, и крыс становилось все меньше, а на последних черных «яйцах» их и вовсе не было, и затем он начал карабкаться вверх по склону, хотя его руки, ободранные еще во время спуска, продолжали кровоточить.

Впрочем, подъем оказался легче, чем можно было ожидать. Сам склон выше и шире первого, зато есть уступы и больше растительности.

Он карабкался полтора часа под немигающими взглядами звезд, как прежде крыс, и в процессе подъема он потерял свою Долорес, уже не мог мысленно ее увидеть, рассмотреть ее лицо, или руки, или большой рот. Впервые после смерти она по-настоящему покинула его. Конечно, это результат физического истощения и голода и недосыпа, и тем не менее. Она покинула его, так что под этим лунным светом он взбирался без нее.

Но по крайней мере он слышал ее голос, звучавший в мозгу и говоривший ему:

«Давай, Тедди. Давай. Живи дальше».

Неужели наступил этот момент? После двух лет блуждания под водой и посматривания на пистолет, лежащий на столике, в темноте гостиной, под пение Томми Дорси или Дюка Эллингтона, и абсолютной уверенности, что он не в силах сделать хотя бы один шаг в сторону этой сучьей жизни, и такой тоски по ней, что однажды, скрежетнув зубами, он сломал кончик резца, — неужели после всего этого действительно наступил момент, когда он позволил ей уйти?

«Ты не привиделась мне, Долорес. Я точно знаю. Но в данную минуту кажется, что привиделась».

«Давно пора, Тедди. Давно пора. Отпусти меня».